Знаковые моменты

Руководители других держав, соседних с Австро-Венгрией, – Турции и Румынии относились к планам эрцгерцога и к нему самому тоже весьма настороженно. Стамбульские младотурки не забыли недавнюю обиду, нанесенную им Францем Фердинандом: аннексию Австрией оттоманской провинции Босния и Герцеговина. А в Бухаресте уже засматривались на населенную этническими румынами Трансильванию, чье присоединение при живом эрцгерцоге было, безусловно, невозможно. Убийство в начале 1914 года румыном Катарау епископа униатской (то есть подчиняющейся Риму) церкви подлило масла в огонь.

Еще более могущественные враги эрцгерцога находились в будто бы самом дружественном для него месте Европы – Берлине. Мощное движение пангерманизма, определявшее всю внешнюю политику императора Вильгельма II, совершенно не было заинтересовано в усилении (а на самом деле и в существовании) Австрийской монархии, и уж тем более полностью лишенной германского содержания. Будущий воплотитель пангерманских идей Гитлер в «Майн кампф» зло и несправедливо отзывался о «сознательной чехизации» родной ему Австро-Венгрии: «Руководящая идея этого нового Габсбурга, в чьей семье разговаривали только по-чешски, состояла в том, что в центре Европы нужно создать славянское государство, построенное на католической основе». Далее он пишет: «После известия об убийстве эрцгерцога меня охватила тревога, не убит ли он немецкими студентами, которые захотели бы освободить немецкий народ от этого внутреннего врага». Кстати, сын эрцгерцога Максимилиан до конца своих дней (в гитлеровском концлагере Маутхаузен) придерживался именно пангерманской версии смерти родителей.

«Он умрет на ступенях трона»

Увы, список недоброжелателей Франца Фердинанда не исчерпывался официальными лицами. Итальянские террористы, анархисты, уже убившие тетю эрцгерцога, жену Франца Иосифа, и его коллегу, собственного короля Умберто, тоже испытывали к наследнику австрийского престола ярко выраженную антипатию. Они готовились к покушению сами и помогали сербским друзьям. Балканский корреспондент газеты «Киевская мысль» Лев Троцкий отмечал «карбонарский» характер боснийского террористического подполья: печатный орган «Черной руки» назывался «Пьемонт», а название «Млада Босна» было просто заимствовано у «дедушки европейского террора» Джузеппе Мадзини, чья «Молодая Италия» много лет сражалась против австрийских интересов.

Смешно, но когда Мадзини создал тайную республиканскую организацию «Священная фаланга», ее официальным лозунгом он провозгласил «Долой Австрию», после чего итальянские власти перестали преследовать подпольщиков.

Но убили эрцгерцога все-таки боевики из «Млады Босны». А кто, собственно говоря, они были такие, что приказы вышестоящей, казалось бы, «Черной руки» могли просто не замечать? Главный идеолог «Млады Босны» Владимир Гачинович был достаточно убежденным социалистом, читал Бакунина, Кропоткина и Нечаева, неоднократно встречался с видными членами РСДРП Карлом Радеком, Львом Троцким, Юлием Мартовым. И заказ на убийство эрцгерцога вполне мог прийти в «Младу Босну» и помимо «Черной руки» – по социал-демократическим каналам. Ведь Ленин буквально мечтал, чтобы «Николаша и Франц Иосиф доставили нам (большевикам. – „Деньги“) такое удовольствие, как война между Австрией и Россией». Так что не исключено, что социал-демократические гуру подталкивали младобоснийцев к ускорению пожара мировой революции. В благодарность за помощь в этом нужном деле Ильич не слишком обоснованно отметил освободительную войну Сербии в общем неприглядном фоне кровавой империалистической бойни. А в 1937 году Радек попытался что-то рассказать о сараевском убийстве, но выбрал уж больно неподходящее для этого место – зал суда над собой. Сталинские юристы резонно рассудили, что «троцкистская собака» просто хочет затянуть процесс, и, к сожалению, не дали ему отклониться от темы вредительства и шпионажа.

И австрийские, и сербские расследователи сараевского покушения сделали все, чтобы скрыть малейшие проблески правды. К 1918 году в могилу по разным причинам сошли все непосредственные участники события: Принцип, Габринович (умерли в тюрьме), Дмитриевич (расстрелян французами), Гачинович (умер от неизвестной болезни). А год спустя бесследно исчез катер, перевозивший из Вены в Белград по Дунаю архивные документы, связанные с покушением. И начали гулять по книжным страницам страшные истории о поезде эрцгерцога, который вез его в Сараево при свечах, о его автомобиле, погубившем восемь своих последующих хозяев, о предсказаниях в никому не известном масонском журнале, что «он приговорен и умрет на ступенях трона». На самом деле у эрцгерцога, имеющего столько серьезных врагов, не было ни малейшего шанса выжить в тогдашней Европе, где политические убийства были самым обычным явлением на всем пространстве от Атлантики до Урала.

Павел Жаворонков

Кровь и зерно

Убийство российского императора Павла I в 1801 году для Европы стало настоящим шоком. Вообще говоря, в течение всего XVIII века дворцовые перевороты были явлением довольно регулярным и обыватели вполне успели привыкнуть к тому, что всемогущие царедворцы в любой момент могут задушить монарха в собственной постели, накормить мышьяком или навечно заточить его в крепости. Однако мотивом для покушений на августейших особ всегда были амбиции нетерпеливых наследников.

Павел I оказался, пожалуй, единственным российским императором, убитым не из политических соображений, а из-за денег: он попытался встать на пути налаженного сырьевого экспорта.

«Папенька скончались от апоплексического удара»

Эмбарго для якобинцев

Вся внешняя торговля России второй половины XVIII века строилась на экспорте сельхозпродукции в европейские страны. «Нефтью и газом» того времени были пшеница, лен и конопляное семя, которые практически не имели сбыта на внутреннем рынке. Пшеница не пользовалась спросом, поскольку народ питался дешевым ржаным хлебом, а лен и конопля в крупных объемах могли использоваться только в текстильной промышленности, которая в тот момент лишь зарождалась в стране.

Главным торговым контрагентом Российской империи во времена правления Екатерины Великой, матери Павла, стала Англия. Она покупала более трети всей отечественной сельскохозяйственной продукции. Этому способствовал целый ряд причин.

Во-первых, британцы имели самый развитый торговый флот, к тому же на основных торговых путях бесчинствовали сотни пиратских судов, которые находились под покровительством британской короны и потому грабили всех купцов, кроме английских.

Во-вторых, Британия охотно расплачивалась за дефицитную в Англии пшеницу дефицитными в России мануфактурными товарами и купец за один торговый рейс мог увеличить свой капитал в два-три раза.

Наконец, после победы якобинской революции во Франции и казни Бурбонов русская царица испытывала стойкую неприязнь к своему второму по значению покупателю. Всех послереволюционных французских «ответработников» от Робеспьера до Наполеона она считала плебеями, узурпаторами и цареубийцами. Результатом ее ненависти к республике стал манифест 1793 года, в котором запрещался вывоз из России во Францию всех русских товаров и ввоз в страну любой французской продукции. Впрочем, на экономике Российской империи это практически не отразилось.

Французский рынок давно уже перестал быть интересен русским купцам: якобинцы умудрились разрушить не только Бастилию, но и практически всю промышленность Франции и страна на долгое время стала почти неплатежеспособной. Для самой же республики экономическое эмбарго со стороны России грозило полным банкротством и голодом. Оставалась единственная надежда на скорую смерть русской императрицы и на то, что ее наследник будет более лоялен к революционным диктаторам.