Страница 59 из 107
– Я сам не так уж и беспокоюсь, но не могу не сочувствовать ее родным, которые от страха совсем потеряли голову. Потому я и счел своим долгом подождать, пока ей не станет лучше. Было бы крайне любезно с вашей стороны проявить великодушие… – говорит он, с жалостью глядя на ее измученное лицо. Ночь так и не сблизила их, а на рассвете, когда Гэндзи собрался уходить, миясудокоро, взглянув на него, почувствовала, как слабеет в ее сердце решимость расстаться с ним. Но она не могла не понимать, что теперь, когда возникло новое обстоятельство, заставившее Гэндзи сосредоточить все свои помыслы на особе, являвшейся главным предметом его попечений, ждать его было бы нестерпимой мукой… Так, встреча с ним не принесла ей облегчения, напротив…
А вечером пришло письмо:
«Больной, состояние которой в последние дни заметно улучшилось, внезапно снова стало хуже, и оставить ее невозможно…» – писал Гэндзи.
Полагая, что все это лишь обычные отговорки, миясудокоро все же решилась ответить:
Так, «мелок, увы, этот горный колодец…» (41) Но могла ли я ожидать другого?»
«Никто из здешних дам не может сравниться с ней почерком, – подумал Гэндзи, глядя на ее письмо. – Но почему же так нелепо устроен мир? Каждая женщина хороша по-своему: одна привлекает нравом, другая – наружностью, и нет ни одной, с которой было бы легко расстаться, но ведь нет и такой, которая была бы совершенна во всех отношениях». Ответил же он весьма неопределенно:
«Отчего же «промокли одни рукава?» (76) Не говорит ли это о том, что вашему чувству не хватает глубины?
Когда б состояние больной не вызывало опасений, я сам пришел бы с ответом…»
Злой дух снова обнаружил свою власть над госпожой из дома Левого министра, и муки ее были ужасны. «Не иначе это дух той, с Шестой линии, или умершего отца ее, министра», – начали поговаривать люди, и слух о том дошел до миясудокоро. Беспрестанно размышляла она об услышанном, и иногда мелькала в ее голове смутная догадка: «Я могу лишь роптать на собственную участь, и нет в моем сердце ненависти к кому-то другому. Но, может быть, и в самом деле, «когда думы печальны… душа блуждает во мраке?» (77)
За прошлые годы она испытала сполна все горести, какие только могут выпасть на долю женщины, но в таком отчаянии еще не бывала. Со дня Священного омовения, когда по воле ничтожного случая она оказалась опозоренной, уничтоженной презрением, на сердце у нее было неизъяснимо тяжело, одна лишь мысль о нанесенном ей оскорблении лишала ее покоя. Уж не оттого ли стало происходить с ней нечто странное? Стоило задремать ненадолго, и тут же представлялось ей: вот входит она в роскошные покои, где лежит какая-то женщина, будто бы ее соперница. Охваченная слепой, безумной яростью, она вцепляется в эту женщину, таскает ее за собой, бьет нещадно… Этот мучительный сон снился ей довольно часто. Иногда миясудокоро казалось, что она теряет рассудок. «Как горько! Неужели и в самом деле душа, «тело покинув, улетела куда-то далеко?..» (78) – думала она. – Люди отравляют подозрениями самые невинные проступки, а уж такой возможности они тем более не упустят».
И в самом деле, о ней уже начинали злословить. «Я слышала, что иногда человек, уходя из мира, оставляет в нем свои обиды, и неизменно содрогалась от ужаса, представляя себе, какими тяжкими прегрешениями должен быть обременен такой человек. И вот теперь нечто подобное говорят обо мне самой, да еще при жизни! Что за горестная судьба! О нет, я и думать больше не стану о нем», – снова и снова говорила себе она, но, право, «не это ль называется «думать»?» (79)
Жрица Исэ еще в прошедшем году должна была переехать во Дворец[17], но из-за каких-то непредвиденных осложнений это произошло лишь нынешней осенью. На Долгую луну ей предстояло отправиться в Священную обитель на равнине, и шла подготовка к принятию Второго омовения. Однако миясудокоро целыми днями лежала в каком-то странном полузабытьи, и приближенные жрицы, чрезвычайно обеспокоенные состоянием больной, призвали монахов, чтобы читали молитвы в ее покоях.
