Смешенье

Из-за буйвола показалась четвёрка людей и бегом направилась к Джеку и Сурендранату. Джек пересилил порыв броситься от них наутёк. Каждая пара бегущих держала за концы бамбуковые шесты толщиной с мачту и длиной по четыре сажени. На шестах покачивалось нечто вроде переносного балкончика – лакированная площадка, ограждённая позолоченной балюстрадой и убранная вышитыми подушками. У конструкции были четыре ножки эбенового дерева, болтавшиеся на локоть от мостовой. Приблизившись, носильщики сбавили шаг и начали переговариваться между собой.

– Что это за язык? – спросил Джек.

– Маратхский.

– Твой паланкин несут мятежники?

– Представь себе, что это купеческий корабль. В той части Индии, куда мы направляемся, они будут моим страховым полисом.

Носильщики, маневрируя бамбучинами, подвели паланкин к Сурендранату и опустили на эбеновые ножки так близко к хозяину, что тому осталось лишь повернуться на румб и опустить зад. Несколько минут баньян поправлял расшитые цветами дорогие подушки у полированной спинки, потом откинулся на них.

– Если они – страховой полис, то кто я?

– Ты и любой другой европеец, которого тебе удастся завербовать, будете морской пехотой на шканцах.

– Морской пехоте платят по фиксированным ставкам – если вообще платят, – заметил Джек. – В последнем нашем общем предприятии каждый был дольщиком.

– И дорого стоит теперь твоя доля?

Джек, хоть и не был по натуре вздыхатель, сейчас мог только вздохнуть.

– Подумай, есть ли у тебя лапуд, – посоветовал Сурендранат, оглядывая голого, искусанного Джека, – и через час приходи ко мне в караван-сарай.

Затем он что-то сказал по-маратхски. Четверо носильщиков подлезли под бамбучины, подняли паланкин, развернули его и затрусили прочь.

Джек почесал укус, потом соседний и тут же остановился, пока не стало хуже.

Дымчатый леопард выскользнул из лазарета, бесшумный, как туман, и свернулся посреди улицы, задумчиво мигая на прохожих; огромные острые клыки двойной звездой засияли на небосводе кружащей пыли.

Бородачи грабили лавку мясника. Один из них поднялся в воздух с изяществом грузчика, втаскивающего по лестнице половину коровьей туши.

Джек двинулся к Тройным воротам – трёхарочному проходу в конце улицы. Сзади что-то зашумело, но прежде, чем он успел обернуться, они его обогнали – три длинноногие чёрно-белые дрофы, дерущиеся из-за какой-то добычи. Птицы чем-то напоминали страуса под Веной. К собственным изумлению и досаде, Джек почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы. Хлопнув себя по щеке, он обогнул трюхающего вразвалку дикобраза и быстро зашагал к Тин Дарваза, как звались здешние Тройные ворота.

За Тин Дарваза начиналась главная площадь «Дома ада» (как Джахангир, отец Шах-Джахана, нежно называл Ахмадабад). Площадь эта – Майдан-шах – тянулась ещё примерно на четверть мили и завершалась башенками, балкончиками, колоннами, арками и потешными укреплениями: дворцом местного правителя, который именовался Ужас Идолопоклонников. Сама площадь оставалась свободной; здесь совары упражнялись в верховой езде и стрельбе из лука, а также устраивали парады для увеселения Ужаса Идолопоклонников и его жён. Были здесь и непримечательного вида здания, в которых котвалы вершили правосудие, то есть били по пяткам тех, кто не удовлетворял их стандартам поведения. Эти здания Джек обходил стороной.

