Страница 55 из 65
— Jebem ti starog! Зачем?
Пожимаю плечами.
— Странный бзик странной девочки — понести от брата.
— Так это не случайно?
Случайно. Сколько оправданий в одном слове. Как будто в жизни может что-то произойти случайно. Так могут говорить те, кто предпочитает жить в полусне. Чудо — сон, случай — жизнь. Тот же, кто никогда не спит, всем сердцем желает чуда. Влюбиться в собственного брата? Или, как звучит подобный диагноз в любовных романах, воспылать порочной страстью. Может ли девочка воспылать этой самой страстью? Одно дело — романтическая влюбленность, восхищение, а другое — клубок чувств, похожих на змей в период спаривания — отвратительная путаница желания, ненависти, нежности, страха.
Вот, пожалуй в чем та самая пресловутая невинность — в спектральной чистоте чувств, в регулярности смены любви и злости, разделенных событием. Каким? Каким угодно. Наивность красок, которая позже безжалостно размешивается на палитре жизни, и никому уже не разобрать, что же он хочет по-настоящему — любви или соленого огурчика. Но без такой потери нельзя начать жить.
— Когда-то читала статью о детских домах. О детях, которых матери оставляли после самого рождения. Понимаешь, в детском доме их кормили, одевали, давали игрушки, а они лежали в своих кроватках и смотрели в потолок. Без родителей они лишены самого главного — чувств. Не только чувства любви, но и печали, горя, злости, ненависти, в конце концов. Ведь для ребенка главные — его мама, папа. Он учится их любить, он учится их ненавидеть. А без этого ребенок — кукла. Кукла. Большая живая кукла.
— Почему ты об этом говоришь?
— Может, хочу оправдать родителей?
— Разве они виноваты? Ты разве не знаешь, какие уроды рождаются? Ну, не уроды… Дураки.
— Но ведь душа-то у них есть? А это лучше, чем ничего.
— Ты меня делаешь старой. Не знаю, как у тебя получается, но я чувствую себя на сорок лет.
Ставлю бутылку на живот. Ноги на стол.
— Выскоблили досуха. Абртировал до конца жизни. Все. Ничего не осталось. И никого.
— А брат? Он разве…
— Забавно трахаться с собственной сестрой. К тому же, от прыщиков помогает. И от поллюций. Весело иметь сестренку. Во всех смыслах. А если месячных еще не было, то и безопасно. Половое просвящение.
Гибель богов и утерянный рай. Мистерия, на проживания которой обречен каждый человек. Теомахия квартирного масштаба. Дитя внезапно понимает, что родители не способны сотворить чуда. До переломного момента низвержения богов ребенок может тысячу раз видеть бессилие отца и матери хоть что-то сделать с тем миром, что его окружает. Видеть, но не знать. Самое страшное — знать.
— Ты еще более чокнутая, чем я. Оторви и брось.
Помаваю. Стаканом.
— Ты-то как раз нормальная.
— Утешить?
— Оставь. Дай насладиться.
— Чем?
— Тоской. По несбывшемуся. Нажми вон там.
— Здесь?
— Ага.
— Что это?
— Музыка для тех, кто решил совершить самоубийство.
Полина останавливает, достает диск. Читает.
— Надо же. То-то хочется по венам полоснуть.
— В Японии есть обычай совместного самоубийства. Любовников.
— Зачем?
— Например, если родители против. Или порочная связь получила огласку.
— Кончать с собой из-за такой ерунды? Mukatsuku! Плевать-то на родителей. И вообще — на всех нассать. Paizuri!
— В этом-то и проблема. Нет повода. Нет оправдания. Свобода лишила оправдания жить.
— Я знаю, что у тебя, Rezurareru.
— Вот как?
— Горе от ума. Enfie o dedo no cu e rasgue! Огромное такое горе от огромнейшего такого умища. Перетрахайся хоть со всеми, но мозгов не proyebat.
— Завидую тебе.
— Не надо. Лучше иди ко мне, puta que pariu. Утешу. Приласкаю. Мне сейчас сорок. Нет — пятьдесят. А ты просто ребенок.
— Иду. Прямо здесь?
— А можно я ее выключу? А то вправду откинуться хочется. VТ fuder tua bunda e fazer vocЙ beber meu gozo tua puta.
Пустота наполняется телом. Хоть что-то лучше, чем ничего. Дитя лижется как щенок. Пугливый щенок. Потерянный щенок.
