Тринадцатый сын Сатаны

— Ты это сделаешь? — удивленно спросил Вадим. — Ты убьешь ребенка?..

— Но ведь этот гад же убил, — спокойно ответил хозяин каморки. — И убил не одного человека, не одного чужого ребенка… И с его подачи убили еще много детей… Только, Вадим, успокойся, я не собираюсь этого делать. Я хочу, чтобы он подумал, что я это сделаю. Улавливаешь разницу?

Не уловить такую разницу было невозможно. Потому что это была принципиальная разница.

Валентин разлил в стаканы остатки водки.

— Давай по остатней, — пригласил он. И туманно добавил: — А там видно будет.

А там… В самом деле, а что потом? Задерживать Валентина? Во-первых, у него нет санкции. Впрочем, в подобной ситуации вполне можно действовать и без таковой… Во-вторых, как его задержать, если нет ни оружия, ни наручников? Ну и главное — вряд ли он согласится на арест, Валентин, а значит нужно будет применять силу, а он, Валентин, явно сильнее. Да и говорит что-то слишком откровенно, значит, силу свою чувствует, причем, силу не физическую, а какую-то иную, которая позволяет ему не бояться быть откровенным.

— Так вот, Вадим, он, этот мой главный враг, скорее всего, уже понял, что идет охота на него. Вернее, конечно, не сам понял, он слишком туп для этого, ему уже подсказали. И это значит, что ему уже стало жутко, — Валентин произнес это с явным удовольствием. — Понимаешь? Ему жутко. Он уже мечется от страха… И когда исчезнет из жизни его ближайший помощник, он обгадится от страха. Вот тогда-то ему и придет конец. Он сдохнет в уверенности, что с его смертью его имя будет проклято, все наворованные деньги будут конфискованы, его фирмы рассыплются, как карточные домики, его дети переругаются из-за наследства, а любимая доченька лишится лечения… Ты представляешь? Только самому заклятому, злейшему врагу можно пожелать такой смерти!

Эти слова прозвучали торжествующе, едва ли не с садистским сладострастием. Валентин даже глаза прикрыл от вожделения мести.

— Но кто это? — спросил Вадим. — О ком ты говоришь?

От этих слов Валентин словно очнулся. Он вздрогнул, встрепенулся. И опять стал прежним — простецким и слегка насмешливым парнем.

— О ком… Мое дело, о ком. Ты его лично все равно не знаешь. Его знают другие, — и непонятно засмеялся. — Но со временем и ты узнаешь тоже.

Почему-то именно эта недоговоренность разозлила Вадима.

— Но почему ты так уверен, что доведешь свою акцию до конца? Мы ведь тебя вычислили…

Он не договорил. Потому что Валентин ухмыльнулся. Ухмыльнулся откровенно насмешливо.

— Давай об этом не будем, — предложил он. — Во всяком случае, пока. Годится?

— Давай и об этом не будем, — хмыкнул Вадим. — И о другом не будем. И вообще ни о чем не будем… У нас с тобой вообще странный, глупый, какой-то нелепый разговор происходит. Не находишь? Если ты так уверен в своих силах, то зачем вообще меня позвал к себе? Просто чтобы покуражиться? Если же позвал, то почему уходишь от разговора?

Холодильник громко щелкнул и зарокотал. Вострецов даже вздрогнул от неожиданности.

— В самую точку попал, — не обращая внимания на этот, привычный для него, звук согласился Валентин. — Я и в самом деле пригласил тебя к себе по делу… Кстати, а почему ты не спрашиваешь, где находится Абрамович?

Вадим удивленно вскинул брови:

— Кто?

— Абрамович, — повторил Валентин и тут же пояснил: — Тот самый околомафиозный субъект, по поводу которого тебе звонил Ашот.

Он и в самом деле многое знал. И теперь не было сомнения, что он и в самом деле прослушивал телефонные переговоры. Да и не удивительно, если учесть, где именно он работает.

— Ну и где же он находится?

Валентин качнул головой в сторону двери.

— Здесь, в подвале… Точнее сказать, я его держу не в самом здании, я его держу в подземелье, в который есть вход из подвала этого здания.

Это были детали. Куда важнее было выяснить иное.

— И зачем?

