В Москву!

Гости засмеялись — все, кроме Ванечки, которому не понравилось, что начали говорить не о нем.

— Не жалеет, что с нами поссорился? — спросил генерал.

— Да нет, у него все в шоколаде, — ответил Борис. — Картины пишет, шмаль вот курит. На фиг вы ему нужны?

— А зачем ты с ним встречался? — спросил генерал.

Борис поперхнулся клубникой и засмеялся.

— Ну началось! Можно подумать, твои ребята тебе не докладывали все в деталях.

Генерал самодовольно улыбнулся — мол, а как же, работаем. Борис продолжал:

— Я только с лодки сошел, смотрю — уже стоят пасут два сероглазых в серых костюмах, делают вид, что они пожилая американская пара, приехавшая поклониться Святой Земле. Лабухи! Чему ты их учишь там? Где ты видел, чтоб в Тель-Авиве по пляжу люди в костюмах ходили?

— А вы знаете, что принц Монако — гей? — нетерпеливо спросил Ванечка. — И он, и его личный врач тоже! Это же надо — кругом одни пидоры! Как вы это терпите?

Гости заулыбались, но продолжили говорить о Ровинском. Тогда Ванечка засобирался в другие гости. Света осталась. Проводив Ванечку до двери, расцеловав его трижды, она стремительно вбежала обратно в гостиную и выпалила:

— Все видели, как он на последнем чемпионате Европы на лед ебнулся?

Открыв глаза следующим утром, первым делом Нора увидела плоское серое небо, прилипшее к окнам ее спальни на втором этаже нового дома. Она сразу вспомнила, что сегодня выходной, никуда не нужно идти, и расстроилась. Вчерашние черные мокрые ветки, торчащие из горизонта, обещали еще один отвратительный день.

Нору мутило. «После вчерашнего шампанского», — подумала она. Подошла к холодильнику, он дохнул на нее передержанной зеленью и жирной рыбной нарезкой. Нора вынула из холодильника пакет с клюквенным морсом и почувствовала, что ее сейчас вырвет.

Пропищал телефон, который Нора машинально положила на кухонный стол.

— Доброе утро, ласточка, — прочитала Нора. — Не грусти.

Нора расстроилась еще больше — даже разозлилась. «Сам бросает меня одну на всю ночь, а сам еще пишет «не грусти», — подумала она и первый раз в жизни не ответила Борису.

Напротив дивана в гостиной висело несколько фотографий, где они с Борисом смеются или целуются. Из-за них захотелось курить. Оказалось, что кончились сигареты. «Это меня Бог наказывает, — подумала Нора. — За Димку, за Толика, за жену Бориса и вообще за все. И фотография прибита косо».

Вдруг запиликал дверной звонок. Нора обрадовалась и испугалась одновременно — с одной стороны, утром одной в лесу, когда никого не ждешь, услышать звонок в дверь страшновато, а с другой стороны — даже бандиты сейчас были бы лучше, чем сидеть и пялиться в белую стену с прошлогодними фотографиями.

В дверях стоял Валера — Норин новый друг. Валера был слегка пьян, в кокетливой курточке с мехом и в обычном своем позитиве — как он сам называл состояние своей души.

— С каких пор ты встаешь в такую рань? — спросила Нора, целуя Валеру в щеку.

— А я еще не ложился. Я тут на Рублевочке день рожденья отмечал чей-то, народ только начал расходиться, а я решил к тебе заскочить.

— Чей день рожденья? — спросила Нора, пряча Валерину курточку в раздвижной шкаф в прихожей.

— Хрен какой-то из Минкультуры, не помню, как зовут. Вечно у них дни рожденья, — сказал Валера, с одобрением оглядывая дом, в котором он уже был один раз на Норином новоселье, но тогда был пьянее, чем сейчас, и не вполне оценил его элитность, престижность и полное соответствие лучшим мировым стандартам.

Валера был единственным Нориным другом, не имевшим к Борису никакого отношения. Он был не молодым и не старым, не умным, не глупым, не богатым, не бедным и нигде, кажется, не работал. Но при этом был всегда чем-то занят и постоянно счастлив.

Жил Валера в загаженной комнатушке в панельных трущобах в Алтуфьево, которую снимал уже десять лет, но ездил на новой эмэльке и носил только ДольчеГаббану, справедливо полагая, что, где он живет, никто не видит, а эмэльку и габбану видят все.

У Валеры запищал уродливый дорогой телефон. Прочитав смс-ку, Валера сказал:

— Можешь меня поздравить! Моя сестра только что родила человека.

