Джек Абсолют

К подоспевшим первыми булочникам (ноздри узника щекотал запах свежеиспеченного хлеба) вскоре присоединились пивовары, громогласно расхваливавшие достоинства своего товара. Один басовитый голос звучал так зазывно, что Джек решил подкупить стражника, чтобы тот принес ему на пробу образец товара. Вообще-то на основании богатого личного опыта Джек по-прежнему считал американцев неспособными варить приличный эль, но, возможно, последняя кварта, выпитая в колониях, сумеет развеять это предубеждение.

До сих пор ему удавалось сосредоточиваться на подобных мелочах, ибо дать своим мыслям волю означало бы поддаться отчаянию, а Джек твердо вознамерился предстать в полдень перед публикой отнюдь не в качестве жалкой, сломленной фигуры.

Кроме того, у него еще теплилась слабая надежда. Не в отношении себя — на основании улик, представленных накануне военному трибуналу, он бы сам облачился в черную мантию и вместе с судьей приговорил бы себя к повешению, — но в отношении Луизы. На имя генерала Хоу, обладавшего правом помилования, было подано прошение о смягчении приговора мисс Риардон на основании ее юности и неопытности, заслуг ее отца и того прискорбного факта, что молодая особа стала жертвой вредоносного влияния закоренелого изменника и интригана, Джека Абсолюта.

Джек никогда не имел привычки молиться и даже не подумал бы о том, чтобы молить Бога о собственном спасении, но в то утро страстно молился за Луизу. Хотел бы он знать, не молится ли и она за него!

Когда куранты, звон которых почти заглушался гулом многолюдного сборища, отбили половину двенадцатого, звякнули засовы и дверь отворилась. Джек поднялся навстречу посетителю.

— Хорошие новости, Джек. Это первый из двух подарков, которые я вам принес.

Джон Андре появился на пороге, облаченный, как и приличествовало такому дню, в безупречный мундир. Его волосы были тщательно уложены и собраны сзади в скрепленную бриллиантовой заколкой косу. С улыбкой, которая, казалось, наполнила темницу солнечным светом, он опять являл собой образец дружелюбного молодого щеголя и театрала, а не холодного дознавателя, на протяжении недельного заключения вновь и вновь изводившего Джека вопросами.

— Луиза?

Джек не сумел сдержать отчаяния в своем голосе.

Андре остановился, его улыбка исчезла.

— Увы, Джек. Право же, у меня и в мыслях не было играть вашими надеждами. Нет, приговор суда будет приведен в исполнение. Хотя, признавая необходимость подобной меры, я действительно о ней сожалею.

Джек опустился на свою койку.

— И каковы же хорошие новости? — пробормотал он.

Андре развернул стул, сел и подался к нему.

— Они смягчили ваш приговор.

Джек тупо воззрился на него. После того как надежда на спасение Луизы рухнула, он мало интересовался собственной судьбой.

— Они что, ее убьют, а меня оставят в живых?

— Нет, Джек, ну будьте же серьезны. — Андре извлек из кармана кисет и принялся деловито набивать трубку табаком. — Хорошая новость состоит в том, что суд согласился с моим представлением и вас не повесят.

Он зажег трубку от лампы, раскурил и выпустил струйку голубого дыма.

Джек издал смешок. Насмешила его неожиданная, нелепая мысль о том, что его дядюшка все-таки ошибся.

— О, благодарю вас, — выговорил он.

Судя по всему, эта ирония показалась Джону Андре обидной.

— Способ казни был изменен в знак уважения к вам как к солдату, каковым вы являлись до того, как... сбились с пути.

Он сделал затяжку и выпустил дым в верхний угол камеры, хотя смотрел, казалось, куда-то вдаль.

— Хотел бы я надеяться, что, окажись я в вашем положении, кто-нибудь проявил бы такую же доброту по отношению ко мне.

Андре оглянулся.

— Итак, Джек, учитывая проявленное снисхождение и то, что время ваше на исходе, не желаете ли напоследок чем-нибудь со мной поделиться?

На самом деле ни на что такое Андре не рассчитывал: до суда он каждый день пытался получить от Джека какие-либо сведения и, разумеется, ничего не получал. Джеку нечего было ему сказать, ибо истина отнюдь не интересовала Андре. Майор пребывал в убеждении относительно того, что Джек, будучи пособником Вашингтона, пытается оклеветать фон Шлабена, ибо по неизвестной причине питает ненависть к иллюминатам.

— Напоследок я повторю лишь то, что твердил вам все это время: следите за немцем. Вы говорите, что по орденской иерархии являетесь его начальником, но если это так, то получается, что хвост виляет собакой.

— Джек! Джек! — Андре закашлялся и выпустил некоторое количество дыма. — Чего я решительно не понимаю, так этого вашего странного, явно предвзятого отношения к ордену. Мне хотелось бы переубедить вас, пусть даже в этот поздний час. Ибо именно английские иллюминаты и сформируют общество грядущего. Когда мы одержим для Англии победу в этой войне, просвещенные люди с обеих сторон придут к справедливому миру. Эти соглашения, мудрые и взвешенные, покажут миру пример того, каким может быть общество. Потом этому примеру последуют Британия, вся Европа, весь мир! Мы поклялись вывести человечество из мрака невежества к свету.

— А вы не находите, что эта клятва вступает в противоречие с той, которые вы принесли вашему королю и стране?

Андре пожал плечами.

— Моему королю? Может быть. Но, Джек, разве нам и этому миру так уж необходимы короли? Георг Ганноверский? Тираны Франции и Испании? Невменяемые германские князьки? Ну а что касается Англии... разве я не проявляю высшую степень верности моей родине, добиваясь ее вступления в Великое Содружество Просвещения?

— С вами во главе.

— Со мной и людьми, подобными мне, да. Но во имя блага всего человечества.

Джек заглянул в глаза этого человека и увидел там лишь огонь фанатизма. Он понял: даже будь в его распоряжении целая вечность, он и тогда не смог бы заставить собеседника изменить свое мнение.

Однако оставалось еще кое-что, что он хотел бы узнать и что не давало ему покоя даже сейчас.

— Что Бургойн?

У него теплилась надежда, пусть, как он понимал, и безумная, что Джон Бургойн каким-то образом вырвется из своего заточения сам и вызволит Джека с Луизой. Или, по крайней мере, направит в Филадельфию такое возмущенное послание, что исполнение казни будет отложено. Это могло случиться даже в последний час.

Но Андре покачал головой.

— Увы, Джек. Гонцы не вернулись. По слухам, капитулировавшая армия разбежалась. Принимая во внимание скорость, с которой осуществлялось в вашем случае правосудие и все приготовления... — Он кивнул в сторону площади, находившейся за стенами. — Да и что мог бы сделать Бургойн, даже если бы до него добрались вовремя и его послание поспело бы сюда до казни? Объявить, что он доверяет вам? Судьи, которые вынесли вам приговор, просто сочли бы генерала очередной жертвой вашего коварства. Так что в этом смысле утешить вас нечем.

Это, разумеется, отнюдь не радовало, но, в конечном счете, и не удивляло. У Джека остался еще один, последний вопрос.

— Я никак не могу поверить в то, что генерал, даже при всей своей занятости после капитуляции, ни словом не обмолвился относительно личности графа фон Шлабена и той опасности, которую представляет собой этот господин. Неужели он не писал об этом в депешах, доставленных мною для генерала Хоу?

— А, это.

Трубка погасла. Поднявшись, Андре выбил остатки табака о каблук начищенного до зеркального блеска сапога.

— Да, он, конечно, написал об этом. Но я, составляя для командующего краткое изложение полученных депеш, решил не заострять его внимание на этом несущественном пункте. Порой, знаете ли, удобно иметь командующего, чьи интересы почти полностью сводятся к особенностям телосложения очаровательной миссис Лоринг.

Ну вот! Последняя часть головоломки встала на место, прояснив события, приведшие его к эшафоту. Однако, как ни странно, Джек не ощутил гнева. Он вообще ничего не почувствовал. Жить ему оставалось полчаса, и тратить это время на ярость не имело никакого смысла.