Джек Абсолют

Повинуясь едва уловимому качанию головы Джека, могавк снова скользнул в темноту, чтобы дождаться, пока Абсолют пройдет мимо, и последовать за ним на расстоянии — с намерением проверить, не ведется ли за другом слежка. Такого рода предосторожность уже не раз спасала их жизни.

Джек свернул в переулок. Это был кратчайший путь за кулисы, поэтому он воспользовался им, несмотря на зловонную темноту. Впереди у него была вторая беседа. «Конечно, — подумал Абсолют, — просто не может быть, чтобы она оказалась труднее первой».

Необходимость этой встречи явилась следствием оплошности Шеридана. Когда Джек, узнавший о своей сомнительной славе и кипевший от ярости, отыскал ирландца в «Королевской кофейне», драматург сперва утихомирил его тремя пинтами портера — нектара, которого Джек не пробовал уже семь лет, — а потом уговорил прийти в театр, где как раз проходила репетиция «Соперников».

— Я хочу тебя кое с кем познакомить, — добавил он, взяв Джека за руку.

Этим «кое-кем» оказалась Элизабет Фаррен. В сценическом костюме Люси, лукавой служанки из пьесы, она являла собой живое воплощение юношеских желаний Джека, олицетворение всего того, чего он был лишен во время своих долгих скитаний. Невысокая, миниатюрная, она обладала великолепной фигурой, в связи с чем Шеридан, разумеется шепотом, назвал ее «Карманной Венерой».

Одежда и грим, соответствующие роли, в которой ей предстояло появиться на сцене, как нельзя лучше подчеркивали ее прелести. Впечатляющая грудь наполовину вываливалась из глубокого выреза, а шнуровка поддерживавшего бюст корсажа была, явно не без умысла, наполовину распущена. У любого мужчины немедленно возникало желание заняться этой шнуровкой самому, и Джек в этом отношении не составил исключения. Неважно, что все это было ненастоящим и Лиззи лишь изображала большеглазую деревенскую простушку. Джек не устоял.

А позднее, когда они были представлены друг другу за кулисами, в тесной уборной, оказалось, что и Лиззи тоже неравнодушна к новому влюбленному.

Когда разрумянившаяся актриса вернулась к своей игре, Джек, тоже несколько взволнованный, обратился к своему другу. Должно быть, Элизабет заинтриговало то, что Шеридан представил его как человека, некогда писавшего для сцены, сказал Джек. Драматург отреагировал на это взрывом хохота.

— Хватит прибедняться, Джек! Знаешь ведь, что показную скромность я презираю в мужчине не меньше, чем пустое тщеславие. Давно ты последний раз смотрелся в зеркало? Оно тут имеется, можешь взглянуть.

Он подтащил Джека к треснувшему зеркалу, перед которым лежали белила, румяна, притирания и прочие снадобья, необходимые для сценического преображения.

— Разве четыре месяца в море, под лучами солнца, когда ветра бьют в лицо, могут пройти даром? Ты заметен издалека, дружище. Взгляни для сравнения на бледную физиономию любого забывшего о лете лондонца, будь он хоть лорд, хоть булочник. Мало того, что ты, как истый уроженец Корнуолла, и раньше был смуглым! Долгие годы, проведенные в Индии, сделали из тебя сущего туземца. Тебе ничего не стоит сойти за родного брата того ирокеза, который повсюду за тобой таскается.

Джек усмехнулся. Частенько так и случалось.

— А твоя улыбка? — продолжал Шеридан. — Эти небесно-голубые глаза, синева которых еще ярче подчеркивается темной кожей... И если твой нос торчит чуточку побольше, чем требовалось бы для идеала, а твои черные, как сам ад, кудри отросли несколько длиннее, чем диктуется модой, и прическе явно недостает стиля, — при этом Шеридан встряхнул щегольски уложенными локонами, — то что с того? Сильно сомневаюсь, чтобы в королевстве нашлась хоть одна женщина, способная устоять перед тобой. Куда уж бедняжке Лиззи противиться такому соблазну! Бьюсь об заклад, когда б не необходимость идти на сцену, она одарила бы тебя своей любовью прямо здесь, наплевав на мое присутствие.

