Кровь Джека Абсолюта

— Ты научил меня кое-чему. Но этого слишком мало, чтобы встретиться с чужим миром. — Он погрустнел, потом вскинул голову. — Но сейчас французы разбиты, эта война закончилась. А мой дядя, Уильям Джонсон, каждый год посылает ребят в школу. В Коннектикут. Возможно, он пошлет и меня. Тогда я буду все знать. И приеду к тебе. — Пряча глаза, он добавил: — Я приеду, Дагановеда.

Джек кивнул.

— Значит, завтра мы расстаемся.

— Если только…

— Если?

— Если только ты не захочешь поехать со мной. — Ате произнес это неожиданно горячо. — Ты знаешь, как живут в Англии. И знаешь кое-что и о нас. Даже много. А узнав больше, сможешь стать настоящим могавком. Из рода волка. Я помогу тебе. Едем со мной.

Джек долго смотрел в огонь. А почему бы и нет? Мысли о Лондоне и грели его, и пугали. Он привык к лесу, полюбил привольную жизнь. У него есть друг, который тоже все это любит. Человек, которому он не раз спасал жизнь и который не раз спасал жизнь ему. Да и дурацкий клич надо бы все же освоить.

Он усмехнулся и покачал головой.

— Я не могу. Я получил приказ и, если не подчинюсь ему, стану предателем, дезертиром. Я принес клятву верности своей родине, своему королю и обещал отцу беречь честь своего рода. Кроме того, это страна, которую я люблю и где живут люди одной со мной крови.

Вновь повисло молчание, треск огня сделался неожиданно громким. Через какое-то время Ате встал и, обойдя костер, взял Джека за руку. Тот, удивленный такой вольностью со стороны обыкновенно сдержанного и не склонного афишировать свои чувства индейца, поднялся на ноги и встал рядом с ним.

— Ничто не длится вечно, — сказал негромко Ате. — Мы встретимся вновь. Ты вернешься сюда, потому что тебя притянет это, — он указал на грудь друга, — и это.

Он вытащил нож и приложил его лезвие к ладони Джека, неотступно глядя ему в глаза. Тот кивнул, и на его ладони в мгновение ока появился порез, а через миг острое лезвие рассекло ладонь могавка.

— Это вновь приведет тебя в край, где ты всегда будешь Дагановедой, — сказал Ате, накладывая рану на рану и скрепляя рукопожатием свои слова. — Твоя кровь будет звать тебя, волк.

Он стиснул окровавленные пальцы так сильно, что Джек растерянно заморгал. Ирокез усмехнулся.

— А еще учти, за тобой есть должок. Ты обязан дать мне возможность спасти тебя хотя бы еще раз. Все это время ты спасал меня чаще.

Джек расставался не только с Ате, но и с Дагановедой. Рано утром, кое-как — с массой порезов — обрив себя наголо, надев треуголку и вновь облачившись в военную форму, он снова стал корнетом Шестнадцатого драгунского полка Абсолютом. Сохранив в память о другой жизни одни лишь татуировки.

Они разъехались на перевале, разделявшем долины. Там лежал снег, уже поверху затвердевший, но не настолько, чтобы повредить лошадям бабки. Оба понимали, что, если поднимется вьюга, лесные тропы станут непроходимыми для животных. Однако это их не пугало, ведь за их спинами были привязаны снегоступы.

Они ничего больше не сказали друг другу. Все уже было сказано ночью, а потом скреплено кровью. Отсалютовав по-военному, Джек развернул коня, направив его вниз по склону, изборожденному волнами снежных заносов, и вскоре выехал на равнину, где сыпучий покров был не столь глубок. Там он прибавил ходу, чтобы поскорее уехать от места прощания, и, наверное, если смотреть с перевала, сделался пятнышком, исчезающим в белом пространстве.

Вокруг висела плотная, почти осязаемая тишина. Вдруг ее рассекло знакомое гортанное и одновременно звенящее улюлюканье.

— Йеу-ха-ха! Йеу-ха-ха! — прокатилось эхом по всей долине.

— Ну да, — сказал вслух Джек. — Ну конечно! Иначе не может и быть!

Запрокинув голову, он ответил на вопль, вслушиваясь в эхо, отражающееся от скал, и с холодящим восторгом в душе осознал, что у него в этот раз все получилось. И получится и в другой раз, и в третий!

