100% [худ. Пинкисевич]

§ 23

Игра становилась прямо захватывающей, и Питеру она бы не скоро приелась, если бы не приходилось целыми днями сидеть с глазу на глаз с маленькой Дженни. Медовый месяц длится лишь несколько недель, и ни одному мужчине не выдержать больше. А маленькая Дженни, казалось, не могла насытиться его поцелуями, и ей казалось, что он недостаточно её любит. Мужчина через некоторое время остывает, но женщина всегда поглощена любовью; она думает о последствиях, о своём долге и о своей репутации и т. д. Ясное дело, это очень надоедает.

Дженни чувствовала себя несчастной, потому что обманывала Сэди, она хотела сказать Сэди, но легче было от нее скрывать, чем признаться в обмане. Питер вообще не понимал, зачем говорить Сэди; почему нельзя и дальше так же продолжать; почему бы ему не поразвлечься со своей милой — нельзя же вечно что-то переживать, портить себе кровь из-за классовой борьбы, не говоря уже о мировой войне и о возможности вступления в нее Америки.

Не надо думать, что Питер был толстокожий и бесчувственный человек. Нет, когда он сжимал в объятиях трепещущую малютку Дженни, он испытывал глубокое волнение; он понимал, какая это чистая, добрая душа. Ему от души хотелось бы ей помочь, — но что же он мог сделать? Обстоятельства были таковы, что он не мог с ней поспорить, переубедить её, волей-неволей ему приходилось мириться со всеми ее причудами и притворяться, что он во всем с ней согласен. Маленькая Дженни была слабым существом, следовательно, обреченным на гибель, зачем же Питеру погибать вместе с ней?

Питер считал, что существуют две породы людей — хищники, пожирающие других, и жертвы, отдающие себя на съедение; он твердо решил примкнуть к первым. За двадцать лет жизни у него сложилось своеобразное представление о том, что такое «идеи», «убеждения», «религия». Это лишь приманки для дурачков. В мире идет непрерывная борьба между простаками, которые, конечно, не хотят, чтобы их поймали, и людьми поумнее, которые за ними охотятся, изобретая все новые приманки. Питер уже достаточно наслушался жаргона «товарищей», и ему было ясно, что у них имеются на редкость соблазнительные приманки; взять хотя бы бедную маленькую Дженни, которая крепко попалась на крючок; чем же Питер мог бы ей помочь?

Но все-таки то была первая любовь Питера, и в момент душевного подъема он понимал, как прав был Гаффи, уверявший, что влюблённым всегда хочется говорить правду. Иной раз ему так хотелось сказать Дженни:

— Брось-ка ты свои проповеди и отдохни! Давай поживём в своё удовольствие.

Да, он крепился, чтобы не сказать этого. Ему стоило немалых трудов обуздать свой язык, ибо знал, что сразу. выдаст себя такими словами. Однажды маленькая Дженни появилась в новом шелковом платье — его подарила ей одна богатая дама, разжалобившись при виде её убогой одежды. Платье было из мягкого серого шелка, правда дешевого, но совсем новое, свеженькое; Питер никогда ещё не держал в руках такой красивой вещи. Платье очень шло к её серым глазкам, и свежесть шелка подчеркивала её нежный румянец; или в этот день Дженни была ему особенно мила и его восторженные похвалы вызвали румянец на её щеках? И Питеру захотелось взять её с собой на прогулку и показать людям. Он зарылся лицом в мягкие складки её платья и прошептал:

— Послушай, детка, не худо бы нам с тобой хоть немного отдохнуть от этих забот обо всех страдальцах на свете!

Он почувствовал, как Дженни вдруг выпрямилась и отстранилась от него, и тогда он постарался скорее исправить свою ошибку.

— Ведь мне хочется, чтобы ты поправилась, — начал он заискивать. — Ты готова заботиться обо всех на свете, только не о себе!

Но девушку испугали не только его слова, что-то чуждое почудилось ей в его тоне.

— Ах, Питер! — вырвалось у неё. — Разве можно говорить обо мне или о ком-нибудь другом, когда миллионы солдат идут на бойню, а миллионы женщин и детей умирают с голоду!

