Пролитая вода

Даня еще долго ходил вокруг дома, и Тенишев, сидя за столом в своем предбаннике, слышал его негромкие, неразличимые слова.

Этими звуками нарушалась не только привычная тишина, но и весь покой, часть которого держал, таил в себе Тенишев. Он нервничал и не мог понять: почему так нарушают покой ночного воздуха эти слова с правильным ритмом, похожие на повторение забытого заклинания?

Не удавалось уснуть до самого рассвета. Тенишев выходил в серый воздух, в который возвращались очертания предметов, неподвижные ветви деревьев, – и казалось, даже неосторожный шаг может разом встревожить и привести в движение новый день. Постояв несколько минут посреди этой тишины, Тенишев медленно, как во сне, шел обратно, гасил уже ненужный свет.

Угол дома, куст сирени взрывом взметнулся под крышу – как мало надо слов для воспоминаний – достаточно первого взгляда, первого шороха листьев по стене дома, чтобы оказаться рядом.

Вечерами он любил стоять на этом месте, подолгу вглядываясь в небо, и казалось, что коротко сверкнувшая звезда вот-вот скатится по крыше и упадет рядом.

Почему-то и Даня, бродя в темноте вокруг дома, останавливался в этом месте. Его слова были неразличимы, они растворялись в темноте, повторяя один и тот же ритм. Так старуха-шептунья наговаривала на воду, держа кружку обеими руками, покачиваясь, словно убаюкивала ребенка.

Тенишев прислушивался к шепоту Дани, и время уже шло одинаковыми мгновениями, невидимый маятник повторял и повторял одинаковый смысл. И после того как Даня уходил, Тенишев чувствовал, что исчезли все слова, которые он мог подумать, и осталось только покачивание темного пятна перед глазами.

Яркий свет от лампы был не нужен – глаза все равно были закрыты. Тенишев представлял, как Даня кружит где-то рядом возле дома. Казалось, что звездное небо при этом поворачивается в обратную сторону.

Тенишев замирал за столом, он представлял, что закрытая дверь отделяет его от собственной жизни, непроизнесенных слов, осыпающихся беззвучно в темноте, как последние, спешащие к земле листья.

Однажды, чувствуя, что Даня где-то рядом, Тенишев толкнул дверь. Свежий воздух рванулся навстречу. Силуэт Дани угадывался на фоне светлеющего неба. Он повернулся, сделал шаг навстречу.

«Как похоже на странную дуэль с этим человеком, и как странно звучат его слова в темноте, – думал Тенишев, закрывая дверь. – Достаточно самому произнести вслух слово, и кажется, что ты до этого не существовал».

Утром, проснувшись с закрытыми глазами, Тенишев долго лежал и старался вспомнить, о чем же думал прошедшей ночью.

«Непроизносимые слова, – думал он с улыбкой, словно был счастлив в эту минуту. – И так будет продолжаться день за днем».

С умывальника мерно падали капли.

«Здесь все доказывало движение времени, даже простой умывальник, роняя капли, отсчитывал мгновения жизни», – отчетливо, слово за словом, весело подумал Тенишев.

С ним случилось неожиданное утреннее чудо хорошего настроения, когда хотелось улыбаться, смотреть по сторонам. Воздух был промыт после душной ночи. Ясность, свежесть была на листьях яблони, на траве у забора, и далекое облако у горизонта медленно выворачивалось, такое чистое на пронзительно-синем небе.

«Проснулся, как ребенок», – подумал о себе Тенишев. Он протянул руку, капли собирались в ладони. «И пришел великан, и собрал все время по каплям, и люди не знали, как жить дальше».

Тенишев умылся и подставил голову под воду, охнул и выпрямился, чувствуя, как вода стекает по спине.

Как странно, ведь ничего не изменилось в мире, не произошло ничего особенного, почему вдруг на душе легко и свободно? И отвечать не надо на этот вопрос – так вокруг все ясно и светло. Пусть там, в ночи, настаивается и остается другая жизнь. В счастливые минуты кажется, что возможно простое разрешение – ведь по-другому и не может быть?

Даня сидел на скамейке у дома, он только что проснулся и уже курил, глядя куда-то вдаль. Над лесом была дымка, и взгляд мог лежать на ней, как лист на неподвижной воде.

