Страстный защитник

Он взобрался на зубчатую стену башни и подошел к ней. Их разделяло не более фута. Морван задумчиво взглянул на ночное небо.

– Верите ли вы, что по звездам можно узнать будущее? – спросила она.

– Мой учитель уверял, что звезды знают все. Он преподал мне начала астрологии, но небо столько раз забывало предупредить меня о грядущих значительных событиях, что я перестал искать у него советов.

– Видно, вы просто были не слишком прилежным учеником. Жаль. Сейчас нам обоим не мешало бы заглянуть хотя бы на две-три недели вперед.

– Неужто это помогло бы вам побороть страх? Ведь вы все никак от него не оправитесь, хотя и скрываете это. Надо сказать, не без успеха. Но тем, кто вас хорошо знает, заметно, в каком вы смятении.

– Покажите мне женщину, которую не взволновало бы известие о приближении вражеской армии.

Пламя факела, дрожавшее на ветру, освещало контуры его мужественного, волевого лица. Анна не могла не залюбоваться им. Несколько мгновений она молча стояла, вглядываясь в его четкие, гармоничные черты, и наслаждалась чувством безопасности и покоя, которое возникло в ее душе, стоило только ему взойти на башню.

– Анна, за всем этим кроется какая-то тайна. Я это чувствую. Поведайте ее мне. Я не обману ваше доверие.

Она согласно кивнула. А ведь даже Асканио не был посвящен в подробности ее помолвки. Нет, она нисколько не сомневалась в преданности рыцаря-монаха, в его готовности принять за нее самый тяжелый бой и умереть ради ее спасения. Но при одном взгляде на Морвана Фицуорена, этого малознакомого ей человека, в душе ее возникала уверенность, что он сумеет не только защитить любого, кому потребуется его помощь, но в самом тяжелом бою отстоит и собственную жизнь.

– Мама умерла, когда мне было десять. А через год отец решил, что пришла пора просватать меня. Отец Гюрвана просил у него моей руки для своего сына. Союз этот был выгоден для обеих сторон. Та ветвь семьи Бомануаров, к которой принадлежат Гюрван и его отец, очень родовита, но владения их невелики и малодоходны. Мой отец приобрел бы в случае нашей помолвки влиятельного союзника, они же получили бы часть наших земель в сердце страны, близ Ренна.

Она немного помолчала, собираясь с мыслями, и затем продолжила:

– Они приехали на оглашение, когда мне сравнялось двенадцать. Гюрвану было шестнадцать. После церемонии я должна была отправиться в их замок, где моим воспитанием занялась бы леди де Бомануар, мать Гюрвана. Бракосочетание назначили через три года. Гюрван при виде меня не смог скрыть разочарования. – Она слабо улыбнулась, вспомнив, как вытянулось лицо жениха. – Я была столь же некрасива, как и теперь, и слишком высока для своих лет. Да и манеры мои, что греха таить, оставляли желать лучшего. Во время церемонии ему пришлось приподняться на цыпочки, чтобы поцеловать меня. Это задело его самолюбие.

– Юные леди до определенного возраста растут быстрее, чем их сверстники, – заметил Морван. – Но мне хотелось бы знать, зачем это вы оклеветали свою внешность? Вы на редкость хороши собой!

Анна приняла этот комплимент как дань вежливости. Это сказал бы на его месте любой благовоспитанный человек. Она поблагодарила его, рассеянно кивнув, и вернулась к своему рассказу:

– Я помню, как неприятен был мне его взгляд. Светло-голубые водянистые глаза, холодные и пустые, скользнули по моему лицу, и я поежилась. Праздник был долгим. Уже далеко за полночь все, кто в нем участвовал, наконец, заснули.

– Вот тогда-то все и случилось? – Вопрос Морвана звучал скорее как утверждение.

– О, да. Я крепко спала, когда они ворвались в мою комнату. Гюрван и его отец. Старший де Бомануар зажал мне рот ладонью и удостоил сообщения, что ему необходимо, чтобы простыни были окроплены кровью. В таком случае помолвка не сможет быть расторгнута.

Морван сжал ее локоть. Глаза его пылали яростью, губы были плотно сжаты.