Некогда Майдан-шах украшали несколько индийских пагод. Строения сохранились, но теперь в них были мечети. Джек знал о местной истории лишь то, что слышал от голландских, английских и французских торговцев. Они рассказывали, что Шах-Джахан произвёл на свет сына по имени Аурангзеб, которого настолько презирал, что назначил правителем Гуджарата, то есть отправил гнить в «Приюте хворобы» (ещё одно ласковое прозвище Ахмадабада из Джахангирова лексикона) и постоянно сражаться с маратхами. Позже сынок отплатил папаше, свергнув того с престола и заточив в крепость Агра. Но прежде ему пришлось много лет коптеть в «Приюте хворобы», растравляя свою изначальную ненависть ко всему индусскому. Поэтому он осквернил главное индуистское святилище убийством коровы, а потом прошёлся с молотком и отбил носы почти всем идолам. Теперь здесь была мечеть. Джек, проходя мимо, заглянул внутрь и увидел обычную толпу факиров. Сотни две их сидели на мраморном полу, скрестив руки за головой. Многие из них пребывали в этой позе так долго, что уже при всём желании не смогли бы разогнуться. Миски для подаяния перед ними никогда не пустовали. Время от времени факиры помладше приносили им еду и питьё.

Попадались и факиры-индусы. Поскольку их храм был осквернён, они ютились на площади, под деревьями или у стен, где истязали себя более или менее впечатляющим образом. Всех факиров объединяла одна цель – выманить у людей деньги. И в этом смысле Джек с Патриком тоже были факирами.

Довольно скоро Джек отыскал своего компаньона между двумя рядами деревьев на краю площади. По совпадению Патрик устроился под балкончиками караван-сарая – одного из красивейших зданий в городе. Сюда, как на амстердамскую площадь Дам, стекались богатые люди, прибывающие в Ахмадабад по делам. Джека и Патрика сейчас не заботили ни красота, ни богатство этого места. Однако здесь они видели караваны из Лахора, Кабула, Кандагара, Агры и ещё более диковинных краёв: китайцев, доставлявших шёлк из Кашгара через Кашмир, мореплавателей-армян из далёкого Исфахана, узбеков из Бухары, казавшихся бедными и низкорослыми родственниками турецких хозяев Алжира. Другими словами, караван-сарай напоминал им, что существует возможность (хотя бы теоретическая) покинуть Ложе Шипов (как Джахангир называл Ахмадабад в своих воспоминаниях).

Патрик сидел по-турецки на коврике (вернее, на грубой дерюге, в которую заворачивают ковры). Он держал пойманную мышь, камень и миску. Завидев приближающегося брахмана, он прижимал мышь к земле и заносил камень, как будто хочет её убить. Разумеется, Патрик никогда не убивал мышь, и Джек, когда сидел на его месте, тоже. Если бы они убили мышь, то не получили бы денег от брахмана и потратили уйму времени, чтобы поймать новую. Однако, весь день упорно делая вид, будто хотят убить мышь, они могли заработать несколько монеток в качестве выкупа за её жизнь.

– Если я верно толкую знамения, нам представился случай сложить голову за деньги, – объявил Джек.

Окровавленный говяжий мосол упал на мостовую и разбился на куски. Два бородача спланировали на него и передрались из-за костного мозга.

– Здесь или где-то ещё? – спросил Патрик, бесстрастно наблюдая за птицами.

– Где-то ещё.

Патрик отпустил мышь.

Караван-сарай с его ажурными каменными решётками на бесконечных альковах и балкончиках занимал всю южную сторону Майдан-шах, но входить в него надо было через восьмиугольную, увенчанную куполом беседку. Четыре стороны беседки смотрели на площадь, четыре образовывали арки, ведущие в здание, вернее, во двор, где навьючивали и развьючивали, выстраивали и разводили по стойлам лошадей и верблюдов. Здесь-то, во дворе, компаньоны и нашли паланкин Сурендраната. Баньян рядился с одноглазым барышником-пуштуном из-за двух лошадей; увидев Джека и Патрика, он решил заодно прикупить им одежду – длинные рубахи, шаровары и тюрбаны на голову.

– Теперь, когда с кормлением насекомых покончено, надо будет снова отрастить волосы, – задумчиво проговорил Джек, когда они выезжали из города на Катхияварскую дорогу. Это значило, что путь их лежит на юго-запад.

– Я без труда раздобыл бы вам европейскую одежду, но не хотел задерживаться в Обители Самума! – крикнул Сурендранат, цепляясь за поручни носилок, кренящихся от шквалистого суховея. Листья экзотических растений, скрученные и шипастые, словно раковины морских моллюсков, летели над головой и катились кубарем по дороге. Джек и Патрик верхами ехали по бокам паланкина; сзади три приказчика вели в поводу двух навьюченных ишаков.