— Прикольно. Поздравляю! Я и не знала, что у тебя есть сестра. А ты сам где был? Я тебе звонила на неделе несколько раз, ты был недоступен.

— Я на Капри ездил, — сообщил Валера, одновременно набивая какой-то ответ в телефоне. — Там была выездная фотосессия новой модной богини для декабрьского ZH.

— А ты при чем?

— Любовь моя, я всегда при всем. Дай пожрать.

Нора достала из холодильника белое вино и холодные деликатесы, поставила все на столик в гостиной прямо в банках. Валера глотал деликатесы, не разжевывая.

— На этом Капри вся группа поперлась осматривать какие-то мемориальные домики, — сказал Валера. — А я поперся осматривать мемориальные магазины Гуччи и Прада. Наосматривался на пятерочку евров. А потом поперся знакомиться с Пирсом Броснаном, который туда зачем-то приехал.

— Познакомился?

— Ага! Там вечеринка была, он пришел с какой-то ватрушкой. Я сразу просек — баба старая — значит, пидор. Гламурненький такой — с немытой башкой. Часики никакие, потом воняет. И такие умные глаза конкретно заебавшегося человека. Я там с пассажирами был знакомыми, подошли мы к нему, поздоровались. Он — вы откуда, туда-сюда. Я говорю — мы из Москвы, солдаты Путина. Приехали к вам прямо из темной России. Пока ехали — отстреливались. Здравствуйте, товарищ Броснан. «Здравствуйте», — говорит. И смотрит так испуганно. Я говорю: «Не пугайтесь, мы девушки из старой коллекции, идем с хорошей скидкой».

Валера замолчал — в зубах у него застрял жесткий кальмар.

— Ну?

— А что ну? — ответил Валера, выковыривая кальмара ухоженным ногтем. — Посмотрел на нас, как на идиотов, и домой пошел. Вообще староват он был для меня. Пару лет уже кладбище прогуливает. И пьет, небось, как слепая лошадь. А вообще скажи мне, как специалист, с кем нужно переспать, чтобы заработать на небольшой домик?

— На Рублевочке? — спросила Нора, передразнивая Валеру, на которого она никогда не обижалась.

— Нет. На Средиземненьком море. Я вот чувствую, что именно там успокоится мое сердце.

— Повезло тебе с сердцем, если его можно домиком успокоить, — сказала Нора.

За окном зарядил грязный дождь со снегом. Завыла сигнализация нового Нориного кайена. В телевизоре утренние новости тревожными голосами бубнили про чей-то визит в Нидерланды. Продвинутый Валера переключил на СNN. Там крутилось подряд несколько социальных роликов — CNN, как обычно, призывал мир объединиться в борьбе с диктатурами, голодом, пехотными минами, глобальным потеплением, детской порнографией, женским обрезанием и чем-то еще.

Нора унесла опустошенные банки и принесла одну новую — с фуагра. Валера погрузился в свой телефон, который сыпал смс-ками проснувшихся друзей и знакомых. Нора села на ручку белого кресла, сложив на коленях руки, и несколько минут смотрела, как Валера мечется от одной смс-ки к другой. Она хотела было сказать ему, что ей неуютно и как-то плохо и даже страшно, но не стала, рассудив, что тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома, вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе. Валера поднял на нее глаза, посмотрел внимательно и сказал:

— Красивая ты все-таки телка, Норка. Жалко, что у меня на телок не стоит.

После чего доел фуа-гра и поскакал дальше.

Нора с час прослонялась по дому. С туповатой тоской вспомнила, что сегодня не придет даже домработница, и в салон ехать глупо, потому что в салоне она и так вчера просидела полдня. Взяла мобильник, вошла в записную книжку. Пролистала все триста с лишним имен.

Звонить было некому.

«Почему так получается, — подумала Нора, — раньше вокруг меня было столько людей, хотя я жила в маленьком городе, а теперь я живу в большом, но вокруг никого нет».

Насквозь измаянная бездельем и одиночеством, Нора решила полить цветы, хотя знала, что домработница поливала их вчера вечером. В коридоре у ванной Нора заметила, что на фикусе отросли новые светлые листики. «Вырастут — и станут такие же жесткие и отвратительные, как все другие листья», — подумала Нора и вдруг вспомнила, как в общежитии они с Педро обсуждали, что из них вырастет. Из памяти вынырнуло замызганное зеркало на стене, небритые скулы Педро и смутные очертания собственного будущего — такого, каким оно виделось ей тогда.