Страница 64 из 65
64. Танька
Лежу. Смотрю в окно. Размышляю о сказке. Качаю ногой. Приходит сестра с полным подносом лекарст. Выпиваю, глотаю, запиваю.
Заглядывает лечащий врач. Как дела? Лучше всех. Жалобы есть? Жалоб нет. Очень хорошо. Прогноз — оптимистический. В переводе с местного новояза — подыхать придется долго и мучительно. Рассказываю в общих чертах придуманную сказку. Интересуюсь его мнением о концовке. О кончалове. От больных на голову еще и не такое приходится слушать, поэтому держится молодцом — улыбка слегка напряженная.
Признается, что не специалист по части литературного творчества и мало что может присоветовать.
Как же, удивляюсь, ведь вы на днях женились.
А при чем тут это, напрягается.
Сходства много, объясняю — тварь такая.
Что имеется в виду, улыбки как не бывало.
Да ничего особенного, отвечаю, разве что ваша молодуха — та же Русалочка. Трахается со всеми так, что кажется ей вагину лишь вчера привинтили.
Непозволительно так говорить о…, наивное дитя аж побледнело.
Сажусь на койке. Сдергиваю рубашонку. Ебисьнаславу. Рассказываю с толком, чувством, расстановкой — с кем, когда и где. Ввиду обширности контактов, приходится ограничиться лишь последней сменой.
Прикройтесь, требует.
Вы же лечащий врач, делано удивляюсь, вы это тело голышом чаще мамы родной видели.
Встаю. Обнимаю. Прижимаюсь. Шепчу на ухо, что в данном случает просто необходима внутренняя терапия. Пораженный центр наслаждения требует непрерывной симуляции. Дрочить уже устала. Ебаться с медбратом — похоже на инцест — брат, все таки, хоть и мед. Искусственные члены проносить в лазарет запрещено. Остается единственный выход — лечащий врач.
Вам следует учиться обходиться без этого, цедит из последних сил.
Врачу, пытаюсь быть нежной, если бы вы только знали — без чего в последнее время приходится обходиться! Сама, blyat', Мисс Обходительность!
Я пропишу вам успокаивающее…
О, да! Такое действительно может успокоить самую взыскательную публику. Ваш фаллос — само совершенство. Так успокаивает, так успокаивает…
На самом интересном месте дверь распахивается, входит Танька. Не обращая внимания на скульптурную композицию «Blowjob monument», с пугающей сосредоточенностью направляется к единственному казенному креслу, усаживается и пытается поджечь фильтр зажатой в зубах сигареты.
Мисс Хладнокровие выпускает мгновенно опавшее успокаивающее, прикладывается губами в маковке, запечетлевая целомудренный поцелуй, заправляет хозяйство обратно и ободряюще прихлопывает брюки.
Три раза в неделю утром и вечером, бормочет ошалевший лечащий врач, пятится к двери, раскланивается и исчезает.
Остаюсь сидеть голышом на полу. Молчим.
— Я беременна, — сообщает Танька. Глаза застыли. Сигарета выпала. Ни дать, ни взять — согрешившая с гусаром гимназистка Смольного.
Молчу. Что тут говорить? Хотя реакция будущей мамы на столь приятное известие кажется слегка неадекватной. Впрочем, черт их поймешь — беременных. Кому-то с животом ходить, а кому-то — с трепанацией черепа. В таком духе и выдаю.
— Я от тебя беременна, дура! — орет в ответ Танька.
— Yebanulas, Лярва?
— В том то и дело, что нет, — плачет Танька и размазывает слезы. — У меня в последнее время вообще мужиков не было. Только ты… Только с тобой… Это как-то называется… Врач объяснил. В тебе оставалась сперма того… ну… с кем ты до меня… А эти гады могут два дня жить…
— Какие гады? — тупо спрашиваю.
— Сперматозоиды. То есть физиологически я залетела от твоего yebarya, а практически — от тебя!
— Теперь у нас будет полноценная лесбийская семья, — разбирает нервный смех. — Такое дело надо отметить. Портвейн будешь, любимая?
— Буду, — всхлипывает Танька. — Но с отвращением.
Эпилог. Полдень
Как-то сразу наступает ранняя осень. Солнце греет. Провожу рукой по стриженой голове. Стригунок-тифозница. Бездонная синь — точно море, из которого Русалочке позволили ненадолго выпрыгнуть.
