Страница 71 из 77
В отделе Валерку не любили, как вообще не любят у нас слишком рьяных службистов, однако ему это все было до лампочки. «Через десять лет буду замом начальника райотдела по службе!» — недавно изрек он, и народ принял это всерьез: а что, ведь могет! Не пьет, не курит, глядит преданно, с места схватывается моментально…
— Здорово, Миша! — старшина долго тряс носовскую руку. — С праздником тебя, дорогой! И супругу твою! И отрока твоего!
— Вольно, камрад. Ты чего вырядился, как на парад?
— Ну как же! Такой порядок: во всякий праздник форма одежды — парадная.
— Да ведь ты не на службе!
— И что? Пускай люди видят: работник милиции, при исполнении… Это никогда лишним не будет. Кое-кого, глядишь, и удержит от акций. Я тебе что сказать-то хочу: ты про майора Пелевина слыхал? Про Сан Саныча, из профилактики?
— Нет, ничего…
— Застрелился, застрелился Сан Саныч, вот какое дело…
Голос его был скорбен, но и торжество звучало в нем: как же, сообщить человеку такую новость!
— Ты… ты чего? — отмахнулся Носов. — Ты давай не ври! Я вчера был в отделе почти ночью — все там было нормально…
— Так ведь он сегодня! — ликующе выкрикнул Блынский. — Сегодня утром, понял? Явился, еще восьми не было. Меркушеву сказал, что хочет маленько поработать. Поднялся к себе, вдруг слышат — б-бах! Прибежали, глянули — а он уже готов. Голова на столе, кровища… Я в десятом часу туда заглядывал, когда сюда шел — просто зайду, думаю, ребят попроведаю, обстановку узнаю… а там уж такой аврал — не приведи Господь! Из управы наехали, дежурная бригада, начальство из облпрокуратуры, из нашей эта, как ее… Спасская, что ли?.. З-заруба! Я его и из кабинета в машину помогал тащить. Во какие дела… Трезвый, вроде, был, и не с похмелья… Ну что человеку надо было, верно? Майор: шутка подумать! Знай живи себе, жизни радуйся. А он — на тебе… Испортил отделу все дисциплинарные показатели. Дурак и дурак, ничего больше не скажешь.
— Да помолчи ты! — прикрикнул на него Михаил. — Дай хоть опомниться. Ах, Сан Саныч, Сан Саныч… Как пистолет-то у него под рукой оказался?
— А он его и не сдавал, как из уголовного розыска ушел. Просто переложил в другой сейф, и все. Кто бы знал! И забирать его не было оснований: бывший оперативный работник, часто дежурит, мало ли что может случиться… Но кому-то, понятно, влетит и за это. А, вот я тебе еще историю расскажу: захожу в дежурку, а Коля Мельников говорит: «Я бы на его месте не так поступил. Я бы лучше, чем себя, всю эту сволочь пострелял. — И на задержанных показывает. — А потом со спокойным сердцем в тюрьму бы пошел. И когда-нибудь, наверно, так и сделаю. Не могу больше на эти рожи глядеть». А что, может так случиться, верно? Не железный, хоть и тоже на майорской должности…
Лилька — сама не своя, с серым лицом — глядела в их сторону с лавочки в скверике. Она поспешно ушла туда, таща Димку, лишь только услыхала, что кто-то застрелился на службе ее мужа. Мальчик копошился возле нее, что-то рассказывая.
3
Надо же, какая беда… Что это стряслось с тобою, майор Пелевин? Все-таки нет-нет да и случаются такие вещи… В их отделе это — первый случай за последние шесть лет: тогда покончил с собой молодой опер из уголовки, — правда, у того при анатомическом обследовании обнаружили свежий сифилис. Еще повесился уголовник в туалете, у того нашли записку, где он ко многим своим бедам причислял еще и гомосексуальные приставания начальника паспортного отделения капитана Арцыбашева. Капитана (слухи о нем ходили давно) мгновенно уволили, и концы спрятали в воду. В Ждановском райотделе нынче ушел из жизни старший следователь, так уж совсем нелепо: явился домой выпивши, жена стала ругаться, заперся в уборной, и на тебе — вздернулся на смывном бачке. Капитан, хотели на отделение ставить… Что вот тоже сработало в голове?