Хлопнув Джека по плечу, Шеридан с хохотом увлек его в таверну, где их восстановившаяся дружба была скреплена изрядным количеством кружек доброго эля. К концу вечера Джек простил другу все, хотя на следующее утро у него сохранилось лишь смутное воспоминание о том, что он вроде бы сам упрашивал ирландца написать к пьесе о нем продолжение. А Шеридан, со своей стороны, признался, что, ухаживая за Лиззи Фаррен, Джек окажет ему услугу.

Дело в том, что Шеридан являлся не только главным драматургом, но и совладельцем театра «Друри-Лейн», главную актрису которого, Лиззи Фаррен, всячески старался переманить к себе директор театра «Ковент-Гарден», Джон Рич. По мнению Шеридана, любовная интрижка являлась лучшим средством отвлечь актрису от предложений конкурента, во всяком случае до тех пор, пока она не подпишет новый контракт.

Отвлечься она, возможно, и отвлеклась, но эта интрижка породила и определенные сложности. Лиззи была занята в театре, Джек носился по городу, решая проблемы финансового характера, так что встречаться им приходилось урывками. Из того не столь уж долгого времени, которое имелось в распоряжении Абсолюта, на любовь оставалось совсем мало. Правда, от этого их тянуло друг к другу еще сильнее, что придавало расставанию еще больший драматизм.

«Пора покончить со всем этим», — думал Джек всякий раз, когда в его голове начинал звучать голос здравого смысла.

Однако в ту минуту, когда он остановился между кучами мусора позади театра, чтобы сделать из фляжки хороший глоток Шериданова коньяка, на душе у него было так же сумрачно, как на этом замызганном заднем дворе. Принятое решение было здравым, но отнюдь не воодушевляло.

Он твердо знал, что «Исида» дожидается в Портсмуте прилива, чтобы сняться с якоря и отбыть в Вест-Индию. К этому моменту ему следует находиться на борту судна. Однако Джек привязался к Лиззи, он был очарован ее молодостью, ее страстностью, даже ее актерским кокетством. Ему льстило ее внимание, хотя он больше не был тем юным Ромео из Корнуолла и совершать безумства из-за хорошенькой девицы не намеревался.

Джек вошел за кулисы театра, внутренне собравшись, но это не помешало ему задержаться перед зеркалом, рядом с которым два итальянских акробата вполголоса вели яростный спор. Судя по их эмоциональной жестикуляции, на сцене произошло нечто с их точки зрения совершенно недопустимое.

«Почему бы не оставить у нее приятное воспоминание?» — подумал Джек, быстрым движением стряхивая со своих густых черных волос снег и поправляя растрепанную прическу.

Он вспомнил, как любят актрисы эффектные финалы, и, ухмыльнувшись, показал своему отражению язык.

Лиззи ждала его в той же самой уборной, где они встретились впервые. Она была одна, и сквозь полуоткрытый занавес было видно, как актеры уже занимают свои места. Оркестр заиграл вступление: начинался пятый, финальный акт.

— Уезжаешь? Сегодня вечером? — Тыльная сторона ладони приблизилась ко лбу, нижняя губа задрожала, к подведенным сурьмой глазам подступили слезы. — О Джек, мой Джек, скажи, что это неправда!

Это было чертовски прекрасное представление. Ей требовалась эта сцена, а он оставался драматургом в достаточной степени, чтобы подарить возлюбленной столь эффектный эпизод. Но для полноты драматизма требовался налет ревности: следовало показать, как он к ней неравнодушен. Оглядевшись по сторонам, Джек углядел необходимую зацепку — лежавшее на бархатной подушке рубиновое ожерелье. Правда, рубины, скорее всего, являлись подделкой, но подделкой высшего качества.

— Думаю, Элизабет, что ты не будешь тосковать по мне слишком уж сильно, раз у тебя есть поклонники, присылающие такие подарки. Вижу, что в «Соперниках» ты играешь сцены из своей жизни.

— Ах, ты об этом! — Она с нарочитой небрежностью пробежалась пальцами по звеньям. — Он просто мальчишка. Но... он одарил меня не только этой безделушкой. Взгляни... — Актриса закатала рукав и показала ссадину на запястье. — Он безумец. Когда я сказала, что люблю другого и не могу больше с ним встречаться, этот сумасшедший...

Она всхлипнула, на сей раз довольно естественно, и потерла запястье.