В Москву!

— Ох, Андреич, умеешь угостить гурмана, — выдохнул Валериан, одной рукой раздирая гуся, а другой придерживая форель, как во дворе пес у кормушки, разгрызая одну кость, держит лапой вторую, охраняя ее от других псов. — А то прям напугал постом своим.

Проглотив форель вслед за гусиной ногой, Валериан громогласно срыгнул, благодарно посмотрел на Бирюкова и сказал:

— Да, после таких ужинов и на весы вставать не надо. И так налицо зеркальная болезнь! Посмотри, какое пузо! — сказал он Норе, выпячивая в ее сторону разноцветный крест.

— Не пузо, а пузико, — подсуетился Арсений, застенчиво подгрызая кусочек буженины, которую нарезала горничная.

Батюшка опрокинул еще одну рюмку и вдруг вышел на середину комнаты, уставил голову в потолок, втянул, сколько было можно, живот и запел глубоким и чистым грудным поставленным голосом.

Отец Валериан знал, что карьеру ему сделал именно голос. Пение Валериана умиляло бабушек на его службах до гипертонического криза включительно. Те, что покрепче, выходя во дворик валериановской церкви, говорили друг другу: «Какой батюшка у нас благочестивый! Дай ему Бог здоровья, — лучше батюшки и не найти».

— Oh, Lord, won’t you buy me a Mercedec Benz!* — к Нориному ужасу запел благочестивый батюшка.

— Медоносный у тебя голос, отец Валериан, прямо медоносный! — снова подлизался Арсений. Он уже опустошил свои четыре рюмки и начал крениться набок.

— Да я и сам ничего, — ответил Валериан и подмигнул Норе.

— А ты, Андреич, что не пьешь? Прихожаночка не разрешает? А я — монах, мне прихожаночки не положены. И делаю, что хочу — никто не пилит. Хорошо, а? Что-то меня водка не берет, — добавил он, подумав, и, не дожидаясь, пока Борис ответит, сказал:

— Пойду, предамся портвейну.

Батюшка встал и твердым шагом дошел до бара, где налил себе в большой винный бокал бирюковского «Насионаля» шестьдесят четвертого года. Опустошив его одним глотком, он снова запел абсолютно трезвым голосом:

— Многая, многая, многая лета! Нашему Андреичу многая лета! Мно-о-о-о-о-ога-а-а-а-ая ле-е-е-е-е-ета! Ура, ура, ура! Воистину ура!

Сквозь жидкую бороду Арсения просвечивала бутылка текилы, принесенная горничной по просьбе Валериана после того, как закончилась водка. Арсений хлопнул пятую рюмку и начал уходить в себя. Валериан налил себе еще портвейна, чокнулся с Норой и с Борисом, который все-таки и себе взял рюмку, и сказал им:

— Вы летом непременно зарезервируйте выходные — поедем в Иорданию, по святым местам. Не за твой счет, не за твой, не переживай — не один ты такой умный! — добавил он, заметив, как Борис удивленно поднял брови. — Я собираю на святых местах пул высоких гостей, чтобы предаться просвещенному пьянству, ибо летом у меня пятидесятилетие.

— Тебе будет писят лет? — обескураженно спросил Арсений, путаясь в согласных. И к чему-то добавил: — Фогет эбаут ит!

— Ну все, Арсений ушел. Быстро он сегодня, — засмеялся Борис.

— Ты что же, отец Валериан, Рак по зодиаку? — из последних сил спросил Арсений.

— С чего это я Рак? — обиделся Валериан. — Я Лев! Лев самый настоящий! Я поэтому и кошек люблю. Муся моя опочила — знаешь ли, Боренька, — подвсхлипнул батюшка.

— Панихидку по ней отслужил. Сам отслужил. Я специалист по панихидкам — я уже человек двести зарыл, — сказал Валериан и пристально посмотрел на Нору. Вдруг он прищурился, чуть повернув голову, как будто говоря самому себе «ну-ка, ну-ка», и воскликнул:

— Господи! Я весь вечер думаю, кого ты мне напоминаешь! А теперь я понял! Ты — Муся! Ты — реинкарнация моей кошки!

На этих словах отец Арсений со звоном рухнул под оттоманку.

«Почему он звенит? — машинально подумал Борис. — Неужели хрусталя натырил? А, ну да, кресты же!»

