Из неопубликованного

Прошло недели две. Бандитов снова отвезли в тюрьму.

Начальник дорожных строителей не умер, его спасли от заражения крови.

И однажды утром он пришёл в новую избу к гражданке Никоновой.

Старуха стояла на коленях перед иконой и плакала.

— Галина Михайловна. можно к вам?

Она обернулась и ничего не сказала. Только руками замахала… гость понял, что она пытается встать. Он подскочил, помог ей подняться и сесть на койку.

— Простите нас, — тихо и гулко, как из какой ямы, сказала старуха.

— Да что уж теперь. вот, живой.

Он молча оглядел её свежеструганное жильё, устало улыбнулся.

— Ну, что, Галина Михайловна? Может, правда, вам перебраться. нашли мы один вариант. А тут стоянку соорудим. Согласны? Мы и переехать поможем.

Она тускло смотрела на него, а может быть, и мимо него. Седые жиденькие волосы свиты в девичью косу. Рубашка белая, словно в церковь или помирать собралась.

И наконец, старуха покачала головой.

— Спасибо… нет… — прошептала она. — Теперь уж я никуда. Буду сына ждать.

Начальник изумлённо уставился на неё.

— Галина Михайловна. так он же и просил. он же вернётся. Нет, я не боюсь, что опять убивать придёт… ведь мы тогда его и вытащили… письмо писали начальнику гуин… мол, вот, старая мать ждёт не дождётся.

— Нет уж… — повторила старуха. — Буду ждать на месте. Где он меня потом найдёт?

Начальник махнул рукой, вышел из сеней и сплюнул.

— Погибнет Россия. — бормотал он, садясь в «Волгу». — Сами не знаем, чего нам надо. А чего мне-то надо, старому дурню?

Николай Васильевич попросил шофёра остановиться у супермаркета, сам зашёл и купил литровую бутылку водки «Парламент» и, позвонив по сотовому главному инженеру, сказавшись больным, поехал на дачу, где у него подсолнухи, пчёлы, благодать.

Все мы из деревни.

Сибирский размах

После работы Николай не стал заходить домой — сразу пошёл на главную улицу города. Часы показывали семь вечера, а солнце по-прежнему висело над головой. Лето за полярным кругом светлое, но ледяное. Правда, и здесь, на площади, на склоне искусственного холма в горшках цвели жёлто-фиолетовые цветы, обозначив цифры: 20 мая.

Завтра — день его рождения. Неля — в больнице, врачи просили не приходить, не беспокоить. Но жена вчера умоляла: купи что-нибудь себе, иначе грех. Вот и зашёл Николай в универмаг.

Давно он не бывал здесь. И даже не сразу признал старый привычный магазин в два этажа, с унылыми выщербленными ступенями. ЦУМ теперь был весь как будто облит золочёным тёмным стеклом, внутри его и товары, и люди казались красивыми, какими-то не нашими. Да товары и в самом деле были наверняка все иностранные — в ярких пакетах, узелочках из прозрачной бумаги или в коробочках с прозрачными окошечками. Раньше в кино показывали про заграничную жизнь — так вот, теперь и здесь, в северном городе, стало похоже на далёкую жизнь «проклятых буржуев».

«Что же купить?..» — прикидывал про себя Николай, обходя под тихую прелестную музыку прилавки. Лишь бы продавщицы, красотки в синем, с тонкими руками и нерусским выражением на тонких лицах (и откуда такие взялись за 69 параллелью?) не обсмеяли. Надо было зайти домой, переодеться. Не то чтобы Николай Пырьев робок, как раз нет. Северянин не может быть робким. Но в дни, когда больна жена, когда в третий уж раз не получилось у них иметь ребёнка, он как-то ослаб, хоть и, видит Бог, почти не пил в отсутствии Нели. Ослаб, обижался на всё и вся. Не успел подбежать утром на автобус — расстроился до слёз. Позавчера на шахте обещанного аванса не дали — аж в глазах почернело, хотя зачем он сейчас, аванс? Неля пролежит в больнице ещё с неделю, только целее будут деньги. Если, конечно, первого июня зарплату за март и апрель точно выдадут, не обманут. Могут и обмануть.

Николай стоял перед отделом рубашек и нарочито сурово смотрел перед собой, чтобы не вздумали оскорбить. «Что ли, взять? Наверно, хватит?.»

— Сколько стоит? — Николай небрежно показал на серенькую сорочку с чёрным воротником.

