В Москву!

Борис тихонько смеялся и смотрел на Нору, которая смотрела в окно.

Машина мчалась по серпантину сочинской трассы. Бирюков свое давно отферрарил и ездил теперь на спокойных мерседесах. Впереди неслась милицейская семерка. Ее распирало от гордости. Гаишник знал, что сопровождает большого московского человека, и поэтому орал на встречных громче обычного:

— Стоять! Стоять, не видишь, люди едут! Взять вправо, пропустить людей. Людей пропустить, я сказал!

Мерседес проезжал мимо пустырей, заросших камышом, огороженных бетонным забором, с колючей проволокой и надписью «Проникновение запрещено», мимо крохотных рынков, недостроенных жилых коробок, сальных кафешек, пересохших речушек, времянок с глухими окошками, огородов с кукурузой, груд шлакоблоков, бетономешалок, заправок, сетевых автомоек «Принцесса Диана», ремонтных лачуг и чумазой зелени, беспорядочных зарослей пыльной мимозы, инжира, фейхоа, мушмулы, винограда, платанов, самшита, слив, и пальм, и магнолий, и лавра — мимо запущенной шерсти немытого южного города.

— Ну все, приехали, — сказал Майдрэс. — Это «Лурдэс». У кого бабки есть, нигде больше не кайфуют, кроме здесь.

Ресторан «Лурдэс» стоял под горой на поляне у пруда. Через пруд построили мостик, а под ним завели лебедей и любовные лодки для легких прогулок.

Хозяин ресторана был отставным майором российской армии. Он сначала чуть не погиб в Афганистане, а потом, как в награду за это, десять лет счастливо прожил на Кубе, защищая геополитические интересы Родины в окружении пальм на песочке. С виду и на ощупь песочек напоминал крахмал, из которого бабушка, когда майор был маленький, варила вкусный молочный кисель.

Потом Родина временно в своих геополитических интересах запуталась, и база на Кубе стала ей не нужна. Майор вернулся домой во Владикавказ, загорелый и благодарный, готовый и дальше защищать, что скажут. Тем более что ему давно была положена квартира.

Но, пока квартиры не было, его с женой и тремя детьми поселили в бараке казармы. В комнате, кроме двуспальной солдатской кровати, помещалось две табуретки. На одной стоял телевизор, на другой — электроплитка, заменявшая семье кухню.

Комната была проходной. Фанерной перегородкой она отделялась от склада. Если кому-то был нужен противогаз или еще что-нибудь, все шагали в больших сапогах на склад мимо майоровой жены в халате и майоровых сыновей, которые стоя делали уроки, положив тетрадки на телевизор.

Через год в казарму пришло письмо из Москвы. В письме говорилось, что в городе строится жилой дом на пятьдесят квартир. Одна из квартир должна достаться майору. Майор и его дети радовались как дети.

Правда, потом командир объявил, что военным квартир дадут не пятьдесят, а всего двадцать. А потом — что не двадцать, а десять. А потом — что вообще только две. А остальные продадут просто людям, которые умеют зарабатывать деньги.

Тогда майор и другие обделенные офицеры пошли и самовольно заняли дом. Занимали квартиры согласно очереди — те, что положено: на трех человек — двушку, на четырех — трешку.

В доме не было света, газа и воды. Подниматься в квартиры приходилось через балкон: строители по приказу начальства заварили подъезды и окна решетками.

Потом девелоперы привезли на экскурсию новых покупателей квартир. Семьи офицеров смотрели на них с балконов. Покупатели приехали на блестящих машинах, их жены несли красивые сумки, интересовались планировкой и c одобрением оглядывали гаражи.

После этого от майора ушла жена. Уехала к маме в Минск и прислала оттуда письмо. Написала майору, что вернется, когда он станет мужчиной.

Тогда майор наконец-то украл. Страдал, видит Бог, но украл. И не просто украл, а присвоил деньги, положенные его солдатам за год службы в Чечне. Вышел в отставку, забрал из Минска семью и переехал в Сочи, поближе к любимому климату.

Через год он построил в горах лучший в городе ресторан и назвал его в честь кубинской деревни, в которой служил. Майор снова был счастлив, и ему ни за что не было стыдно.

