Страница 145 из 161
Она подпрыгивала, скакала, сдернула шляпу с вуалетками, собиралась весь зал поднять с мест, трижды провозглашала тост за здоровье короля Георга.
Атас! Слишком поглощенные зрелищем вспышек, мы не заметили, как приплыл в лодке комиссар речной полиции. Сойдя на берег, он обратился к нам:
— Gentlemen, a child is lost! Джентльмены, потерялся ребенок!
Он занимался розысками.
Комиссар повел по нас лучом карманного фонарика…
— No, sir!.. No, sir!.. — дружно ответили ему.
— Good! Good night! Ладно, спокойной ночи!
Полицейский исчез.
Вверху шла отчаянная пальба, повсюду в небе бабахало, над городом на головокружительных стеблях распускались букеты огненных цветов в окаймлении синих, желтых, красных листьев…
Да, дивное зрелище устроили! Это тебе не штормящее море… Резкие хлопки разрывов среди звезд, огненные зигзаги, громовые россыпи… Ни чуточки не было страшно, смотрелось с удовольствием… Сквозь маленькие оконца пивной видно было не очень хорошо, все повалили на улицу, дабы в полной мере насладиться зрелищем…
Самое подходящее время сбежать, я дернул за рукав Состена:
— Эй, чокнутый! Я опаздываю, судно скоро отваливает… Eight fifteen…
— Негодяй! — вспылил он. — Неужели бросишь девочку?.. Ты не сделаешь этого!
— А ты для чего? — возразил я. — Ты-то здесь, чудило! Тебе трудно заняться ею? Уж ты постарайся!.. А я постараюсь для вас, приготовлю все для переезда…Трудно тебе развлекать дядю? Не хочешь помочь мне?.. Зарываешься, лодырь!..
Скривив рожу, надувшись, он переминался с ноги на ногу.
— Ну, знаешь!.. Ну, знаешь!..
Упрям! Он полагал, что я совершал гнусность, предательство, считал меня последним негодяем… Не хотелось ему оставаться в Лондоне, ему хотелось уплыть со мной, прямо сейчас. Он был знаком с Америкой и считал, что все устроит лучше меня…
— Ты слишком стар, дурья голова… Слишком стар…
Он послал меня к черту:
— Оставайся с ней сам! Как раз по тебе дело! Сам же говорил, она беременна…
Начались попреки… В городе так оглушительно грохотало, что мне приходилось кричать во всю глотку, иначе невозможно было разобрать слов. Рвалось, трещало над Кингвеем, Бромпом, Миллбриджем и еще дальше, в окрестностях Нью-порта… Все небо в ракетах, исчерчено пулеметными очередями… то там, то здесь с ноющим звуком расцветали огненные букеты, гулко трещали, бухали взрывы… окна рдели багровыми отсветами.
Шла охота за цепеллинами… Разинув рот, все толпились снаружи у входа, переругивались на берегу, спорили, были ли это самолеты «Таубе»… Немцы объявили, что истолкут Лондон в порошок… Поживем — увидим своими глазами… Завсегдатаи столовки не пугались, им все хотелось видеть.
Я вышел с малышкой. Надо сказать, картина была впечатляющая… Грузчики заключали пари: кто первым увидит цепеллин. Выпивка — самому глазастому… Лучи прожекторов беспорядочно метались… Охи, ахи… впустую! Разочарованное сборище заливалось свистом… На мыло прожектористов! Беспорядочно метались столбы света… Кто же так светит!.. Вдруг раздались восклицания «О-о-о! Ого-го!»… Я решил было, что они что-то высмотрели, но нет! Просто на берег привалили еще люди… Пошла перекличка…
Громче всех вопил Просперо:
— Эй, эй! Сюда давай, сюда! И вдруг окликнул меня:
— Фердинанд! Фердюня!..
— Что такое?
— Эгей! Эй!
Беспрестанные вопли в промежутках орудийных выстрелов. Вновь прибывшие отзывались «Эге-гей!»… Веселый народ!.. Старались перекричать друг друга… словно соревновались, у кого глотка самая луженая… Между небом и землей только и слышно было: «Ба-бах!.. А-ах!.. О-ох!.» А уж смеха сколько! Хотелось бы мне взглянуть на лица новоприбывших, заявившихся в столь поздний час… С чего бы это их приветствовали такими воплями?
— Эй, корешки! Here! Here! Идите облобызаемся! Смешочки, спотыкания, движения наощупь… Цеплялись друг за друга, чтобы не свалиться… Приглушенные чертыхания, звук поцелуев… Будьте здоровы! Я тоже тыркался ощупью, кто-то меня окликнул, произнес мое имя… Я стал наконец спрашивать, кто звал… Лица были неузнаваемы в отсветах небесных зарниц. Проклятье!.. Тут кто-то заголосил:
— Да здравствует Фердинанд!..
— Здесь я, здесь!..
Началась свалка. Я высматривал Вирджинию, разыскал ее. Не расставаться!..