Странный запах. Больничный. Никак не вяжется с кровавыми листьями кленов. Въелся. Проник внутрь. Пропитал костлявое тело и теперь отбрасывает фармацевтическую тень.
— Ты что? — Танька останавливается. Покачивая коляску, смотрит.
— Все нормально, — беру ее под руку.
Продолжаем торжественное шествие по парку. Встречными и параллельными курсами движутся такие же мамаши. Ветерок шевелит занавеску коляски. Покой. Редкий, странный покой. Точно аккорды сна после того, как решаешь никуда не ходить и не обращаешь внимание на звон будильника. Настойчивая железка продолжает упрямо отрабатывать вечерний завод, но внутри уже все изменилось — не нужно бежать, не нужно беспокоиться, и только сон вновь плавно уносит в страну грез.
— Тебе не жалко, что все закончилось… так? — спрашивает внезапно Танька.
— Как — так?
— Ну… с наукой… с Ницше… с «Пеструхой»?
— Если женщина обнаруживает научные склонности, — вещаю на оскудевшую, выскобленную память, — то обыкновенно в ее половой системе что-нибудь да не в порядке. Бесплодие располагает к известной мужественности вкуса. Вот, например, мужчины и есть «бесплодное животное»… А теперь у нас ребенок. И все уже неважно… В конце концов, ты лучше философствуешь вагиной, — признаюсь.
— Ага. А еще — маткой, грудями. Знаешь, что такое родить? Это протащить нечто размером с арбуз через отверстие размером с лимон.
— Надо же… Мысли рождаются точно так же.
— Да ну тебя с твоими мыслями, — говорит Танька. — Тут детей живых делаем, так неужто с мыслями не справимся?
Новый Заратустра, или О проходящих мимо
Однажды Заратустра возвращался окольным путем в свои горы и в свою пещеру. И вот неожиданно подошел он к вратам большого города, чье сверкание, великолепие, благоухание садов и шум бойкого торжища привлекли Заратустру, ибо устал он и желал отдохнуть. Но тут бросился ему навстречу бесноватый шут, узнавший Заратустру, и, брызгая пеной и слюной, воззвал к нему:
«О, Заратустра, здесь большой город, но нельзя тебе входить в его врата, ибо ничего здесь не приобретешь, но все потеряешь!»
«Он не выглядит так страшно, — заметил Заратустра, опускаясь на камень. — И люди, входящие в его врата, не отличаются ничем от жителей других городов. Здесь я найду себе пристанище на ночь».
«Нет, Заратустра, нет, — бесновался шут. — Город сей называется Фантастикой и населяет его некогда избранный, но теперь проклятый народ фэнов.
Когда-то правители его — мэтры — мудро правили своим народом, и стоял город на пересечении путей богатых караванов мыслей, идей, выдумки.
Когда-то правители щедро одаривали своих подданных пищей духовной, и золотой осел был накрепко привязан в своем стойле, а пасть его стянута кожаным шнурком, дабы не возмущал он народ своим отвратным криком.
И были среди правителей три великих мудреца, пред которыми преклоняли колени не только фэны и мэтры, но и правители городов, лежащих поблизости.
Ибо один из них открыл дорогу в волшебную страну и принес оттуда множество чудес; ибо другой увидел, что глубок океан и разумен, и разговаривал с ним как равный на непонятном языке посвященных; ибо третий одинаково владел обеими руками и мог сразу писать две различные книги, и скармливал золотому ослу столь горькую пищу, что фэны хлопали восторженно в ладоши и презирали торжище.
И были фэны гордым, сильным и свободным народом, хотя имелся у них могущественный враг — Темная Империя, чьи воины не раз осаждали Фантастику, пытаясь смести славный город с лица земли.
Тот, кто трусил, нещадно изгонялся прочь; тот, кто предавал, без жалости вешался на городской площади, и даже вороны брезговали клевать их трупы.
Но проходили времена, и старились мэтры. Рассыпалась в прах Темная Империя; никто и ничто не угрожали городу; и даже золотой осел получил свободу.
Умер первый правитель, и горе фэнов было столь велико, что отказались они предавать тело великого мудреца земле, содрали и засолили его кожу, а останки разорвали на амулеты, ибо верили, что их чудодейственная сила вновь откроет врата в волшебную страну.