Тринадцатый сын Сатаны

Однако вслух сказал иное:

— Ну а тебе-то, дед, какая разница? Закапывают? Ну и пусть себе закапывают!

Дедок на него даже не покосился. Как будто сам с собой разговаривал.

— Разница… Кто дает — кто дразницца… Есть разница, Ленечка, есть. Я-то знаю, твоють, что именно они закапывают. Главный грех, конечно, на них. Но ведь и на мне тоже!

Если дедка не остановить, он до утра будет говорить. Поэтому Ленька перешел к своему вопросу.

— Слышь, дед, дай я опять покопаюсь в своем ящике! Хорошо?

И снова сторож даже не посмотрел в его сторону. Что-то он нынче хандрит.

— Бери сам — ты же знаешь, где он. — И добавил, снова с тоской: — И ты туда же… И-эх, твоють!

Ленька подвинул принесенную бутылку поближе к старику — глаза сторожа скользнули на этикетку, а потом вновь перекочевали на полупрозрачное обледенелое стекло. А гость прошел в коморочку, расположенную в торце будочки. Там, среди прочего хлама, в углу под досками небрежно стоял неказистый ящичек. Если его открыть, ничего интересного не обнаружишь: поломанный молоток, зазубренное зубило с расплющенным, в кружевных заусеницах, тупым концом, несколько покрытых ржой металлических клиньев для крепления топора на топорище, могучие ржавые гвозди и скобы… И только если суметь поднять дно, можно увидеть, что именно сокрыто под этими грязными истертыми досками.

Под фальшивым дном покоился второй ящик, металлический, открыть который, не зная кода, было не так уж просто. Но уж если откроешь… Под его крышкой хранился целый арсенал. Тут был элегантный «дипломат», внутри которого в бархатных гнездах в разобранном виде ждала своего часа винтовка с оптическим прицелом. Собрать ее можно было меньше чем за минуту, причем, детали были подогнаны так тщательно, что после сборки не требовалось проводить пристрелку или выверку. Ленька ее, именно эту винтовку, очень любил, почему и пользовался исключительно редко. Как говорится, закон жанра: выстрелил раз — выбрось! Если с единожды «засвеченным» оружием попадешься, считай, что тебе кранты. Ленька всегда так и поступал — и единственное исключение делал только для любимого инструмента. Винтовку эту для него по индивидуальному заказу и за очень высокие деньги сделал некий кудесник от оружия из Ижевска. Что-то стреляющее в насыщенной оружейными предприятиями столице Удмуртии приобрести несложно — но такую уникальную вещь могут сделать только подлинные мастера.

Кроме винтовки под вторым дном ящика находилось и оружие попроще: примитивный обрез из допотопной трехлинейки, три пистолета — привычные «макаров» и ТТ и экзотическая испанская «лама», а также два револьвера — английский шестизарядный «Энфилд» N2 Мк1, от которого Ленька не прочь был бы как- нибудь избавиться, несмотря даже на его могучий калибр, и ни разу еще не опробованный разболтанный старенький японский Хино-26, которому он почему-то изначально не доверял.

Для нынешнего дела киллер опять выбрал свою ненаглядную «ижевку». Прежде всего потому, что был уверен, что успеет беспрепятственно скрыться с места, откуда будет стрелять — ну а кроме того, он хотел произвести впечатление столь совершенным оружием на заказчика выстрела, чтобы впредь его не забывали. Это, наверное, в крови у каждого человека: похвалиться чем-то необычным, что у него есть.

Он так и вышел из коморки, с элегантным «дипломатом» в руке.

— Ну что, взял что хотел?

Сторож, казалось, за все это время даже не пошевелился. Однако водки в бутылке поубавилось. Да и посудина, которую принес Ленька, со стола исчезла.

— Взял, дед, спасибо.

Хозяин не ответил. Его хандра не нравилась Леньке. Уж не помирать ли дед собрался? Где еще найдешь такое надежное убежище для оружия?

— Ну что ты в самом деле раскис? — хлопнул он старика по костлявой спине.

— Никому я, Ленечка, в этой жизни больше не нужен, — с готовностью тоскливо отозвался тот. — Никому. И тебе, Ленечка, тоже — если бы тебе не нужно было твой секретный ящик где-то хранить, ты бы тоже ко мне не появлялся… И не спорь, твоють, не спорь!