Борис с удовольствием разглядывал уменьшительно-ласкательные суффиксы и орфографические ошибки в меню. Ресторан, в котором, как и во всех местных ресторанах, любили, чтобы меню было написано поэтично и с фантазией, предлагал Борису отведать (именно отведать) картошечку, помидорки, а также лучок-чесночок. Первая страница меню, упакованная в захватанный целлофан, гласила:

Салат Куринный (курочка, огурчики, майонез)

Салат Фирменный (отведайте — и убедитесь!)

Салат Цезарь (классика — это всегда вкусно!)

Салат Греческий (комментарии излишни!)

И в конце предлагали коронное блюдо — бифстейк фламбированный с коньяком в авторском видении вкуса.

— Скажите, а местные люди ходят в школу? — спросил Борис.

— Конечно, ходят, — ответила, удивившись, Нора.

— И вы ходили?

— Естественно.

— Хорошо учились?

— Серебряная медаль.

— А скажите, «курица жареная» как правильно — две «н» или одна?

Нора не знала, как правильно.

— И сколько ваши родители заплатили за медаль? — засмеялся Борис.

— Недорого, — с вызовом ответила Нора. — А сколько вы заплатили за убийство директора «Южных Вежд»?

— Недорого, — спокойно ответил Борис. — А если серьезно, насколько мне известно, никто его не убивал. Он просто утонул, разве вы не в курсе? Дело возбуждать не стали. Я думаю, пьяный был, вот и все.

— Надо же, какое совпадение! Рассказал журналистам, как вы банкротите совхоз, а через день просто утонул.

— Послушайте, Нора, вы очень маленькая и очень глупенькая. Но очень красивая. Давайте выпьем за вас. И перейдем на ты.

— Хорошо, — согласилась Нора и потянула бокал к Борису. Ей было приятно перейти на ты с важным человеком из Москвы. И, в сущности, безразлично, кто убил директора «Южных Вежд». Ну, убили и убили. Серьезные люди, делают бизнес — мало ли что может случиться. Большие деньги по-другому не зарабатывают — это Нора хорошо понимала.

— Дались тебе эти «Южные Вежды». Такая молодая, а забиваешь голову мыслями. Это для цвета лица вредно, — сказал Борис.

— Мне жалко людей.

— А чего их жалеть? Они будут прекрасно работать швейцарами, горничными.

— Ты бы свою жену отправил работать горничной?

— Я бы свою жену и в совхоз не отправил работать, — начал раздражаться Борис. — Кого тебе жалко? Этих алкоголиков, которых даже убивать не надо, потому что они сами в море тонут? Этого бухгалтера, который прячется в Сыктывкаре или где там? Этих бессмысленных баб? Агронома безмозглого, у которого две трети земли бурьяном поросло? Ты видела соседние огороды, сколько там всего растет! Потому что люди горбатятся с утра до ночи. А эти приходят на работу к восьми и уходят к полудню, я видел сегодня.

— Просто там после полудня работать невозможно. Там в теплицах плюс пятьдесят.

— Кто им мешает заняться своим бизнесом и построить свои, правильные теплицы? У них у всех есть своя земля — такая же плодородная земля. Это же иждивенческое сознание: пришел, поработал слегка, ушел. Думать не надо, рисковать не надо, все за тебя решили. Семьдесят лет отрицательной эволюции — вот тебе и «Южные Вежды».

— Мне кажется, ты просто не любишь простой русский народ.

— Действительно, не могу сказать, что я от него в восторге. А ты что, любишь? Ты же, кажется, нерусская? — сказал Борис, оценив Норины темные волосы и смуглую кожу.

— Нерусская. Но русский народ я люблю.

Борис рассмеялся. Нора смутилась.

— Ну, и за что ты его любишь? — спросил Борис.

— А разве любят за что-то? — ответила Нора, решив идти до конца. — Это моя Родина просто.

— Это у тебя пройдет, — сказал Борис.

Нора не нашлась, что ответить, и помахала официантке.

— Девушка, примите заказ, пожалуйста.

— Ну неужели! — ответила официантка. — Я уже третий раз к вам подхожу, и вы третий раз ничего не заказываете, а у меня еще других столов полно!