Страница 30 из 77
12
В коридоре Носов столкнулся с дежурным инспектором уголовки Вовиком Синицыным. От Вовика пахнуло перегаром. С утра он возился с вором, укравшим мопед, отвез его в КПЗ — и пропал. Поди узнай, где он был, чего делал.
— Зарядился? — Носов щелкнул себя по кадыку. — Где был-то?
— Тут рядом… Ты выпьешь?
Восьмой час. Теперь, наверно, маленько можно…
— У тебя есть, что ли? Где?
Вовик подмигнул, кивнул головой и двинулся к лестнице. Носов сразу понял, куда тот ведет его: в детскую комнату, размещенную в пристрое. Там работала лейтенант Ленка Заморина, его подружка, любовница.
— Вместе праздник отмечали? — спросил Носов.
— Ну разумеется…
Ленка сидела за столом и орала на худенького, коротко стриженного мальчишку лет двенадцати-тринадцати. Увидав Носова, поздоровалась и снова стала орать. Лицо у нее было красное: видно, и от злости на мальчишку, и от выпитого, и от недавнего свидания с Синицыным.
— Сколько еще можно терпеть твои подвиги! Вот же твоя расписка, вот твое подлое обещание! Что тут написано? Что ты обещал мне? «Не буду больше совершать побеги из детского дома». Так ты слово держишь? Третий день уже в бегах, подумать только! Чем ты питался это время, ну-ка говори! Воровал? Где, что воровал? Будешь молчать — сдам в уголовный розыск, там тебе покажут! Вон видишь — следователь с оперативным работником пришли?
Мальчишка оглянулся, и лицо его показалось Михаилу знакомым.
— Ну какого черта, скажи, тебя туда тянет?! Хочешь, чтобы тебя отчим насмерть уделал?
— Я его сам убью, — жалко усмехаясь, сказал пацан. Потер щеку рукой, верхних козонков трех пальцев не было на ней. Носов подошел к столу, сел напротив.
— Тебя Сергеем зовут? Сын Галины Барановой?
Тот кивнул.
— А меня узнаешь?
— Ты мамкино дело вел.
Гальке-мошеннице дали четыре года, признали рецидивисткой.
— Зачем же из детдома-то бегать? Государство там тебя кормит, одевает, обувает, а ты, вместо благодарности…
— Не могу я там… Они там… они там все бьют меня… И воспитки злые…
Заплакал в голос, уткнувшись в стол.
Михаил повернулся к Ленке:
— Куда его теперь?
— В детприемник отправлю, оттуда позвонят в детдом, пускай приезжают, забирают… Пошли, Сергей.
Мальчик пошел за ней — шаркая, горбясь, всхлипывая.
— На следствии я видел его, — сказал Носов Вовику. — Он тогда понравился мне: тихий такой, умненький парнишка.
— Тихий, умненький — значит, добрый будет вор. Из таких знаешь какие мощные урки получаются!
— Жалко будет… А ты не каркай, чего каркаешь!
— Нет, этот сломается, по нему видно.
Вернулась Ленка.
— Что, безнадежный случай? — спросил Михаил.
— А ты как думал! — зло бросила она. — С таких лет по детприемникам… думаешь, там хорошему учат? А, ч-черт с ними со всеми! Вы выпить пришли?
Достала из сейфа бутылку водки.
— Пейте, я больше не буду. Может, и тебе хватит уже? — обратилась она к оперативнику.
— Да ладно! — отмахнулся он, пластая колбасу.
— Так ты, значит, здесь и куковал целых полдня? — спрашивал Носов Вовика Синицына.
— А чего? — отвечал тот. — Разве плохо? И рядом, и никто не видит. Закрылись — и порядок.
— А если бы происшествие? Ты мог бы порядочно подзалететь.
— Не волнуйся. Фоменко знает, где искать. И про тебя знает, где ты теперь кукуешь.
— Прыткий ты, оказывается… С самим Фоменко договорился. А если продаст?
— Н-ну! Мы ведь тоже не такие простые люди, кое-что и про него знаем. Ладно, хорош трепаться, бери стакан.
Бутылку они усидели быстро. Вовик побагровел, взгляд у него стал тяжелый, воспаленный; у Носова же только чуть завязалось, поднялось настроение, захотелось действия, общения. Казалось, что для общего счастья осталось еще совсем немного: чуть-чуть только добавить еще.
— Где бы достать, Вовик? — тормошил он оперативника. — Ты не знаешь, где достать?