«Ты вгонишь нас в гроб!»
«Развратная сучка!»
«Это все ты виноват!»
«Какой позор!»
«Ты знаешь как это называется?!»
«Я тебе устрою экскурсию по приютам для дебилов! Посмотришь — что тебе предстоит родить!»
«Я…»
«Не смей вообще говорить это слово! Ты — ничто!»
«А этот-то… Этот…»
«Да брось причитать! Сучка не захочет — кобель не вскочит!»
«Я ее сама выскоблю. Ложкой!»
Постылая заевшая пластинка. Пиршество для психоаналитика. Ну, господа, все очевидно. Комплекс Электры вкупе с травматическими переживаниями детства, не считая чувства вины перед неродившимся ребенком, а так же особенности конституции, включая переразвитый клитор. Похотник — вот в чем вся проблема.
Как просто. Родители жизнь подарили, родители жизнь и сломали. Словно жизнь можно подарить и сломать.
59. Гроссмейстер
— Беру пешку, — предупреждает гроссмейстер.
Деланно вздыхаю, стягиваю второй чулок. Если он и вправду гроссмейстер, то спасение — в форе. Пара чулок, трусики, маечка, юбка, блузка, бантик, серьги и цепочка. Туфли уже не в счет — расплата за пешку и слона. Итого — через одиннадцать взятых фигур наступит полное обнажение.
— В случае мата проигравший снимает все, — заявляет партнер.
— Моя очередь, — пешка вместе с носками — долой. Потираю ладошки. Гроссмейстер слегка озадачен.
— Чай по-адмиральски! — провозглашает он, шлепает босиком, приносит на подносе стаканы, пузатый чайник и бутылку. Разливает, добавляем по ложечке коньяка, размешиваем, по ложечке выпиваем.
— Предупреждаю, — предупреждаю, — в пьяном виде сносит крышу.
— Можешь и изнасиловать?
— Хуже. Могу и не дать.
Склоняется к доске. Щурится. Точно великан в Блефуско разыскивает ниточку прохода сквозь неприступные для лилипутов скалы.
Ложечку коньяка, ложечку чая. Адмиралы — тонкие извращенцы.
— Не думай — ходи. Это же не чемпионат мира, — задираю блузку и топик, трясу бубенчиками. Ноль. Глубокое погружение.
— Машины убили суть шахмат, — объявляет и на коне взламывает левый фланг. Пара ходов и придется лишиться трусиков. — Они думают, что все дело в расчетах.
— Разве не так? — коварствую. Странно, но азартно. Точно школьница с парнем села поиграть в бутылочку. Отдавать невинность не то, чтобы не хочется, но желательно создать самцу макисмальные препоны для спаривания. Все бабы — суки.
Почесывает бородку. Принимает на грудь пару ложек.
— Знаешь, кто очень хорошо играет в шахматы?
— Ты?
— Коряки. Лови.
— Какие такие коряги? — смотрю на жертвенную пешку, которой уже не суждено стать ферзем. Приподнимаюсь, стаскиваю трусики, аккуратно расправляю и выкладываю рядом с доской. Психологическая атака.
— Коряки. Чукчи. Эскимосы. Коренное население севера. Какие маленькие, — тычет в бельишко.
Машу краем юбки:
— Жарковато. А что им еще делать полярной ночью? Вот и набивают руку. Играют с подружками на раздевание.
— Не в этом дело. У них нестандартное мышление. Однажды я играл с ихним шаманом…
— Проиграл?
Укоризнено смотрит и качает головой.
— Извини. Виновата.
Бутылка опорожняется, градус в стаканах повышается.
— Расчет всегда губит искусство. И спорт. Здесь — допинги, там — «проЭкты».
Сентенция помогает — гроссмейстер освобождается от галстука. Или ему тоже жарко?
— Стоит собраться двум интелигентам — хоть для выпивки, хоть для ебли — как страдать начинает современное искусство.
— Когда я слышу слово «культура»…
— Геббельс.
— Маринетти.
— Вам тоже можно выставить счетик…
— Нам? Больше не пей. Групповухи все равно не получится.
— Вам, философам. Беспрестанное коловращение в оскомине концептов. Демократия, тоталитаризм, гомосексуализм.
— А здесь подробнее.
— Изволь. Вот только снять чего-нибудь не забудь.