Нора сидела в парчовом кресле и выглядела грустной. Она натужно улыбнулась Валериану насчет кошки, но, кажется, больше смотрела в себя, причем к себе у нее были вопросы.

— Мне что-то нехорошо, — сказала она Борису.

— Тебе, наверно, опять от крабов плохо, — улыбнулся Борис. — Как тогда в ресторане. Ладно, сейчас уже поедем. Аттракцион окончен. Ну что, святые отцы, оставляю дом в вашем распоряжении до понедельника. Прислуга вся во флигеле, вино в погребе. Если что другое захотите, телефон Сереги знаете, он организует.

Нора попрощалась с Валерианом, при этом он успел шепнуть ей на ухо: «Кошка, чистая кошка!» — и вышла. Спускаясь по мраморной лестнице, она услышала тяжелое притопывание и голос, выводящий I can’t get enough of you, baby, can you get enough of me?

— Что с тобой, ласточка? — спросил Борис в машине, все еще смеясь над попами, заметив, что Нора даже не улыбается ему в ответ.

— Меня тошнит, — ответила Нора.

— Это ты еще не знаешь, что там сейчас без нас начнется. Ты спальню не видела во дворце — точная копия Малого Трианона. Одним нажатием кнопки зеркала закрывают окна. Как у Марии-Антуанетты!

— Да меня не от попов тошнит, — сказала Нора. — Мне кажется, крабы действительно несвежие были.

Притворяться бессмысленно. Мудрый читатель за жизнь прочитал как минимум сто книжек, и в каждой — хоть что-нибудь про любовь. Он давно уже обо всем догадался и теперь абсолютно уверен: Нора была беременна.

Правда, сама она пока об этом не знала, а узнает только послезавтра, когда купит в аптеке маленький беленький тест, в каждой полоске которого — приговор.

И за один этот день между попами и аптекой случится событие, которое еще больше запутает бедную Нору, как бедную Лизу.

Восемнадцатая глава

Никогда не позволяй правде стоять на пути красивой истории.

В обычном сереньком с желтеньким городе, похожем на сотни других сереньких с желтеньким городов пятиэтажной России, с такими же, как везде, выцветшими трамваями, облезлыми остановками, пластиковыми аптеками, искусственными букетами в окнах едален с липкими столиками внутри, ржавыми гаражами, дворами со сломанными каруселями, платными туалетами в переходах у автовокзалов, где раздраженная женщина выдает входящим свернутую бумажку в обмен на десять рублей, с таким же, как в других городах, единственным новым и роскошно отделанным зданием — офисом Пенсионного фонда, стоял замызганный фонарный столб. На столбе топорщились объявления — такие же, как везде:

Семья славян снимет квартиру недорого.

Сдам квартиру славянам. Можно с детьми и собаками.

Качественно выполним любые строительные работы. Бригада славян.

Среднего возраста женщина, похожая на большую часть женщин таких городов — с дешевыми золотыми сережками, в темном пальто, сбившихся набок коричневых кожаных туфлях, крашенная в мутно-медный, седеющая у корней, с сумкой, украшенной позолоченной бляхой и с линялым пакетом, на котором когда-то была фотография мексиканской киноактрисы, с мелкими бледными глазками в комочках дешевой туши — стояла под тучами перед столбом и приклеивала к нему еще одно объявление. Приклеив, она наступила случайно в лужу, подняла свой тяжелый пакет и пошла к другому столбу.

Кроме пакета женщина держала в руках веревку, на другом конце которой болталась грязная злая собака.

Асфальт был покрыт ровными кружками растоптанных жвачек и окурками. Худенький старичок в плаще и шляпе закрывал газетный киоск. На киоске висела табличка: «Дарья Донцова в ассортименте».

Не дойдя до второго столба, женщина вдруг остановилась и неожиданно начала строго и резко за что-то ругать собаку. Собака слушала и молчала с видом подростка, который думает: «Мама, как же ты мне надоела своими тупыми лекциями. Ты уже старая и ни фига не понимаешь в жизни».

Старичок, проходя мимо женщины, услышал:

— Твари матерые! Кто сказал? Кто сказал? Кто сказал? Твари матерые!

Старичок шмыгнул носом и посмотрел на женщину с любопытством, сменившимся жалостью, сменившейся отвращением.