Ленька спорить и не собирался. Только ему почему-то вдруг стало неимоверно жалко этого человека. У того ведь в жизни больше ничегошеньки не осталось — только эта вот смрадная свалка с организованными командами бомжей, полчищами исполинских псов и наглых жирных крыс, ночными визитами таинственных «копателей», да редкие наезды сыновей. И бабу уже не трахнешь… Вот и остается ему — только хреновой водки хряпнуть, да покорно смертушки-избавительницы ждать. И это финал жизни? Не дай Бог и себе такой же!

— А ты кем был, батя? — неожиданно для себя с искренним участием спросил Бык, пододвинув к столу шаткую самодельную табуретку и присаживаясь на нее.

— Когда был? — не понял сторож.

— Ну, при жизни… — брякнул Ленька и даже осекся от своей бестактности.

Ладно, шлюшку сегодня довольно грубо отшил — ну а деда-то не надо бы так… Тем более, что он ведь неплохо помогает, разрешая держать у себя в коморке этот железный ящик.

Однако старик не обратил внимания на эту оговорку. Может, он и сам уже числил себя перешедшим в другое измерение?

— При жизни… При жизни, Ленечка, я был не последним человеком… Как в одной хорошей песне пелось, сейчас ее, твоють, уже не передают, сейчас другое поют… А там пели: как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя… — сторож попытался спеть, но только у него не получилось и он тяжело, надсадно, закашлялся. Потом махнул рукой и продолжил: — Я-то ведь тоже, Ленечка, когда-то молодым был и мне тоже на будущее было наплевать… Знаешь, твоють, как говорили древние: Memento mori. Ты хоть знаешь, Ленечка, что это такое?

Ленька уже пожалел, что поддался порыву и разговорил деда. «Ижевку» взял — что еще-то?

— Ну это, как его, — тем не менее счел нужным ответить старику. — Моментальная смерть… Летальный исход… Моментально в море… Вжик-вжик-вжик — уноси готовенького… А что?

Старик опять задумчиво кивнул.

— Ни хрена-то вы, молодые, не знаете, твоють, Ленечка, дремучие вы, — грустно констатировал он. — «Летальный исход»… Memento mori, Ленечка, значит «помни о смерти», мой дорогой, твоють. Так вот правы были эти древние, о ней, поганке, и в самом деле надо помнить.

— К чему это ты? — Ленька почувствовал, как у него по спине неожиданно пробежал озноб.

Сторож не отрывал тоскливый взгляд от мутного окна. Только теперь, скорее всего, он даже и не пытался разглядеть, что творится за весьма относительной прозрачности стеклом. Он вспоминал свою длинную жизнь, от которой остался лишь коротенький финишный отрезок.

— К чему? — словно с усилием вырвался из воспоминаний старик. — Да все к тому же, Ленечка. Древние египтяне учили, что жизнь есть всего лишь приготовление к смерти. Правильно говорили, твоють, хоть они и египтяне, тем более, древние… Ты вот думаешь, что впереди у тебя жизнь бесконечная, жизнь, твоють, вечная. А ведь, Ленечка, невдомек тебе, что ты и оглянуться не успеешь, как тоже будешь вот так же сидеть и никому не будешь нужен… Я же тоже когда-то был молодым и красивым, тоже по девкам бегал… А теперь… Сыновья вот меня стесняются, что здесь работаю. Внукам не говорят об этом. А сами ждут, когда же я загнусь, наконец, чтобы квартиру мою прибрать к рукам, продать или кому-нибудь из внуков отдать… И-э-эх, Ленечка, Ленечка… Смотри на меня и помни — и тебя когда-нибудь такое же ждет!..

Ленька никогда не был сентиментальным человеком, никогда особенно не задумывался о том, что ждет его впереди. В самом деле, чего думать о далеком будущем, если так хорошо и комфортно в настоящем? Во всяком случае, лет двадцать вообще можно ни о чем не задумываться. Ну в сорок он уже будет слишком стар, чтобы еще чего-то очень уж желать. Тогда и видно будет.

Однако сейчас, глядя на глубокие морщины на лице старика, он вдруг понял, всем своим нутром ощутил, что вот эта древняя, пропитанная спиртом и никотином развалина, что сидит перед ним, тоже когда-то была молодым человеком. И тоже не мог, скорее всего, предположить, что одним из немногих развлечений в жизни у него останется вот так поплакаться в жилетку случайно забредшему к нему парню.