– Я пыталась высвободиться. Отчаяние придало мне сил, так что сэру де Бомануару стоило больших трудов удерживать меня. В конце концов, Гюрван пожаловался, что он не может. Я тогда подумала, он меня пожалел. И только гораздо позднее поняла, в чем было дело. Тогда родитель заявил, что сам мной займется. Представьте, я находилась в собственной спальне, в замке своего отца, полном слуг и воинов, вассалов, родных… Но никто не мог защитить меня от этих негодяев, никто, кроме меня самой.

– И вам удалось от них отбиться? – с надеждой спросил Морван.

– Представьте себе, да. Я нащупала на столике у кровати свой кинжал, которым пользовалась за столом вместо ножа, и изо всех сил ударила де Бомануара-старшего в спину, чуть ниже плеча. С тех пор он уже не мог удерживать меч в правой руке. Гюрвану, впрочем, тоже от меня досталось: его я полоснула по лицу. А как только ладонь его родителя соскользнула с моего рта, я принялась звать на помощь.

Она умолкла, чтобы перевести дух. Картины той страшной ночи стояли у нее перед глазами. Она и теперь испытывала нечто похожее на тот животный ужас, который ей, двенадцатилетней, довелось пережить в столь памятную ночь своей помолвки. Но ведь тогда она выстояла! Выстоит и нынче. Нельзя позволять страху безраздельно завладевать душой.

– Первым меня услышал брат. Он ворвался в комнату с мечом в руке. Но я продолжала кричать, пока в мою спальню не вошел отец. Представьте, что он там увидел: брата, приставившего острие меча к горлу Гюрвана, простыни, окропленные кровью… Их, а не моей! Когда рана старшего де Бомануара затянулась, они отбыли в свои владения. Разумеется, без меня.

– И вследствие этого помолвка была расторгнута?

– Не сразу и вовсе не из-за событий той ночи. Двумя годами позднее ее расторг епископ по настоянию моего отца. Потому что началась война, и отец не пожелал связывать себя узами родства со сторонниками французского короля. Бомануар-старший наверняка предвидел, что после смерти старого герцога в Бретани случится нечто подобное. И что они с моим отцом станут противниками. Поэтому он задумал лишить меня невинности в ночь помолвки. Тем самым он исключил бы возможность расторжения этого соглашения и обеспечил бы своему сыну выгодную партию.

– Но разве они не могли подкупить его преосвященство, чтобы тот снова объявил помолвку действительной?

– Как раз этого и опасался мой брат. Он отправился в Авиньон и привез оттуда свидетельство об аннулировании помолвки, которое было подписано самим папой. Но в Авиньоне тогда свирепствовала чума. Драго заразился и, возвратившись домой, умер.

Морван понимал, как тяжело ей вспоминать об этих трагических событиях. Рассказывая об этом, она вновь пережила ужас, унижение, скорбь по безвременно ушедшему брату. Он притянул ее к себе и нежно обнял за плечи. Анна не сопротивлялась. Положив голову ему на грудь, она сдавленно всхлипнула.

– И вы сохранили папский указ?

– Разумеется. Более того, копии этого документа я отослала епископу и Гюрвану. И решила, что стала наконец свободна от притязаний де Бомануаров на мою особу и на владения нашей семьи в Ренне.

Так оно и было бы, окажись на месте Гюрвана человек чести. Но со смертью Драго де Леона Анна становилась наследницей как минимум половины всего имущества.

– Если он возьмет крепость приступом, мне придется попрощаться с жизнью. Он меня убьет за то, что я сделала тогда с ним и его отцом.

Морван потерся щекой о ее пушистые волосы.

– Ему невыгодно вас убивать, Анна. Ведь вы – его главный трофей. Он возобновит прежние притязания на вашу руку и имущество. Захватив крепость, Гюрван тотчас же объявит папский указ подделкой. Да и в любом случае его мало заботит, кто и что привез сюда из Авиньона. Сам-то он будет здесь, а вы – в его руках. Если ему удастся сделать вас беременной, ни о каком аннулировании помолвки больше и речи не будет.

Морван хорошо представлял себе, как будут развиваться события в случае захвата крепости армией де Бомануара. Ведь Гюрваном движет не одна лишь жажда наживы, но еще и уязвленное самолюбие. Он выказал мужскую слабость в присутствии своего отца. Одного этого было бы достаточно, чтобы возненавидеть женщину, виновную в таком позоре. Но в добавление она еще и полоснула его кинжалом по лицу. Наверняка он больше всего на свете хотел бы умертвить ее, но поскольку леди Анна нужна ему живой, он найдет иные, более изощренные способы отплатить ей за все.