— Сто пятьдесят, — был вежливый ответ. «Тысяч?.. — сохраняя каменное лицо, уже про

себя удивился Николай. — Ни хрена себе.»

— А она что?.. из чего?

— Х/б.

— Х/б? — переспросил Николай. И натужно засмеялся. — Б/у знаю. КПСС помню. А!.. хлопчатобумажная… — Он иногда пытался острить. Отошёл, достал старый портмоне, пересчитал денежки. На рубашку-то хватало, а вот как до зарплаты дотянет? И Нелечке надо яблок, соков… может, и особых лекарств — медсестра намекала…

А если первого опять надуют рабочих? С другой стороны, она просила. Горячей ручкой ухватила руку Николая, говорит: грех. Если бы сама была здорова, непременно купила бы. Тут уж суеверие какое-то. Николай стоял минут тридцать, сомневаясь. Его толкали, он всем мешал. Наконец, сунул кошель в карман: «Нет, деньги ещё пригодятся. обойдусь.»

Махнув кулаком, побрёл домой. В полуторакомнатной квартирке Пырьевых на первом этаже застоялась жара, дурно пахло из коридора, из подвала. Николай отворил обе форточки — они выходили прямо на улицу — и через минуту зелёный серный дым вполз внутрь жилья. Это работает комбинат, а ветра сегодня нет. «Как же быть? — подумал Николай всё ещё про не купленный себе подарок. — Обману, скажу — купил. А потом… что-нибудь придумаю».

Но обида стянула его сердце, как суровой ниткой обматывают и стягивают охотники копчёное мясо… Закурил, лёг на пол, на коврик — отсюда временами видно синее небо… Эх, взять бы жену да на юг. Была у Николая машина «Жигули»-»четвёрка», мечта любого северянина, купил на «материке», когда был в отпуску, оставил у матери в гараже до лучших времён — украли на следующий же день, как улетел. Железную дверь гаража (сам её варил и ставил) выломали, как фанерку. И хоть посёлок небольшой, считай деревня, — не нашли… Николай с Нелей начали собирать деньги на покупку дома в тёплых краях, поближе к югу, где-нибудь возле Минусинска. мать бы тоже из Лесного (это недалеко от Ярцева) туда забрали — да вот надо же, реформы… все деньги в сберкассе обратились в копейки.

Николай никогда не был жадным. Просили в долг — давал. И ему давали — знали, что отдаст. Это для него свято. Но ему не всегда возвращали… Есть мужики, с которыми Николай вот уж лет двенадцать в одной шахте колупается, тот полсотни должен. этот — червонец. Да какие это нынче деньги? Смешно. Но ведь когда-то они много значили! Государство обмануло — пёс с ним. Но когда обманывает родня!.. Василий Васильич, брат Нели, как говорится, шурин, занял в восемьдесят девятом или девяностом году полторы тысячи. это сколько же могло быть сегодня? Миллиона два. даже больше. Как бы сейчас эти деньги пригодились. И ладно бы Василий этой весной хоть о сестре вспомнил, спросил, как она, что-то принёс. Толстая у него кожа, и как будто всё время в масле.

Николай обиделся, вскочил, надел клетчатый пиджак и поехал в гости к дорогому шурину. Старый облупленный автобус номер 1 будто поджидал Николая возле гастронома.

Василий Васильевич жил в Кимеркане, в посёлке шахтёров, в трёх километрах от города. Дома там длинные, неказистые, как бараки, но зато квартира у шурина — в четыре комнаты, летом прохладная, зимой тёплая, с непрестанно идущей горячей водой (а у Николая — перебои, текут трубы).

Василий открыл дверь с радостным лицом и тут же увял:

— А, ты. — он раздобрел ещё больше, пузо лезло из тренировочных штанов с красными лампасами.

— Извини, — пасмурно буркнул Николай. — Надо бы поговорить.

— Понятно. — это его вечное «понятно». Василий обернулся к своей жене, тоже толстой, с застывшей — чтобы не морщить лицо — улыбкой. — Мы минут на десять закроемся. Идём, Колян.

Мужчины прошли в маленькую комнатку, где на полу валялись детские игрушки, стояли доска для глажки и пылесос.

— Садись, — кивнул Василий. — Выпьешь?

И Николай вдруг кивнул: «Легче будет говорить.»

— Понятно, — Василий принёс полбутылки водки и хлеба с луком, налил в два стакана и чокнулся. — Слышал, Нелка в больнице… я звонил — говорят, ещё неделя.