Страница 81 из 107
Ни один человек, хоть однажды видевший Гэндзи, не мог оставаться равнодушным, глядя на его омраченное печалью лицо. Тем более велико было горе тех, кто ежедневно прислуживал ему. Даже самые ничтожные служанки и уборщицы, о существовании которых он и не подозревал, привыкши жить под сенью его милостивого покровительства, печалились и плакали тайком. Не видеть его хотя бы некоторое время казалось им тяжким испытанием. Да и кого могла радовать мысль о скорой разлуке с ним?
С семи лет Гэндзи ни днем, ни ночью не покидал высочайших покоев, а как Государь выполнял все его просьбы, вряд ли нашелся бы человек, который хоть раз не прибегнул к его посредничеству и был бы теперь вправе не чувствовать себя обязанным ему. Среди высшей знати, чиновников Государственного совета и прочих важных особ многие были так или иначе облагодетельствованы Гэндзи, а среди людей низкого звания таких было еще больше, и вряд ли они забыли об этом, однако никто из них не решился выразить Гэндзи свое сочувствие, ибо все знали, сколь быстры на расправу нынешние правители. Разумеется, многие жалели его и втайне порицали находящихся у власти, но, видно, каждый думал: «Ну, пожертвую я своим положением и отправлюсь засвидетельствовать ему почтение – какая ему от того польза?»
К человеку, попавшему в немилость, многие начинают относиться с неприкрытой враждебностью, и Гэндзи в последнее время имел немало возможностей укрепиться в мысли о том, сколь далек от совершенства этот печальный мир.
Весь тот день Гэндзи провел в праздности, беседуя с госпожой, а когда стемнело, совсем как обычно, стал собираться в путь. Не желая привлекать к себе внимания, он, как подобает страннику, облачился в простое охотничье платье.
– Вот, кажется, и луна появилась! Не выйдете ли проводить меня? Нетрудно себе представить, как мне будет недоставать вас, сколько накопится в моей душе такого, чем захочется с вами поделиться. Ведь даже когда мы расстаемся на день или на два, я не могу избавиться от мучительной тревоги, а теперь…– говорит Гэндзи и, приподняв занавеси, просит госпожу подойти ближе.
Она медлит, ибо ее душат рыдания, но потом все же выходит и садится у порога – лицо ее, залитое лунным светом, невыразимо прекрасно. «Куда повлечет ее жизнь, если, так и не успев вернуться, покину я этот непостоянный мир?» – думает Гэндзи. При мысли о будущем сердце его тоскливо сжимается, но, не желая еще больше огорчать госпожу, он с нарочитой беспечностью произносит:
Увы, напрасно…
Искренность ее чувств не вызывала сомнений, и Гэндзи сделалось невыразимо грустно. Но приближалось утро, промедление вызвало бы ненужные осложнения, поэтому он поспешил уйти.
В пути образ госпожи неотступно стоял перед Гэндзи, с тяжелым сердцем садился он в ладью[6]. Была пора долгих дней, да и ветер выдался попутный, так что уже в стражу Обезьяны изгнанники достигли залива. Недолго находились они в пути, но и такое путешествие было внове для Гэндзи, до сих пор не изведавшего ни тягот, ни радостей, какие выпадают на долю странника.
Место, известное под названием Оэдоно[7], дворец Большой реки, оказалось в таком запустении, что его можно было узнать лишь по соснам.
Глядя, как волны, ударяясь о берег, убегали обратно, вдаль, Гэндзи произнес: «Как я вам завидую, волны!» (112) Эта известная всем старинная песня прозвучала здесь совершенно по-новому и показалась его спутникам особенно трогательной и печальной. Гэндзи оборотился назад: там, откуда они приехали, терялись в дымке горы, такие далекие, словно они и вправду были уже «за три тысячи ли…»[9]. И брызги с весла обильно увлажнили рукава… (113) Какая тоска!
Увы, ничто не радовало здесь душу.
Место, долженствующее стать его пристанищем, было совсем недалеко от того, о котором Юкихира-тюнагон когда-то сказал: «С трав морских капли соли стекают, и текут безрадостно дни» (114).