А что сработало в твоей голове, Сан Саныч? Ведь таким уравновешенным, спокойным, рассудительным казался ты человеком: непьющий, некурящий, урезонивал и воспитывал пьяниц и нарушителей.
Носову стали припоминаться его разговоры…
— Конечно, у всего есть своя обратная сторона, в крайности впадать тоже опасно… У нас народ сердобольный, испокон веков узников жалеют. А те плакаться мастера. Вот и появляются гуманисты задним числом.
— Это как же, Сан Саныч — задним числом?
— Да вот так. Они жалеют человека, который страдает. Им не приходит в голову жалеть того, кто реально ворует, грабит, убивает, насилует, терроризирует и держит в страхе целые окрестности. Тогда у них психология другая: поймать! судить! расстрелять! До тех пор, однако, покуда он не окажется за решеткой. Тогда вот и начинается, вопит общественность: милосердия! гуманности!.. Все перекосы, мать бы их так… А за ними и законодательство, словно проститутка, шарахается. Старается сработать в угоду передовому общественному мнению. Вместо того чтобы выработать свое и твердо на нем стоять. Народ же в массе своей юридически безграмотен, он за эмоциями не то что наших — собственных дел и бед не разумеет. Долго ли Советская власть стоит? А у нас за это время законы столько раз менялись, что у них уж и авторитета-то нет…
— Тяжко мне, Миша… Жизнь идет, и все время какая-то чушь на вороту виснет. Я вот спрашиваю себя иногда: чего же ты хотел? Майор, начальник отделения. Вроде как все по делу. Но ведь я — ты пойми — всю жизнь, с детства еще, мечтал с неправдой бороться. Мы с товарищем даже клятву на крови в восьмом классе дали: мол, посвятим себя, то-другое… Ну, товарищ спился, умер уже, а я вот — иду, как блаженный, тетеревом токую… Но, чтобы неправду выявить и побороть, надо и свою концепцию правды иметь. Причем — лучше, когда человек сам выработает ее, выстрадает. Но — мало и этого. Надо найти все тайники, где эта неправда может быть рождена, высветить их, убрать… Вроде бы наше общество должно быть к этому готово. А на деле что получается? Только честный — да необязательно честный, просто заинтересованный — человек к такому тайнику подобрался, выключатель нащупал, его сразу по кумполу — хрясь! И пошла молотить машина. Причем та самая, что по идее, по задуманной структуре, должна была бы, наоборот, оказывать ему полное содействие. Все впереворот получается, вот штука-то… И молотит она меня, молотит, молотит… Однако обрати внимание: молотит и в глаза заглядывает: подчинись, мол, подыграй, подмахни, чего тебе стоит?.. Тогда все будет, не обижу. А я не хочу. Не могу. Ну, не та натура. Не сознание даже — физиология не та. И что теперь делать? Уйти? Куда? Да и что толку — если я все равно эту неправду буду искать, и все меня будут гнать и уничтожать? Значит — один черт… И здесь-то мне уж падать — ниже некуда, разве что в дежурные. Такие вот, Миша, мысли…
Такие вот были мысли. С ними ты и ушел, майор Пелевин. В мир иной.
Да… Недаром, видно, была тяжесть на сердце, когда утром возвращался домой. Предчувствие, что ли?..
И все равно — дурость. Нашел, называется, выход…
— Тоже мне — Венька Малышев! — произнес Носов, резко мотнув головой.
— Че-го? — заинтересовался Блынский. — Какой Венька? Кого ты имеешь ввиду? Что за человек?
— Да… — следователь скривился, повернулся и пошел в скверик.
Лилька молчала. Лицо у нее было скорбное, испуганное. Михаил взял ее за руку:
— Ладно, успокойся. Майор наш один… житейские дела, знаешь! Бытовые неурядицы, то-се… Везде ведь бывает такое.
В самом деле — не толковать же ей обо всей подноготной. Не время, не место… Вообще незачем.