Нельзя сказать, чтобы жизнь миясудокоро была в опасности, нет, но какой-то недуг постоянно подтачивал ее силы. Шли дни и луны, а ей все не становилось лучше. Господин Дайсё время от времени наведывался о ее здоровье, но состояние другой, более дорогой ему особы по-прежнему внушало опасения, и сердце его не знало покоя.
Срок, казалось, еще не вышел, как вдруг, застав всех в доме врасплох, появились первые признаки приближения родов, и больной стало еще хуже.
Поспешили прибегнуть к помощи новых молитв и заклинаний, но вот уже все средства оказались исчерпанными, а упорный дух все не оставлял ее тела. Даже самые искусные заклинатели были поражены и растерялись, не зная, что еще предпринять.
Но наконец с превеликим трудом удалось им смирить и этого духа, и, разразившись душераздирающими рыданиями, он заговорил:
– Приостановите молитвы, мне нужно сказать что-то господину Дайсё.
– Так мы и знали. Все это неспроста! – воскликнули дамы и подвели Гэндзи к занавесу, за которым лежала госпожа. Быть может, приблизившись к своему пределу, она хочет что-то сказать ему на прощание?
Левый министр и супруга его отошли в сторону. Монахи, призванные для совершения обрядов, негромко читали сутру Лотоса, и голоса их звучали необычайно торжественно. Приподняв полу занавеса, Гэндзи взглянул на больную: лицо ее было прекрасно, высоко вздымался живот. Даже совершенно чужой человек растрогался бы до слез, на нее глядя, так мог ли остаться равнодушным Гэндзи? Белые одежды[18] подчеркивали яркость лица и черноту длинных тяжелых волос, перевязанных шнуром. Никогда прежде не казалась она ему такой нежной, такой привлекательной. Взяв ее за руку, он говорит:
– Какое ужасное горе! – Тут голос его прерывается, и он молча плачет.
Женщина с трудом поднимает глаза, всегда смотревшие так холодно и отчужденно, и пристально вглядывается в его лицо. По щекам ее текут слезы, и может ли Гэндзи не испытывать жалости, на нее глядя? Мучительные рыдания вырываются из груди несчастной, и, подумав: «Видно, печалится о родителях своих, да и расставаться со мной вдруг стало тяжело», Гэндзи принимается утешать ее:
– Постарайтесь не поддаваться тягостным мыслям. Настоящей опасности все-таки нет. Впрочем, в любом случае мы снова встретимся, вы знаете, что это непременно произойдет. С отцом и матерью вы тоже связаны прочными узами, вы будете уходить из мира и возвращаться в него, но они не порвутся. Даже если вам и предстоит разлука, она не будет долгой…
Но тут послышался нежный голос:
– Ах, не то, все не то… Я так тяжко страдаю, потому и просила прекратить молитвы хотя бы на время. Я вовсе не думала приходить сюда вот так… Но душа, когда снедает ее тоска, видно, и в самом деле покидает тело…
И голос и поведение больной – все неузнаваемо преобразилось. «Невероятно!» – недоумевал Гэндзи и вдруг понял, что перед ним миясудокоро.
17
Жрица Исэ еще в прошедшем году должна была переехать во Дворец… – Так же как и жрица святилища Камо, жрица Исэ после Первого омовения переселялась во Дворец (см. примеч. к с. 159), где ей выделяли специальное помещение в Левой императорской охране, а через год, после Второго омовения, отправлялась в Священную обитель на равнине Сага, где проводила еще один год прежде, чем уехать в святилище Исэ
18
Белые одежды. – Во время родов все в помещении, где находилась роженица, должно было быть белым – от ширм и занавесей до платья самой женщины и ее прислужниц
19
…Края платья стянув потуже… – В древней Японии существовало поверье, что, если, увидев блуждающую душу, завязать узлом подол платья, душа вернется в тело, которое покинула