Страница 4 из 9
— Да не буду я, — капризно пробормотал Коломиец и, прислонившись к двери, посмотрел в потолок.
Авотин гладил его щеку:
— Ну, поехали ко мне тогда?
— К тебе? — вяло повторил Коломиец.
— Ко мне.
— Тащиться далеко.
— Так возьмем мотор, пятнадцать минут езды. Поехали.
Коломиец потянулся:
— Не хочу.
— Почему, Ген?
— Не хочу. Да и вообще, знаешь… — он подошел к окну. — Я тебе ведь главного не сказал.
— Чего? — настороженно спросил Авотин.
Коломиец вздохнул и после долгой паузы произнес:
— Я вчера у мамочки опять нюхал.
Авотин побледнел.
Коломиец обернулся к нему и повторил, странно усмехаясь:
— Нюхал.
Авотин молчал. Коломиец присел на подоконник и тоже молчал.
— Гена… — произнес Авотин сдавленным голосом, — ты же обещал, ты же…
Коломиец смотрел в окно.
— Гена! Гена! — Авотин опустился на колени, подполз к Коломийцу и, ткнувшись лицом в его колени, заплакал.
— Ну, кончай, ну что ты… — вяло отстранил его Коломиец.
— Я… я… это… ты же обещал, — всхлипывал Авотин. — Ты… ты же обещал… гад! Гад!
— Ну, хватит, в самом деле…
— Гад! Гад! — рыдал Авотин, тряся головой. — Ты мучить меня хочешь, да? Мучить? Мне что… что мне… убить ее? Или пове… ситься? Гад!
— Ну что ты городишь… встань… встань сейчас же.
— Гад! Я убью ее! Сука рваная! Гадина! Убью!
— Замолчи! Встань, что ты как какой-то… встань…
— Сволочь какая! А ты! А ты сам-то! Ты же обещал! Ты же поклялся тогда… в Ялте! Ты же поклялся!
— Ну, хватит…
— Нет! Я что… что я кукла тебе? Да? Пешка? Как Перфильев? Ты… ты меня совсем за человека не считаешь? Я кто для тебя? Скажи, скажи! А ей? Ей-то? Сволочь какая! Какая тварь!
Коломиец обнял голову Авотина руками и закрыл ему ладонью рот. Некоторое время они молчали, только глухо всхлипывал Авотин. Наконец, Авотин встал с колен, достал платок, вытер лицо и сухо проговорил:
— Да… ну, в общем, это, конечно, твое дело. Ты ведь у нас эгоист. О себе только и думаешь. А я вот о тебе подумал.
Он подошел к письменному столу, выдвинул средний ящик и достал сверток, перевязанный розовой ленточкой:
— Вот. Подарок тебе.
Он подошел к Коломийцу и бросил сверток на подоконник:
— За все хорошее.
Коломиец взял сверток, положил себе на колени и развязал ленточку. Потом он развернул бумагу и бросил на пол. В руках его осталась продолговатая пластмассовая коробка.
Коломиец открыл ее.
В коробку была втиснута грубо отрубленная часть мужского лица. Края рассеченной ссохшейся кожи были покрыты запекшейся кровью, единственная небритая щека ввалилась между посиневшей лоснящейся скулой и вывороченной челюстью; из-под разрубленных губ торчали прокуренные зубы, два из которых были золотыми; белесый глаз, выдавленный из почерневшей глазницы, лежал в углу коробки.
В изумлении уставясь на содержимое коробки, Коломиец приподнялся с подоконника.
Авотин сдержанно улыбался.
Вдруг Коломиец швырнул коробку на пол и бросился на шею Авотину:
— Сережка!
Авотин ответно обнял его. Коломиец восторженно целовал лицо Авотина:
— Сережка… Сережка…
Успокоившись, он покачал головой:
— Сережа!
Лицо его сияло восхищением.
— А ты говоришь — желе! — усмехнулся Авотин.
— Сережка! — Коломиец снова поцеловал его.
— А ты мне другие подарки подносишь, говнюк, — улыбался довольный Авотин. — Ну, что, едем?
Коломиец радостно кивнул.
— Ко мне? — тряхнул его за плечи Авотин.
Коломиец кивнул.
— Петечку берем?
Коломиец кивнул.
— А по вате будем? Потом?
Коломиец кивнул, озорно подмигнул Авотину и прошептал:
— А все-таки нюхнуть у маменьки по-тайному, ох, как сладко, Сереженька.
Авотин сжал кулак и поднес его к красивому лицу Коломийца. Коломиец поцеловал волосатый кулак и засмеялся.
