Святое дело

Так оно и было на самом деле. Когда священник подошел, бычка уже загнали в сарай, а женщины стояли одна напротив другой руки в боки. Отец Василий тщательно замотал оборванными полами рясы свои тылы и поймал настороженный взгляд довольно моложавой, несмотря на свой изрядный возраст, хозяйки.

– Володя на заднем дворе, – внезапно прекратив орать, спокойно сказала она и снова повернулась к своей бывшей лучшей подруге – продолжать.

Священник прошел на задний двор и почти сразу же увидел его. Молодой парень сидел на березовой чурке и курил сигарету без фильтра.

– Здравствуй, Володя, – шагнул вперед отец Василий.

– Здравствуйте, – приподнялся, опершись о стену, парень, и по тому, как деревянно, одним махом качнулась вперед его нога, священник сразу понял: ноги там и нет – протез.

– Где это тебя? – нахмурился отец Василий.

– Чечня, – коротко ответил Вовчик и посмотрел на попа своими светло-голубыми, словно выцветшими на беспощадном южном солнце глазами.

«Не трогайте вы его, – пронеслись в голове священника слова Бугрова. – Пусть живет пацан, как умеет...» Он вдруг вспомнил что-то свое, казалось, давным-давно позабытое: оседланные пехотой «коробочки», слепящее горное солнце, подорвавшийся на «итальянке» Васек – от него мало что осталось, по кускам собирали... В глотке у священника сразу пересохло.

– Ладно, братуха, – хрипло выдохнул он. – Если надумаешь, заходи; я здесь недалеко живу, у оврага. Найдешь?

– Найду, – кивнул Вовчик.

Они пожали друг другу руки, отец Василий вернулся во двор и, подойдя к Марии Петровне, положил ей руку на плечо. Только что извергавшая потоки грязных ругательств прихожанка испуганно смолкла.

– На исповеди давно была? – тихо поинтересовался священник.

Мария Петровна отчаянно заморгала глазами, но вспомнить, когда в последний раз ходила на исповедь, так и не смогла. И тогда отец Василий сокрушенно покачал головой и, подняв с земли сброшенный бычком кусок своей рясы, вышел со двора вон.

Усть-Кудеяр не был классическим гарнизонным городком – ближайший полк внутренних войск находился довольно далеко. И слава богу. Пара тысяч молодых и в силу возраста не слишком морально устойчивых парней ни для какого городка не подарок. И тем не менее армейское влияние здесь ощущалось достаточно сильно. Крепкие, не избалованные знанием законов и чрезмерным образованием местные парни в армию шли охотно, и мелкая пацанва всегда с острой завистью смотрела на возвращающихся домой старших брательников. Как говорил отцу Василию главный врач районной больницы Костя, облвоенком на здешних парней нарадоваться не мог, поскольку все, что не добирали в областном центре, с лихвой покрывал Усть-Кудеяр.

Разумеется, тому были причины. В пыльном, заштатном райцентре и в прежние времена делать было нечего – ни приличной работы, ни развлечений. А теперь, когда все безработное и безденежное мужское население целыми днями пропадало на Волге, дабы не слышать заслуженных упреков лучшей половины человечества, армия и впрямь была приключением. По крайней мере, по сравнению с Усть-Кудеяром.

А потому к каждому призыву вышеоговоренное мужское население готовилось всерьез и загодя. Поспевал самогон, привозилась от сельской родни свинина, а в Татарской слободе молодая баранина, и довольно долго, месяца два, все были при деле, потому как готовили своих сыновей к самому важному, к самому яркому событию в их жизни.

А потом начинались проводы, которые плавно перетекали во встречу очередной партии дембелей, и снова ни самогон, ни свинина лишними не были. Особенно если учесть, что весь частный сектор, а это половина города, издревле гулял «копаем», то есть всем районом.