Дом стоял в некотором удалении от моря, среди мрачных скал, один вид которых нагонял тоску. Все вокруг, начиная с изгороди, было непривычно взору Гэндзи. Крытый мискантом дом, длинные, похожие на галереи строения под тростниковыми крышами были по-своему красивы. Вполне обыкновенное для такой местности жилище поразило Гэндзи своей новизной, и невольно вспомнились ему утехи давно минувших дней: «Право, когда б не обстоятельства…»
Гэндзи призвал управителей поблизости расположенных владений своих, и Ёсикиё-асон, один из самых преданных ему служителей Домашней управы, принял на себя все заботы, связанные с переустройством дома. Гэндзи был растроган до слез.
За сравнительно короткое время дом был приведен в полный порядок, и вид его радовал взоры. В сад провели воду, повсюду посадили деревья, и постепенно Гэндзи начал свыкаться с новым окружением, хотя ему до сих пор не верилось, что все это происходит наяву.
Местным правителем оказался человек, хорошо знакомый Гэндзи и втайне к нему расположенный, а потому всегда готовый услужить. Дом Гэндзи, где было многолюдно и шумно, не имел ничего общего со случайным приютом в пути, и лишь то обстоятельство, что рядом с ним не было человека, которому он мог высказать мысли и чувства, в его душе зарождавшиеся, удручало его, иногда ему казалось даже, что он попал в чужой, неведомый край. «Как же я смогу прожить здесь долгие луны и годы?» – с ужасом думал он.
Между тем жизнь постепенно налаживалась. Скоро началась пора долгих ливней, и мысли Гэндзи невольно устремились в столицу. Многих вспоминал он с тоской, и прежде всего госпожу из Западного флигеля, чье печальное лицо до сих пор стояло перед его мысленным взором. Он часто думал о принце Весенних покоев, о своем маленьком сыне,– как беспечно играл он в тот день! – и о многих, многих других. В конце концов Гэндзи отправил в столицу гонца. Лишь с большим трудом удалось ему написать письмо Вступившей на Путь Государыне, ибо едва он брался за кисть, как слезы застилали его взор. Но вот что он написал ей в конце концов:
Печаль всегда живет в моем сердце, но ныне свет померк в очах, и неразличимы во тьме прошедшее и будущее. Право, «даже воды ее, должно быть…» (115).
Написал он и к Найси-но ками, причем по обыкновению своему вложил обращенное к ней письмо внутрь того, что предназначалось для передачи «лично госпоже Тюнагон»:
«В унылой праздности своего нынешнего существования я часто вспоминаю о прошлом…
6
…садился он в ладью. – Гэндзи ехал из столицы до бухты Нанива (совр. Осака), а оттуда морским путем до Сума. От столицы до Нанива добирались разными способами – и по суше, и речным путем. Скорее всего «садился в ладью» Гэндзи на реке Ёдо, по которой доплыл до Нанива, где пересел в другую ладью, доставившую его по морю в Сума. (Правда, некоторые комментаторы считают, что Гэндзи добирался до Нанива по суше и только в Нанива «сел в ладью».)
7
…место, известное под названием Оэдоно… – В устье реки Ёдо был расположен дворец Оэдоно (у залива Оэ, известного красотой своих сосен). Этот дворец служил пристанищем для жрицы Исэ, когда она проходила обряд Священного омовения перед возвращением в столицу. Очевидно, в Оэдоно Гэндзи отдыхал, дожидаясь, пока для него приготовят новую ладью, чтобы плыть по морю в Сума
8
Осталось в веках славное имя скитальца из китайской земли. – Принято считать, что речь идет об известном китайском поэте Цюй Юане (ок. 340-278 гг. до н.э.), который был изгнан в Цзянцзэ чуским князем Хуай-ваном, хотя не менее известны были и другие поэты-изгнанники: Хань Юй (768-824), Бо Цзюйи, Су Ши (1037-1101)
9
…словно они и вправду были уже «за три тысячи ли…» – намек на стихотворение Бо Цзюйи «Зимой останавливаюсь на ночлег в Янмэйгуань»: