Французский палач

Заставив себя опираться на раненую ногу, Хакон выпрямился и с криком «Хаконсон!» вломился в гущу своих мучителей. Там его моментально пронзили двумя копьями, а потом — еще двумя. Его мощное тело подняли вверх и сбросили через перила моста.

Хакон полетел вниз и плашмя ударился о воду. Подхваченный мощным потоком, он поплыл вниз по течению и ударился о камни. Водоворот принял Хакона в свои объятия. Он закружился на месте, и вода вокруг него стала красной.

«Странно, — подумал Хакон. — Где же валькирии? В сказаниях они приходят именно в эту минуту».

А потом он почувствовал, как его хватают какие-то руки и неловко тянут из воды, и он понял, что направляется в Валгаллу — единственные небеса, о которых мог мечтать. Руки показались ему неожиданно грубыми — в конце концов, они ведь должны были принадлежать белокурым девицам! — но Хакон объяснил это тем, что валькирии все-таки воительницы. Мир вокруг него померк, но он уже предвкушал новый: вечность пиров и сражений в ожидании последней битвы. Но больше всего Хакон жаждал встречи с отцом. Наконец-то у него есть история, достойная того, чтобы ее рассказать!

— Тшш! Это они?

Шепот прозвучал у самого уха Жана: ее губы даже прикоснулись к нему. Он подвинулся, выглянув в дыру в стене сарая. Даже такое слабое движение причинило ему боль.

— Не думаю, — прошептал он. — Хакон хорошо их задержал.

Он снова опустился ниже, оглядывая незнакомый сарай в знакомой деревне. Пон-Сен-Жюст! Неужели прошли считанные месяцы с того дня, когда он впервые схватился со смертью здесь, на постоялом дворе? Казалось, с тех пор миновал целый век, целая жизнь. Жан слишком часто имел возможность вспоминать о том, что смертен.

— Тогда мне надо идти. Выбери для меня позицию.

Бекк хотела встать, но слабое прикосновение сломанной руки удержало ее.

— Бекк… — Жан не знал, что сказать. — Ребекка.

— Ты согласился. Это — наш единственный шанс.

— Это ты так решила. А какой шанс будет у тебя? Ты одна — против всех, кого не убил Хакон.

— У меня найдется камень для каждого из них. — Она встряхнула мешочек, так что они загремели. — И потом, они привыкли вести бой на открытом поле. Улицы — моя стихия.

— Это не Венеция, любимая. Здесь нет проулков и каналов, где могут притаиться сикарии. Одна улица, двадцать домов.

— Ты хочешь сделать меня слабой?

— Я хочу, чтобы ты одумалась. Ты добилась того, к чему стремилась: твой отец в безопасности и ждет тебя. А так умрем мы все.

— Умрут только они. — Она выставила пращу в луч лунного света, пробившегося сквозь неровные доски сарая. — Когда наступает отчаяние, я сосредоточиваюсь сначала на моей цели — на тебе, а потом на моей меткой правой руке. Помнишь, тогда, под навесом в Тулоне, когда я это сказала?

— Я помню сок персика у тебя на губах. Я помню, как это сбило меня с толку.

Улыбаясь, Бекк приблизила к нему губы, чтобы поцеловать его. А когда она начала отстраняться, Жан поднял руки и обхватил ее за шею.

— Ты отказываешься мне повиноваться, женщина?

— Когда мы поженимся, я буду исполнять все твои приказы.

— Почему-то, — отозвался Жан, — я в этом сомневаюсь.

Она выпрямилась над ним, и лунный свет обнажил ее.

— Ты сумеешь сесть на свою лошадь?

— Придется суметь.

— Подожди, пока не услышишь, как я закукарекаю. В эту минуту я или одержу победу, или попаду в плен. Исполни свою клятву королеве.

И Бекк ушла.

Жан повалился на сено и стал ждать. У него за спиной медленно жевали лошади. Дверь сарая распахнулась и начала постукивать на несильном ветру. Он лежал и ждал крика петуха и ложного рассвета, который он возвестит.

На восточном краю Пон-Сен-Жюста дорога сужалась между домом и сараем. Длинные скаты крытых соломой крыш встречались над ней, словно арка. Ее ширины едва хватало для того, чтобы пропустить крестьянскую повозку или двух всадников, едущих рядом. В двадцати шагах от этой арки Бекк ждала, спрятавшись под скатом крыши следующего дома. Она туго натянула веревку и придерживала камень пальцем.

Послышался стук копыт, и лунный свет озарил фигуры двух человек. Бекк прицелилась в ближайшего. Жужжание пращи в неподвижном ночном воздухе напоминало шелест совиных крыльев, свист летящего камня — последний вскрик ее жертвы, словно гигантские когти впились в Бруно-Лучиано, резко сбросив его с седла. Телохранитель Франчетто рухнул на землю.

— Иисусе, помилуй! — крикнул младший Чибо, пришпорив коня и пригнувшись к его гриве. Четверо его солдат сделали то же. Они направились к дому в центре деревни. Пятый чуть замешкался — и на выезде из-под арки присоединился к своему товарищу, упав лицом в дорожную пыль.

Генрих укрылся за первым домом. Он видел тень, метнувшуюся между домами, но не двинулся с места. В него уже дважды попадал камень из пращи, и голова и запястье у него все еще болели. Он не собирался рисковать в третий раз.

— Он за домом слева! — крикнул Генрих. — Выгоните его на дорогу!

— Я тебе не подчиняюсь! — завопил Франчетто. — Мне нужен француз! — Он повернулся к оставшимся солдатам. — Обыщите дома! Выгоняйте жителей на улицу!

Первые ошеломленные жители уже ковыляли наружу. К ним присоединялись более медлительные. Итальянцы поднимали их с постелей, нанося удары мечами плашмя. Дрожа, крестьяне стояли у своих дверей. На их лицах отражался ужас, который еще усилился, когда один из солдат внезапно пронзительно вскрикнул и рухнул к их ногам. Сарай был последним строением на западной стороне деревни, и Жан понял, что, несмотря на успешные действия Бекк, его скоро обнаружат. «Даже если петух не закричит, пора двигаться», — подумал он и начал мучительный путь к своей лошади. Она была самой послушной из трех, однако ночной шум ее встревожил, и Жану никак не удавалось забраться в седло. У него не хватало сил, чтобы заставить ее стоять спокойно. Лошадка ржала и переходила с места на место, не даваясь человеку.

Жан как раз сумел загнать животное в угол, когда двери сарая распахнулись и в них очертился силуэт Франчетто Чибо.

— Наконец-то! — торжествующе закричал он. — Твоя голова принадлежит мне, француз!

Его длинные ноги в два шага пересекли сарай. Меч он поднял еще на ходу. У Жана не было оружия, чтобы защищаться. В любом случае у него не хватило бы силы его поднять. Он мог только смотреть, как опускается его смерть, поблескивая серебром в лунном свете.

А потом произошло нечто странное. Сверкнуло что-то еще, и клинок вдруг остановился прямо над неподвижной головой. Металл заскрежетал по металлу, так что в темноту ударили яркие искры. Это было похоже на короткий резкий вскрик в ночи, который перешел в протяжный стон. Остановленный меч заскользил по изогнутому лезвию, чтобы со всей силой вонзиться глубоко в деревянную перекладину коровьего стойла.

— Думаю, что пока нет, — сказал Джанук. Выдернув саблю из-под тяжелого клинка, янычар погрузил ее в грудь младшего Чибо. Джанук не мог бы сказать, на котором из лиц отразилось более глубокое изумление, но лицо умирающего Франчетто переменилось быстрее.

— Джанук! — Потрясенный Жан шагнул ближе. — Как?..

— Не знаю. — Хорват опустил тело Франчетто на пол сарая и высвободил наконец саблю. — Когда я благополучно оставил свои деньги у каких-то банкиров в Аугсбурге, я… мне стало любопытно. Мне надо было узнать, что стало с тобой.

— Верность после платы? Ты изменился, наемник!

— Тшш! — Джанук нервно потеребил ус. — Хочешь, чтобы все услышали?

И в этот момент закричал петух: громко, совсем рядом. И крик тут же оборвался.

— Он рано проснулся.

— Это Бекк. Ты можешь ей помочь?

— Конечно, м… Ей?!

— Некогда объяснять. Можешь?

— Попробую! А ты?

— Если ты поможешь мне сесть на эту проклятую лошадь… Я должен ехать на перекресток.

Крики приближались. Люди Франчетто искали своего командира. Джанук легко посадил Жана в седло.