Отец Василий и сам прошел через все это. Подростком слушал рассказы дембелей о том, как они давили духов, затем ушел в Афганистан сам, потом служил сверхсрочную, но, так вышло, вернулся домой уже другим, внутренне переродившимся человеком. И только Усть-Кудеяр, по большому счету, остался все тем же. Так же уходили служить и возвращались парни, и те же рассказы слушали подростки; разве что менялись регионы службы, презрительные клички для очередного противника, да сама война все ближе подступала к дому – методично и безостановочно: Афганистан, Таджикистан, Карабах, Абхазия, Приднестровье, Чечня...

Понятно, что не везде шли реальные боевые действия, но вот мальчишки отовсюду возвращались одинаковыми – загорелыми, молчаливыми и абсолютно неадекватными сонному и мирному, глубоко пофигистскому настроению родного городка. И вот здесь за пацанами нужен был глаз да глаз.

Конечно, у православной церкви уже накопился изрядный исторический опыт воодушевления воинов на святое дело по защите рубежей Отечества. И, казалось бы, никаких особых духовных проблем у юных воинов и возникнуть не должно. Да вот только эти, новые, похоже, не до конца осознавали, что воевали за Отечество. И даже тосты их, и в семье, и на мальчишниках, были просты и, как на подбор, безыдейны: «За верных друзей» да «За преданных женщин». Так, словно они рисковали своими жизнями и отбирали чужие только для того, чтобы испытать своих не так чтобы слишком преданных женщин и таких же зеленых, как и они сами, друзей на прочность.

И почти все они, увы, несли на себе недоступную пропитому обывательскому взгляду каинову печать братоубийства. Нет, эти ребята не были совсем уж потерянными для бога людьми, но печать была – священник ощущал эти исходящие от них тоску и неосознанное предчувствие грядущей преисподней почти физически.

За все три года служения господу отец Василий помнил только четверых дембелей, сумевших встать к исповеди с первой попытки. Еще несколько человек бродили вокруг да около больше месяца, страшась взыскующего Иисусова взора, пока не отважились принести свое покаяние. Но девять из десяти обходили храм божий стороной и предпочитали топить совесть в самогоне и блудодействе.

И теперь все чаще священник приходил к мысли, что ему следует отринуть свою гордыню и почти органическое неприятие бугровских «военно-патриотических игр». И что давно пора начать активно сотрудничать с патриотами, как бы дурно от их лозунгов ни пахло, и воспитывать пацанву вместе. Потому что начинать спасать человека для жизни вечной следует намного раньше того, как он возьмет в руки автомат.

«Завтра же пойду к Виктору Сергеевичу мириться!» – решил отец Василий и ускорил шаг – до времени службы оставалось всего ничего, а ему еще следовало принять душ и сменить рваную рясу на новую.

Когда он, омерзительно липкий от пота и распаренный до изнеможения, зашел в дом, Ольга кормила маленького Мишаньку. Священнику страстно хотелось одного: нырнуть под относительно прохладные струи душа, но удержаться от того, чтобы еще раз глянуть на подрастающего сынишку, он не мог.

– Как наши дела? – наклонился отец Василий над попадьей и потрепал малыша за упругую розовую щечку. Парень засмеялся.

– Наши-то дела хорошо, – ответила вместо сына Ольга. – Кушаем да спим. А вот с чего это вы, Михаил Иванович, – назвала его жена мирским именем, – такой помятый?

– Правда? – удивился священник, подошел к зеркалу, повертел головой из стороны в сторону и вдруг заметил, что так и держит в руке оторванный бычком кусок черной материи. – Пришьешь?

Ольга оторвала взгляд от сына и охнула. Теперь, когда батюшка повернулся к зеркалу, непристойная, от самого пояса прореха стала видна во всей красе.

– Кто это вас так?!

– А-а! – досадливо отмахнулся отец Василий. – Один бычок местный; в общем, тварь неразумная. Видно, привязать забыли.

Попадья осуждающе покачала головой и вздохнула. К тому, что батюшка нет-нет да и страдает от дворовых собак, она уже привыкла. Когда по долгу службы еженедельно обходишь до полусотни домов, это становится почти профессиональным риском. Но чтобы напороться на быка? Такого еще не было.

– Он что, заместо собаки двор охранял? – со снисходительной улыбкой поинтересовалась Ольга.