Страница 57 из 89
Мучительные сомнения терзали ее душу, а тут еще принесли письмо от Дайсё. Девушке было очень неприятно, что эти два письма лежат рядом, и, взяв послание принца, которое оказалось гораздо длиннее, она присела поодаль, чтобы прочесть его. Дзидзю и Укон многозначительно переглянулись, словно говоря: «Сразу видно, кому госпожа отдает предпочтение».
– Впрочем, я не нахожу здесь ничего удивительного, – заметила Дзидзю. – Я всегда восхищалась Дайсё, но принц… На свете нет человека милее. А уж когда он предоставлен самому себе и может шутить и смеяться, сколько душе угодно… Право же, доведись мне разбудить в его сердце подобную страсть, я бы не колебалась. Я бы поступила на службу к Государыне-супруге, только чтобы почаще видеть его.
– Я знаю, вы способны на многое, – отозвалась Укон. – А по мне, так лучше Дайсё и человека нет. Я не хочу с вами спорить относительно того, кто из них красивее, но если говорить о манерах и душевных качествах… Так или иначе, госпожа попала в весьма затруднительное положение. Хотела бы я знать, чем все это кончится.
Укон была очень довольна, что у нее появилась наконец собеседница, с которой она могла поделиться своими тайными мыслями.
А вот что написал Дайсё:
«Я постоянно думаю о Вас, но, увы, уже так давно… Для меня было бы большим утешением получать иногда Ваши письма. Надеюсь, Вы не думаете, что я забыл…»
В конце же было приписано:
С каждым днем «все больше тоскую» (486)…».
Листок белой бумаги, на котором это было написано, был сложен так, как принято складывать деловые письма. Возможно, почерку Дайсё недоставало изящества, зато в нем чувствовалось благородство.
Письмо принца было гораздо длиннее и свернуто в маленький свиточек… Словом, оба послания были каждое по-своему примечательны.
– Ответьте сначала принцу, – посоветовали дамы, – а то если кто-нибудь придет…
– Ах, сегодня я совсем не могу писать… – смутилась госпожа и небрежно набросала на первом попавшемся листке бумаги:
Очень часто девушка плакала, разглядывая оставленные принцем рисунки. «Он все равно скоро забудет меня», – убеждала себя она, но мысль, что ей придется жить в другом месте, куда принц уже не сможет приезжать, приводила ее в отчаяние.
«Если я попаду…» (487)» – написала она в ответ, и, читая ее письмо, принц плакал навзрыд. «А ведь она все-таки любит меня», – догадывался он, и ему представлялась ее печально поникшая фигурка.
Тем временем тот, другой, слывший в мире образцом благонравия, тоже читал письмо, доставленное ему из Удзи, и, хотя лицо его оставалось бесстрастным, сердце разрывалось от жалости и любви. Ему девушка ответила так:
Снова и снова вглядывался Дайсё в начертанные ее рукой строки. Как-то, беседуя со Второй принцессой, Дайсё сказал:
– До сих пор я не говорил вам об этом, боясь невольно оскорбить ваши чувства. Дело вот в чем. Есть одна женщина, которая давно уже мне дорога. Обстоятельства заставили меня поселить ее в глухой провинции, и я постоянно терзаюсь мыслью, что она там несчастна. В ближайшее время я собираюсь перевезти ее в столицу. Вы ведь знаете, в своих устремлениях я никогда не был похож на других людей и одно время даже полагал, что сумею прожить жизнь, не связывая себя ни с кем брачными узами. Однако теперь, когда у меня есть вы, я уже не могу полностью отрешиться от мира. И мне горько сознавать, что именно я являюсь причиной страданий этой никому не известной женщины.
– Не понимаю, какие основания для беспокойства могут быть у меня? – возразила принцесса.
– Наверняка найдутся недоброжелатели, которые постараются, воспользовавшись этим обстоятельством, опорочить меня в глазах Государя… Вы же знаете, как злы и несправедливы бывают люди. Впрочем, таких, как она, не удостаивают даже сплетнями.
В конце концов Дайсё все-таки решился перевезти девушку в давно уже выстроенное для нее жилище. Последние приготовления он предпочел окружить тайной, зная, сколь много найдется охотников позлословить. «Вы слышали, что задумал Дайсё? Вот, значит, в чем дело…»
Послав в тот дом доверенного человека, в преданности которого он не сомневался, Дайсё поручил ему проследить за тем, чтобы были
оклеены перегородки и собрана вся необходимая утварь. Волей случая человеком этим оказался некто Окура-но таю, тесть того самого Дай-найки. Короче говоря, один сказал другому, другой – третьему, и очень скоро новость эта докатилась до принца.
– Все живописные работы господин Дайсё поручил людям из своего окружения, – сообщили ему. – Дом самый заурядный, но он постарался наполнить его изысканнейшей роскошью.
Окончательно потеряв покой, принц снарядил гонца к своей бывшей кормилице, которая жила где-то в Нижнем городе и в ближайшее время вместе с супругом, наместником одной из дальних провинций, собиралась покинуть столицу. Гонцу было поручено спросить, не согласится ли кормилица ненадолго приютить одну связанную с принцем особу.
«Хотел бы я знать, что это за особа…» – подумал наместник, но мог ли он отказать принцу, явно рассчитывавшему на его согласие?
Получив ответ, принц вздохнул с облегчением и, зная, что наместник намеревается уехать из столицы в конце луны, решил перевезти девушку сразу же после его отъезда. О своем решении он сообщил в Удзи, строго-настрого наказав дамам не говорить никому ни слова. Самому ему ехать туда было опасно, к тому же теперь, по словам Укон, кормилица не спускала с госпожи глаз.
Тем временем Дайсё наметил для переезда Десятый день Четвертой луны. Плыть, «куда повлечет волна» (489)? Такого желания у девушки не было, но чувствовала она себя крайне неуверенно, и будущее пугало ее. Она хотела переехать на некоторое время к матери, чтобы спокойно все обдумать, но та сообщила, что супруга Сёсё должна вот-вот разрешиться от бремени, поэтому в доме постоянно читают сутры и произносят заклинания. Поездка в Исияма была отложена по той же причине. В конце концов госпожа Хитати сама приехала в Удзи. Навстречу ей вышла кормилица:
– Господин Дайсё был так добр, что позаботился даже о нарядах для дам, – сразу же заговорила она, – Разумеется, я сделала все, что в моих силах, но могла ли я, слабая, ничтожная женщина…
Глядя на радостно-возбужденное лицо кормилицы, девушка чувствовала, как в сердце ее пробуждаются самые темные предчувствия. Если ее позор выйдет наружу, она неизбежно сделается предметом насмешек и оскорблений. Даже прислужницы и те станут ее презирать. Но можно ли теперь что-нибудь изменить? Вот и сегодня ее пылкий поклонник прислал письмо, в котором обещал отыскать ее, даже если она спрячется в горах, «где встают восьмислойной грядой белые тучи» (490). «Но тогда останется только умереть, – писал он, – так не лучше ли подыскать укромное убежище, где никто не сможет нам помешать?» Его письмо повергло девушку в такое отчаяние, что она почувствовала себя совсем больной.