Снова началась борьба, Питеру пришлось взвалить на свои плечи её бремя и быть героем, мучеником и «красным». В тот же день, по капризу судьбы, к ним забрели трое агитаторов из безработных. До чего надоели Питеру эти бродячие агитаторы — нестерпимые болтуны. У Питера так и чесался язык отрезать: «Бросьте трепаться! Ваши «убеждения» просто уловка, чтобы работать языком, а не киркой и лопатой».

И он мысленно спорил с ними. Он слышал, как один из них спрашивает его:

— А много ли ты сам поработал киркой и лопатой? Он слышал голос другого товарища: «Кажется, ты всегда умел найти себе лёгкую работёнку». Справедливость этого довода ничуть не уменьшала раздражения Питера, и его не радовала встреча с товарищем Смитом, братцем Джонсом и соратником Брауном, только что выпущенными из тюрьмы; каково ему было выслушивать истории этих неудачников и смотреть, как они берут со стола лучшие куски, на которые зарился Питер, и — горше всего — делать вид, что им удалось заговорить ему зубы!

Пришло время, когда Питеру стало уже невмоготу. Сидя целые дни взаперти, он сделался раздражительным, как цепной пес. Если ему не вырваться на волю, уж конечно он выдаст себя. Он начал уверять, что ему вредно сидеть взаперти, что доктора ему велели побольше находиться на свежем воздухе. И он начал выходить и почувствовал значительное облегчение. Он стал понемногу тратить деньги — забьется в тихий уголок в ресторанчике и закажет бифштекс, и ест в свое удовольствие, не чувствуя на себе укоряющего взгляда какого-нибудь «товарища». Питеру приходилось сидеть в тюрьме, жить в приюте и в доме сапожника Смизерса, но нигде он не питался так скудно, как в доме сестер Тодд, которые почти весь свой заработок отдавали на защиту Губера и на издание «Клэрион», социалистической газеты Американского города.

§ 24

Питер отправился к адвокату Эндрюсу и попросил у него работы; он сказал, что ему хочется приносить пользу делу Губера, и ему дали работу в Комитете защиты, где целый день только и разговору было, что о деле Губера, и можно было получить ценные сведения. Он старался никому не перечить и скоро приобрел друзей; вскоре он близко сошелся с одним из главных свидетелей защиты и узнал, что тот когда-то был замешан в бракоразводном процессе. Питер узнал фамилию женщины, а Гаффи решил как-нибудь заманить её в Американский город. Дело было тонкое — женщина не должна была подозревать, что её хотят использовать для каких-то целей. Она приедет отдохнуть и развлечься, и снова вспыхнет старая любовь; Гаффи же тем временем подстроит западню, их накроют— и лучший свидетель защиты Губера потеряет репутацию!

— Их всегда на чем-нибудь можно поймать, — заявил Мак-Гивни, весело расплачиваясь с Питером Гаджем за информацию, — на этот раз — пятьсот долларов.

Питер был на седьмом небе, но как раз в это время его постигла ужасная неприятность. Дженни всё чаще поговаривала о замужестве и недавно сообщила ему, почему необходимо поторопиться со свадьбой. Она сказала ему об этом, опустив глаза, дрожа и краснея; Питер был так ошеломлен, что уже больше не мог притворяться. До сих пор, при всех любовных кризисах, он обнимал и успокаивал Дженни, но тут он на минуту обнаружил перед ней свои подлинные чувства.

Дженни тотчас же впала в истерику. Что всё это значит? Разве он не намерен на ней жениться, как обещал? Ведь должен же он понять, что откладывать больше нельзя! А Питер, который раньше не знал, что такое истерика, совершенно потерял голову и бросился вон из дома, хлопнув дверью.

Чем больше он размышлял о создавшемся положении, тем яснее ему становилось, что он нажил себе дьявольскую неприятность. Как служащий Транспортного треста, он привык считать себя в безопасности, зная, что ему не страшны законы и он всегда сможет увильнуть от наказания; но он чувствовал, что из этой беды даже сильные мира сего не смогут его вызволить. Разве могут они устроить так, чтобы он женился на девушке, а потом, когда кончится процесс, отделался от неё?