— Да все затем же, — усмехнулся хозяин каморки. — Чтобы он, гнида, насквозь проникся, пропитался ужасом от осознания того, что пробудет здесь взаперти до самой смерти. В четырех стенах и с тусклой лампочкой, запитанной от аккумулятора на полнакала… Я ему обязательно даю через маленькое окошечко в двери по стакану воды и по куску хлеба в день. Знаешь, почему? Оказывается, если человека не кормить и не поить вообще, примерно на третий день у него появляется и постепенно нарастает полнейшая апатия к происходящему и даже к собственной жизни. И голода особого он уже не испытывает. Ну а если человека понемногу подкармливать, он начинает бояться не только смерти, но и того, что ему перестанут приносить эту кроху еды, а значит муки его возрастают многократно. К тому же я там заранее подготовил соответствующую картинку: вся стена оклеена картинками и репродукциями с колбасами, сырами, фруктами-овощами всякими, бутылками и стаканами… Короче, обеспечил танталовы муки, — он хохотнул, явно довольный собой, и закончил речь фразой: — Нет, у Абрамовича сейчас веселая жизнь!

— А он что же, настолько виноват перед тобой?

Валентин скривил губы в жесткий усмешке.

— Передо мной или нет… Когда судья выносят приговор, он же осуждает преступника не за то, что тот провинился лично перед ним… Абрамович такое отношение к себе, а то и похуже, вполне заслужил… К тому же я ему туда ежедневно бросаю вот такой пакетик.

Телефонист достал из разбитого ящика старенького стола полиэтиленовый пакет. Сквозь прозрачную пленку было видно, что в нем копошится десятка два тараканов.

— Я у соседских пацанов их покупаю, так они мне их каждый день приносят… Представляешь состояние Абрамовича: жрать нечего, а по тебе еще эти твари ползают!.. Ты ведь лично его, Абрамовича, не знаешь, а он этакий рафинированный эстет, брезгливый, прилизанный…

Да уж, приятного и в самом деле мало. Вадим и в самом деле постарался представить себе состояние этого неведомого человека. Тут будешь и не слишком рафинированным, а и то умом тронешься, пожалуй…

Он уже немного захмелел, потому чувства его заметно обострились. И от этого еще острее ощущал потребность добиться правды.

— Но ты все-таки объяснишь мне, что ты затеял?

— Расскажу, конечно. За этим я тебя и позвал, — согласно кивнул Валентин. — Сейчас мы тут с тобой поговорим, а потом разойдемся, каждый по своим делам. Сразу хочу тебя предупредить: меня после этого можешь даже не искать — все равно бесполезно. Я тут работаю не по своим документам, под другими именем и фамилией. Здесь я больше не появлюсь. Так что завтра же можешь приезжать сюда с собаками и искать, где я держу эту скотину. Убивать его, к сожалению, не входит в мои планы. Хотя он того и заслуживает…

— И почему ты его щадишь? — поинтересовался Вадим. — Других-то ты не щадил…

— А ты что же, предлагаешь и его отправить к праотцам? — снова мягко хохотнул Валентин. — Так ты только скажи — вмиг организуем!

— Ты же понимаешь, что я имею в виду, — смутился оговорки следователь. — Просто почему ты Ряднова или Быка убил, а этого, как его, Абрамовича, нет? Те были больше виноваты перед тобой?

Телефонист отрицательно покачал головой.

— Наоборот. Лично передо мной те вообще не были виноваты. Абрамович же лично принимал участие в некой сомнительной акции… В общем, на этого скотину у меня зуб куда больший. Но только сказано, что его нужно мучить, а не убивать.

— Кем сказано? — встрепенулся Вострецов. — В этом деле еще кто-то участвует?

— А то как же? Есть у меня один подельщик… Иоанн Богослов, — непонятно засмеялся собеседник. И тут же перевел разговор на иное: — Так вот, завтра можешь приезжать сюда и освобождать заложника. Тебе будет благодарность в приказе от начальства и материальное вознаграждение от благодарного Абрамовича.

— А ты?

— А я в это время буду готовиться довести дело до конца. И доведу, поверь мне.

Такая перспектива Вострецова отнюдь не устраивала.

— Значит, ты хочешь еще что-то сделать? И с кем?

Валентин покачал головой: