Снова домой

Такого сильного удара Энджелу не доводилось получать ни разу в жизни.

– Боже правый! Вы хотите сказать, что я могу еще и в список не попасть?!

– Есть ряд требований. Мы все должны быть уверены, что вы измените ваш образ жизни и будете бережно относиться к пересаженному сердцу.

Мысль о пересадке постепенно делалась привычной для Энджела. Он начинал верить каждому слову доктора. Он мог быть обаятельным или нахальным – здесь это всем было безразлично. Единственное, что ему оставалось – используя все свое актерское мастерство, делать вид, что он и вправду достоин получить донорское сердце.

– Что ж, великолепно! Выходит, я умру только потому, что кто-то не сочтет меня достаточно благонадежным! – Он издал короткий нервный смешок. – Моя мать была совершенно права.

– Предположим, вы будете включены в список. Это при условии, что ваш психиатр и ваш кардиолог дадут положительные заключения. Но и в этом случае шансов получить донорское сердце вовремя не так много, примерно половина из ста.

Энджелу хотелось съязвить: «Благодарю, что хоть надежды меня не лишаете, док, уж я постараюсь оправдать доверие этой вашей, как ее там, сети...», – но он заставил себя воздержаться от саркастических высказываний. Вслух он спросил:

– Можете ли вы гарантировать мою анонимность на то время, пока я нахожусь здесь?

– Никто из персонала ничего не знает. Для всех вы просто Марк Джонс, дожидающийся трансплантации сердца. О том, кто вы, будут знать только мои самые доверенные коллеги, с которыми я работаю уже не первый год. – Он вздохнул. – Честно говоря, я не представляю, на сколько времени все это может затянуться. Однако мы сделаем все возможное, чтобы сохранить ваше инкогнито. Если все же произойдет утечка информации, я могу сказать, что вы легли для проведения плановой операции на сердце.

Опыт подсказывал Энджелу, что рано или поздно слухи просочатся за пределы больницы. Но он очень надеялся, что это произойдет не слишком скоро.

– О'кей, я буду примерным мальчиком. Переменю образ жизни, завяжу с выпивкой и наркотиками. Где я буду дожидаться операции?

– Вам не следует покидать пределы этой палаты, мистер Демарко. Ваше положение слишком серьезно, чтобы я мог позволить вам покинуть клинику. Завтра утром вы встретитесь с вашим кардиологом. Она придет, как только будут готовы результаты анализов, и посвятит вас в остальные подробности.

– О Господи, – вздохнул он, – только не женщина! Алленфорд улыбнулся.

– Ваша известность не так уж велика в наших краях, мистер Демарко. Я лично подбирал группу врачей, которые будут вами заниматься.

– Группу? – Энджел с отвращением произнес это слово. – Группу здоровых людей, которые вырежут мое бедное сердце?

Доктор Алленфорд отложил в сторону историю болезни.

– Да, мистер Демарко. Хотя в буквальном смысле резать вас будут не они. В их задачу входит достать сердце, подходящее по всем основным параметрам, и переправить его в клинику. А непосредственно резать вас буду я сам. – На его лице появилась добродушная улыбка. – На вашем месте я бы хорошо подумал о том, как нам дальше строить наши отношения.

Они обменялись долгими изучающими взглядами. За время их разговора Энджел успел понять, что с доктором лучше не ссориться. После некоторого молчания он произнес:

– Считайте, что я уже подумал. Алленфорд хмыкнул.

– Вот и отлично. Обо всех деталях вас проинформируют позже. Я переговорю завтра с доктором Хиллиард, мы с ней обсудим результаты анализов. После этого примем соответствующие решения.

Энджел ощутил, как что-то сжалось у него в желудке. Он попытался не обращать на это внимания, но организм перехитрить не удалось. Энджел находился в Сиэтле, на месте своего давнего преступления. А отец Мадлен всегда хотел, чтобы дочь сделалась врачом.

– Вы сказали – доктор Хиллиард?

– Мадлен Хиллиард – лучший кардиолог в клинике. Она не боится трудных случаев.

Сердце Энджела замерло в груди. Может, на какое-то время и вовсе остановилось. За многие годы при нем впервые произнесли вслух ее имя, сразу вызвавшее волну воспоминаний. Мадлен, с длинными каштановыми, насквозь мокрыми волосами, сидящая, подтянув колени к груди, перебирая пальцами песок в поисках сокровищ, смеющаяся... Да, она вечно смеялась... Как-то вечером они спряталась под старым дубом, возле которого зарыли стекляшки, добытые во время праздника. Тогда же они первый раз разговаривали как взрослые. Она сказала: «Я всегда буду любить тебя, Энджел...» Всегда... Он хорошо помнил и тот холодный дождливый день, когда она сказала ему, что беременна. Она была испугана, слезы стояли в глазах. Он ответил, и в его резких словах не было ничего, кроме юношеского страха...

Как странно, Мадлен, его первая любовь, стала кардиологом.

Он горько улыбнулся. Да, так хотел ее отец. Интересно, сколько времени она помнила о нем после того, как сделала аборт?.. День? Неделю? Месяц?..

Должно быть, ровно столько, сколько ей позволил отец.

Он взглянул на доктора Алленфорда. Тот уже поднялся, собираясь уходить. Энджел хотел было еще что-то сказать, но горло сжалось, и он не смог вымолвить ни слова. Алленфорд кивнул на прощание и вышел из палаты, прикрыв за собой дверь.

Энджел лежал неподвижно, тяжело дыша, ощущая каждый удар своего натруженного сердца. «Блип-блип-блип...» – раздавалось из монитора. Увы, надежды на лучший диагноз больше не осталось. С этого момента жизнь его окончательно пошла под откос, и он чувствовал себя одиноким и раздавленным как никогда.

Что же ему теперь делать? Лежать на этой металлической кровати и ждать, когда умрет подходящий донор? Лежать и ждать, когда придут врачи, разрежут ему грудь, вытащат сердце и выбросят его, как выбрасывают отслужившую свое вещь?

Трансплантация сердца. Эти слова резали как острый нож.

То, что они намеревались с ним проделать, казалось ему отвратительным, непристойным. И делать это будет не кто иной, как Мадлен.

И этого невозможно избежать.

Сбросив одеяло, Энджел выдернул из рук иглы капельниц. Спустив ноги на пол, он сумел встать. К черту всех, нужно выбираться из этой паршивой клиники. Они собрались вырезать его сердце и вшить чужое, неизвестно чье. Он не может – не желает жить с чужим сердцем. Пусть он умрет, как и жил, со своим собственным сердцем. Не надо ему ничего чужого.

Энджел сделал один шаг и с коротким криком боли свалился на пол. Падая, он увлек за собой стол: по полу разлилась вода, баночки, пластиковые стаканчики посыпались на линолеум.

Он лежал задыхаясь. Судорожно кривил рот, словно выброшенная на берег рыба. Энджел не в состоянии был ощущать ничего, кроме боли. Что лекарства, даже они уже не могли избавить его от мучений.

Он вдруг понял, что умрет. Может, не сегодня и не завтра, но очень скоро. Даже если он доживет до операции, все равно останется инвалидом. У него теперь нет выбора.

Кое-как Энджел добрался до кровати и, перебирая руками по ее металлической спинке, сумел лечь. Накрывшись одеялом, он закрыл глаза. Боль была такая, что хотелось плакать.

Если бы только рядом был кто-нибудь из друзей. Таких друзей, какими в прошлом были для него Фрэнсис и Мадлен.

Мадлен.

Сколько ночей он не спал, все пытался представить себе, что сейчас делает его брат, что стало с Мадлен. Сколько раз он поднимал телефонную трубку, собираясь позвонить им, но каждый раз бросал ее, не дожидаясь, пока ему ответят.

Энджел с трудом вздохнул. Мадлен. Даже сейчас, после стольких лет разлуки, он помнил ее лицо, помнил пышные каштановые волосы, волной спадавшие до середины спины. Помнил ее пушистые брови и цыганские глаза. Помнил все изгибы ее тела. И еще он помнил, как она смеялась мягким, грудным смехом.

Тогда она часто смеялась.

До того, как он бросил ее.

В последний раз он видел Мадлен, сидящей на краю потрепанного дивана в трейлере, где жила семья Энджела. Она казалось такой неуместной там. Ее кашемировый свитер сполз с плеча, щеки были мокрыми от слез.