— Сюда! Сюда! Эгей!
Народ повалил на берег, все посетители столовки вышли на воздух, расселись, как могли, чуть ли не на головах друг у друга. Я ходил и ощупывал людей… Смешки… А, кое-кого узнавал!..
— Ты, Рене?.. А кто это? Финетта!.. Все заведение здесь!.. Все женщины до единой, в том числе дылда Анжела. Как резвились девочки… детишки, да и только!.. Хороша забава сидеть на каменьях!.. Я вслепую блуждал между ними, но не находил… Куда подевался Каскад? Весь Лестерский пансион заявился сюда… Выходной, гулёный день! Резвушки вырвались на волю!.. Ничего не скажешь, устроили мне праздник! Они узнавали меня на ощупь:
— А, это ты, голубок, нытик, засранец, кукушонок!!..
Меня дергали со всех сторон, повалили наземь. Все по очереди садились на меня верхом, топтались, смеха ради, по мне, притискивая меня к каменьям… Я выл от боли, просил пощады…
— Твой праздник, Фердинанд! Твой праздник!.. Главное, не сопротивляться, иначе эти хохочущие фурии сожрут меня…
— Твой праздник! Твой праздник!..
Настроились на это, и тут тебе все! Целый бордель притащился из такой дали, из самого центра… и молодые, и старухи — затем лишь, чтобы хором поздравить меня. Сначала автобусом перли, а потом пешедралом… на сломанных каблуках… по каменьям…
И все ради меня!..
Их забавляла бомбардировка. Они заливались сме: хом, когда в небе распускались букеты, а все же и осколки залетали, так и сыпались вокруг, так и чиркали по гальке…
— В глаз попало! — заверещала Бигудиха.
Враки. Тем не менее струхнувший народ попер назад… В свете трактирных фонарей разглядел их, но узнал не всех… Коротышка Нестор часто моргал, свет слепил его. Бигуди помрачнела: сильно подвернула ногу. Мухомор ничем не помогал ей, только покрикивал… В дверях стеснились, девицы хватались друг за дружку, совсем ополоумели из-за бомбардировки… Пожелали немедленно поиграть в жмурки с матросами, начали завязывать им глаза… Сразу же пошло лапанье… Девицы добирались по берегу — от станции метро Уоппинг есть асфальтовая дорога — натерли ноги, скинули туфли… Я представил Вирджинию…
— Не беспокойся! — услышал я в ответ. — Знаем мы твою красотку!..
Бигуди, знать, раззвонила во всех подробностях о той встрече. Уж такая милашка моя девочка, дивные икры, глаза… да все!.. А я, по общему мнению, просто скотина… тупица… хамло…
Ба-ба-бах! Вновь гремели взрывы, да в сто раз громче прежнего… Все кинулись к дверям: нельзя же пропустить такое. Забегали туда-сюда, хохоча как от щекотки…
— Пеп! Пеп! У-у-у! — заверещала Бигуди.
Высыпали в ночную темень… Из города, со стороны шлюза, подходили еще людишки, последние члены шайки… Лес-терский бордель был представлен теперь в полном составе… Заявились Гертруда, Флюгер, Кармен, которые добирались через Тауэрский мост. Уж очень им хотелось полюбоваться на пожары. Таки добрались… Каскада с ними не было, он собирался прийти позднее — с женщинами не ходил, встречался с ними либо в баре, либо на скачках, но только не на улице… Существовали общепринятые правила… Разумеется, говорили и о нем, и о том, что он думает о моем поведении.
«Не хватает мне этого малого. Не хватает! Уверен, он наделал глупостей!» Его собственные слова!
— Да он тебя на дух не переносит! Не дай бог, кто-нибудь натворил бы хотя бы сотую часть, сколько крика было бы!.. Уж он продрал бы того с песочком!..
«Что там было после моего ухода? Легавые? Мэтью? Верно, выведывали обо мне?» — «Было похоже на то, самую малость.» — «А что слышно об ушедших на фронт?» — «Трое убитых, остальные в добром здравии.» — «А дамы, Рирет и прочие? Работают, как положено, или все безделушками щеголяют? Ленятся, поди, лахудры…» — «Военные спаивали их, они нажирались до полного непотребства. Попробуй вытащить их из постели к четырем часам пополудни! Нет мужика, нет и совести… Даже к ужину не успевали еще глаз продрать. Словом, ни на что не годились… Анжела и ругала, и грозила, и кипятилась — все впустую, наглое неподчинение! Нет мужика, нет и почтения. Каскад пытался исправить положение, но к насилию прибегать не желал, поднимал на них руку лишь тогда, когда они оказывались в каталажке… В субботу напивались до того, что весь коридор был облеван. Без виски они не могли уже обходиться, а Нинетта — без спирта, даже своей собаке давала…» Но сейчас умолкла даже ее порочная натура — они спали, наверное, от тоски… оттого, что томились без известий…