Это было утро, в котором не существовало границы между сном и новой, свежей жизнью, новым временем. Время оставалось тем же, вчерашним и вечным, и только настоянность постоянного ожидания – ожидания ясности главного чувства – вдруг прорвалась наружу. Чувство это не проявилось, не назвалось, а наоборот, исчезло, растворившись во всем видимом. Словно выпущенные из клетки птицы пронзили неподвижную листву деревьев и расселись там на невидимых ветках в полной свободе, собственной свободе. Легче стало воздуху, ветер смог наконец стронуться с места и пронестись в одну и в другую сторону, легко прошелестев в листьях.

Редки в жизни минуты совпадения чувств с видимым и открытым без границ миром, которому одинаково принадлежат и солнечный свет, растворенный в небесной дымке, и одинокое тихое дерево на плавном изгибе горизонта, и ты сам. Все, на что упадет взгляд, существует не в очередности выбора, а одновременно, слитно с общим покоем. Кажется, кто-то наконец взял тебя за руку и ты сделал несколько шагов, чтобы в шелохнувшемся воздухе увидеть, что все перед тобой, не изменившись, лишилось тревоги.

Это утро оставляло позади прошлую жизнь, замкнутую в огромном кольце времени, из которого побежал тоненький ручеек будущего. И странно, что новые чувства не пугали, не тревожили неизбежным выбором чужих пока слов для своего названия.

Тенишев перешел нетронутый после ночи песок улицы и пошел по росистой траве, не оглядываясь.

«Странно, странно, – подумал он, замечая, что слово «странно» повторил дважды. – Почему я счастлив? Тысячу раз я шел по этому лугу, и последний утренний туман так же растворялся в росистой траве, и на ней я так же оставлял свои следы, но какая-то торопливость была в моих чувствах, я не мог остановить череду слов, бесконечность их выбора мучила меня и приводила к полному молчанию. Сейчас я так же молчу, но почему я спокоен и совсем не ощущаю тревогу, обычно охватывающую меня в утренние часы? Хорошо, что никого нет рядом, и Дани нет: его пытливые глаза потребовали бы моих слов, и они оказались бы смешными. Есть, есть в жизни минуты, о которых нельзя ничего сказать, но которые важнее любого понимания. И эти повторения слов – есть, есть – я говорю сам с собой, подчиняясь счастливому придыханию и ритму, и это тоже радостно и понятно, как будто по-другому и не должно быть».

Странный сон приснился этой ночью: он ходил на руках. Не шутил и куролесил, а ходил естественно, словно пришло время перевернуться, встать на руки и идти, зная, что так будет всегда. Всходил по ступенькам без труда, прыгал сразу на двух руках, и легкость была во всем теле, словно его не стало вовсе.

Другим, совсем другим я становлюсь, думал Тенишев, входя в лес.

Воздух здесь был густым, холодным, вчерашним, и время шло медленней.

Все, о чем он мог подумать, превратилось только в решение одного-единственного вопроса: вот это неожиданное счастье, неожиданное состояние, которое мог почувствовать только он один, – часть собственной жизни, или наоборот, жизнь является частью огромного непостижимого чувства, приоткрывшего в это утро лишь свой край, проблеснувший, как глубокое небо среди бесконечных облаков? Голова кружилась, будто долго смотрел на небо, и оно показалось близким, достаточно было протянуть руку, но огляделся вокруг и вздрогнул, чтобы не потерять равновесия.

Хорошо, что в жизни есть такие минуты, в них уже верится, как в возможное спасение, как в образ жизни, необъяснимый и неуловимый, который почему-то похож в своем движении на обратный взгляд – извне внутрь себя.

И сейчас он пройдет по лесу, по большому кругу и выйдет опять на тропинку, из-за деревьев появится дом за лугом, и покажется, что даже на расстоянии встречается взглядом с Даней.

Тенишев подумал, что без этого человека невозможны были бы нынешние чувства. Кажется, что знал его еще до знакомства, даже в далеком детстве знал о нем столько, сколько и сейчас. В его темных глазах был отблеск того неотвратимого взгляда, который Тенишев ощущал на себе всю жизнь, и это всегда поддерживало внутреннюю тревогу.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.