— Знаю, — забубнил тот. — На участке у Гришки Матусевича. Мы с ним собирались вчера один шалман тормошить, взяли загодя бутылку, чтобы после посидеть — да пришлось вместо того в КПЗ ехать, одного типа разрабатывать… Сейчас, позвоним… Гриша? Привет. Как обстановка? Давай действуй… Слушай, как у тебя та, которую брали-то — на месте стоит? У-у, родная… Давай даванем ее, а? Вместе с Мишкой Носовым, следователем. Он свой парень, свой. Ты звякни дежурному, организуй нам вызов. Да, придумай чего-нибудь. Грабеж, скажи, заявляют. Понял, да? Миша, иди одевайся.
Прежде чем ехать, Михаил написал в дежурке рапорт с просьбой о задержании Балина и отдал его Фоменко:
— Надо съездить.
— Ну и езжай сам, если надо, — лениво откликнулся тот. — Кто тут должен тебя обслуживать? Сам отпустил, сам и лови.
Пр-роклятая лягавая контора! Попробовал бы он так поговорить со следователем прокуратуры. Никогда и не решился бы на такое. А ведь там работают носовские однокурсники. Поди ж ты, какая несправедливость.
Задерживать Балина все равно надо. И так дело приостановлено из-за того, что он скрывается от следствия.
Через неделю после появления Аньки с подругой с просьбой о «закрытии» дела сожитель так отметелил ее, что она попала в больницу. Выяснилось, правда, что Коскова опять явилась пьяная под утро — однако это уже не имело особенного значения: дело возбуждено, и данный факт лишь добавлял в него еще один эпизод, свидетельствующий об агрессивности преступника. Балина тут же решено было арестовать — но он исчез, и все попытки найти его были пока безрезультатны. Где вот он скрывается? Что намеревается делать? В принципе у Носова только два адреса, по которым он может находиться: Коскова и мать. По обеим тамошний участковый время от времени посылает внештатников — а толку нет. В то же время, по оперативным данным, Балин появляется в поселке. Пусть пощупают и сегодня… Вдруг повезет!
— Может быть, ты съездишь, Веня? — спросил Михаил у шофера-милиционера, когда неслись на «уазике» к участку Матусевича.
— Да съезжу, конечно! — отозвался старшина. — Как не помочь старому корефану! Кого задерживать-то?
— Женобой, истязатель…
— Алкаш? Этой публике надо давать по мозгам.
— Черт знает… У него, видишь, жена якобы гуляет еще…
— Вон чего! Тогда разбираться надо. У меня тоже была такая штука в прошлом году. Гляжу — баба сначала несколько рубах домой принесла. Потом брюки — тоже подстирать там, подштопать… Я тогда взял эти брюки вместе с рубахами, и на ее глазах ножницами испластал. Она в рев, в ругань, — а я ей спокойно: «Куда ходишь, там и стирай, и штопай. И себя при мне, при ребятах не позорь». Вот так надо их воспитывать.
— Ну и как, помогло?
— По крайней мере, чужой одежды я дома больше не вижу.
Ну, а насчет всего остального — баба есть баба, это хитрые бестии, ими черт крутит, в душу им не влезешь, они тебя всегда вокруг пальца обведут, да еще и надсмеются…
— Как отец-то твой, квартиру не получил еще?
Престарелый Венин отец жил один в какой-то немыслимой по своей трущобности каморке в деревянном доме с печным отоплением. Там было сыро, в углах заводилась разная нечисть. Однажды на дежурстве шофер рассказал об этом Носову, и следователь предложил: «Давай напишем письмо в Москву, в Комитет ветеранов войны. Давай, не жмись! Я сам сделаю, ты только объясни, как там и что — жилищные условия, где воевал, есть ли ранения, какие награды, имеются ли благодарности от Верховного. И пошлешь заказным письмом. Палкой в лоб никто не ударит, а польза может выйти». И вот недавно старшина сказал: письмо вернулось в горисполком с какой-то сопроводиловкой, на дом к старику приходила комиссия — кажется, дело сдвинулось.
— Обещают, вообще-то… может, к дню Победы дадут. Это ведь ты все сделал, Миша. Храни тебя Бог! Давай-ко приди как-нибудь ко мне в выходной — я винца возьму, закусочки хорошей наделаю…
— Ты давай себе квартиру пробивай теперь! Шестнадцать лет на очереди — мыслимо ли?