Он освоил клич. Могавки из Лондона будут поражены, когда он обучит их ему. Но именно в тот миг, когда вопль затухал между снежными склонами, он понял, что этому никогда не бывать.

ИСТОРИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ

Кампания, ставшая кульминацией битвы за Квебек, в настоящее время изучена очень плохо, и ее значению в истории Британской империи уделяется весьма мало внимания. А между тем эта битва 1759 года бесспорно является одним из поворотных ее пунктов. Благодаря этому сражению Британия завоевала Канаду. И потеряла Америку, так как после поражения и окончательной сдачи французов колонии перестали нуждаться в поддержке. Шестнадцать лет спустя они начали борьбу против заокеанского ига.

К тому же это была одна из самых эффектных в драматургическом смысле побед. Тайная высадка в два часа ночи, бесшумное восхождение легкой пехоты по отвесным обрывам, чтобы снять часовых и захватить господствующие высоты, дабы целая армия смогла незаметно подняться на берег. И запоздалая попытка французов выбить красных из стен потерянного ими города, и ответное победное наступление англичан, и смерть Вулфа с Монкальмом в миг торжества одного и отчаяния другого. Не увлечься всем этим было попросту невозможно, и я решил сделать битву кульминацией всего романа.

Исследование, мною предпринятое, обрастало подробностями. Я замусолил страницы превосходнейшей работы Стюарта Рейда «Квебек, 1759». Та же участь постигла одноименный труд Стейси, битком набитый восхитительнейшими деталями. Я был просто сражен, узнав о парадоксальном воздействии «Элегии» Грея на боевой дух английских солдат, а еще вставил в книгу эпизод с французскими патрулями, сигналившими десантникам с берега, принимая их за своих. Одной из лучших работ о жизни американских аборигенов я считаю «Канадских ирокезов и семилетнюю войну» Д. Питера Маклеода, с которым я встречался в Канадском военном музее Оттавы, где он любезно уделил мне свое время и позволил сделать своеобразное открытие, указав, что рейд рейнджеров на деревню Святого Франциска состоялся всего через три недели после сражения.

Еще я, конечно же, не ошибся, решив, что Лондон — город, в котором я живу и который люблю, — тоже станет сценой действия моего романа. Чем больше я читал о нем, тем сильней убеждался, что с восемнадцатого века у нас мало что изменилось. Значительная часть известного нам Лондона была построена во времена короля Георга, и с тех пор лондонцы не меняют привычек, особенно молодежь. Они с увлечением предаются разгулу, играют в игры, держат пари по любому поводу, слишком много пьют, волочатся за женщинами и постоянно пытаются успеть туда, куда безнадежно опаздывают. Англичане по-прежнему консервативны, и хотя в 2004 году им особенно не в чем себя проявить, но в 1752 году, когда правительство наконец с двухсотлетним опозданием решило ввести в Англии григорианский календарь, они тоже бы взбунтовались. По крайней мере, когда я вошел в тему, мысль о потере этих одиннадцати дней глубоко взволновала меня.

Поиски все вели меня и вели, подбрасывая новый материал для развития книги. Если говорить о Корнуолле, то ничего лучшего, чем «Словарь и обычаи западных графств» Филипса, нельзя и желать! А Британский музей, словно бы специально для меня, а заодно и к 250-летию со дня своего основания, устроил выставку «Лондон, 1753» со множеством рукописей, печатных изданий и других памятных вех той эпохи. Каталог был составлен необыкновенно подробно, и я в громадном долгу перед его составителями и редактором, Шейлой О'Коннелл. «Воспоминания о повесах времен короля Георга» Уильяма Хики стали прекрасным путеводителем по тавернам, баням, бильярдным и публичным домам, а «Пройдохи, шлюхи и развратники» И. Д. Берфорда предоставили мне целую уйму самых колоритных деталей. И уж совсем в полный восторг я пришел в секции редких книг Британской библиотеки, когда держал в руках оригинал «Списка леди» Гарриса, периодически издававшегося перечня лондонских проституток, а также томик «Гамлета» 1731 года издания, отпечатанный на Дерти-лейн в Дублине под редакцией Александра Попа,