Утро снайпера
С восьми часов, когда снайпер пил чай на кухне, повалил густой мокрый снег. Лохматые хлопья быстро заполнили серое пространство за окном, облепили карниз. Снайпер допил чай, сполоснул стакан и, открыв фрамугу, посмотрел на улицу. Крыши и деревья уже успели побелеть, но мокрый асфальт упрямо проступал сквозь снег.
Снайпер сплюнул, захлопнул фрамугу и стал собираться. Напялив красный свитер, тяжелые ватные штаны и ушанку, он натянул белый маскхалат, одел за плечи парусиновый рюкзак, подхватил такой же чехол с карабином и открыл дверь.
На улице было сыро.
Снег валил, возле мусорных контейнеров прогуливались двое с собаками, у магазина разворачивался грузовик.
Снайпер повесил чехол за спину, натянул белые перчатки и зашлепал по асфальту. Проходя мимо собачников, он поздоровался с одним из них. Тот ответил доброжелательным кивком.
Несмотря на воскресный день, трамвай был полон.
Снайпер с трудом протиснулся к кассе, бросил три копейки и оторвал билет. Пробираясь в салон, он задел рюкзаком какого-то мужчину.
— Хоть бы снял горб-то свой, пока в трамвае… — зло проговорил мужчина, поправляя шапку.
Снайпер молча пролез дальше и опустился на освободившееся место.
Через шесть остановок, возле универсама почти все сошли, и снайпер, улыбаясь, оглядел полупустой салон, уселся поудобнее.
Через три остановки сошел и он.
— Третий Маленковский проезд, дом восемь… — пробормотал он, разглядывая клочок бумаги. — Где-то рядом…
Снайпер поправил чехол и зашагал по улице. Вокруг стояли блочные дома.
— Восьмой дом? — переспросила старушка, приподнимаясь с лавки. — Дак это ж вот он!
Она кивнула подбородком на группу неподалеку стоявших домов.
— Который из них? — сощурился снайпер.
— А вон тот, слева стоит. Восьмой и есть.
— Спасибо.
— Да не за что.
Снайпер перепрыгнул канаву и пошел к домам.
Квартиру управдома он нашел быстро. На звонок вышел маленький лысоватый мужчина в майке и, дожевывая, мотнул головой:
— Ко мне? Проходите.
— Да нет, спасибо, — ответил снайпер. — Я по поводу чердака… я… вот мое удостоверение. — Он полез за отворот маскхалата.
— Да проходите сюда хоть, — улыбнулся управдом. — Чего через порог-то…
Снайпер нехотя вошел, протянул удостоверение.
Управдом быстро пробежал его глазами:
— Ну, ясно… Подождите минутку…
Он скрылся и вскоре вернулся со связкой ключей.
— Там, когда открывать будете, вверх надавите, дверь села, — проговорил управдом, отсоединяя нужный ключ от связки. — И наверху там осторожней, стекла битого много…
Снайпер кивнул, сунул ключ в перчатку.
Дверь чердака долго не поддавалась. Снайпер тряс ее, крутил ключ и открыл только основательно надавив коленом.
На чердаке было темно и сыро. Пахло цементом и кошками.
Снайпер сплюнул, запер дверь и стал осторожно пробираться к окошку. Под ногами захрустел угольный шлак, и затрещало стекло.
Снайпер открыл окошко, снял рюкзак и поставил его возле ног. Потом вынул из чехла карабин и осторожно положил на крышу.
С припорошенного снегом шифера сорвался голубь, захлопав крыльями, исчез внизу.
Снайпер развязал рюкзак, достал книгу учета и парусиновый мешочек с патронами.
Мешочек он положил рядом с карабином, а книгу раскрыл на нужной странице:
— Так… Третий Маленковский, дом… восемь, девять, девять «а»… ага… тридцать.
Он вытащил из рюкзака ручку, заложил ею страницу и, придерживая книгу, выбрался на крышу.
Снег по-прежнему шел, но уже более редкий и мелкий. Заснеженный шифер сухо потрескивал под ногами. Снайпер притянул карабин ремнем к левой руке и, вместе с книгой и мешочком, осторожно спустился вниз — к самому краю крыши. Здесь у ложбинки водостока проходила невысокая железная загородка с ржавыми проволочными перильцами.
Снайпер лег на водосток, параллельно загородке, вынул из мешочка пахнущую маслом обойму и вставил в карабин. Потом вытащил из-под ремешка часов замшевую тряпочку и тщательно протер линзу оптического прицела.