Банда гиньолей

Я наслаждался зрелищем. А что еще оставалось? Не стучать же вилкой! Да он все равно не услышал бы, а меня просто повязали бы.

Верзила полисмен натыкался на автобусы, все сметал на своем пути, а Состен выскальзывал у него между пальцев… Совершенно невесомый, пушинка!.. Если бы толпа разошлась, какая была бы радость, какое счастье!

Я не собирался вмешиваться, просто драл глотку вместе со всеми, подзадоривал Состена в этой корриде с полисменом, в этой гонке среди рычащего хаоса, в стаде дрожащих от нетерпения чудищ — нечто вроде спорта, переживаний болельщика…

— Go on, man! Cut him short, fellow!.. Давай, мужик! Заткни ему глотку, парень!..

Я трубил, точно в охотничий рог: «Тру-у! Тру-у! Бу-у!» В совершенном восторге!.. Тарелочка, вилка и ложка лежали у меня в кармане. Незачем привлекать к себе внимание… Солдаты тоже развлекались. Набившиеся в автобусы люди в одеждах цвета хаки высыпали на мостовую, чтобы удобнее было следить за погоней, принялись размахивать руками подобно Состену, словно танцуя фарандолу, запрудили всю улицу… Взявшись за руки, устроили перед штатским людом оцепление, оттеснили его. Их охватило лихорадочное возбуждение… В людском скопище затесались там и сям пьяные, торговцы спичками, торчала тележка, доверху полная фиалок, и я обратил также внимание, что прямо над Состеном летали две чайки и воробей. Людские толпы хлынули с тротуаров на мостовую, запрудив всю площадь Пикадилли-Серкус, перекрестки — неудержимая лавина, сметающая полицейских и автомобили, все погребающая под собой, останавливающая всякое движение, вынуждающая автобусы отъезжать задом, ревущая немолчным ревом…

Состен черт знает что вытворял, выкладывался без остатка, даже платье лопнуло! Он искал меня глазами, и я съежился, стараясь стать совсем незаметным… Детина-полисмен беспомощно барахтался, увлекаемый завихрениями танца, не в состоянии даже повернуться; его подхватывала, втягивала, влекла прочь фарандола… Народ отплясывал вокруг зданий, среди автомобилей. Точно нечто бесплотное, пляшущая толпа проскальзывала всюду между рычащими автобусами, перед сгрудившимся стадом разъяренных мастодонтов — ярмарочная потеха в центре Лондона по вине Состена… Я не сомневался, что это дорого ему обойдется. Мне воображался карающий меч, наказание… Хорошо бы потихоньку смыться, прошмыгнуть на Тоттенхэм-роуд, но теснота была такая, что не представлялось никакой возможности хотя бы на вершок податься либо назад, либо вперед. Попал, как кур в ощип!

Полисмен надсаживался, дуя в свисток. На помощь!.. Караул!.. Он совершенно выбился из сил, ползая под автобусами, сигая с империалов вслед неуловимому Состену, вьющемуся вьюном, перескакивающему с капота на капот, перелетающему на десять, двенадцать метров — серна… лань… фея!.. Полисмен выходил из себя, то и дело стукался головой, рыкал под автомобильными днищами — лев, прямо лев! Издали кидался бегом, набивая себе шишки. Он скинул брюки, мундир, портупею и гонялся за Состеном на карачках, нагишом!..

— Ему хочется пить, — заметила чья-то девочка. — Он лает! Он взбесился!

У меня пропало всякое желание смотреть…

В эту минуту в отдалении послышался звон колокола пожарной кареты… «Fire! Fire!.. Звон гулко отдается, эхом отзывается в людском скопище…

— Бом! Бом! Бом!

А Состен отплясывает то на одной, то на другой ноге, выводит затейливые фигуры… И вся эта радостно одурелая орава, взявшись за руки, тоже закружилась в сумасшедшей сарабанде!..

— Бом! Бом! Бом!

Плясуны носятся как угорелые. Те, что в хвосте вереницы, налетают на стены домов, отлетают, пронзительно вскрикивают…

Пожарная карета удаляется, колокол звучит все тише…

И тут на площадь высыпала целая куча фараонов. Они появились в противоположном конце площади со стороны Хай-Маркета. Не менее сотни копов в синих мундирах…

Я не теряю головы, я ждал этого… Бешеные быки! Ринулись, сметая все! Не зря свистел тот фараон!..

Они набрасываются на вереницу пляшущих сарабанду, вклиниваются в толпу, сокрушая любителей джиги кулаками, сшибают с ног, раскидывают кружащихся в хороводе, наступают на поверженных, попирают, топчут их. Истошные вопли, судорожные всхлипывания опрокинутых наземь, звук ударов по стукающимся друг о друга, трескающимся головам, кровь течет ручьями… И тут вперед кидается второй отряд полисменов. Успеваю увернуться, не смогли они сгрести меня!.. Пустился наутек, не растерялся!.. Буйволы в накидках молотят без разбора. Я спохватился: а как же Состен? Не брошу же я его околевать здесь!.. О, черт!.. Час от часу не легче!.. Тащить его умирающего домой? А что я скажу?.. Озираюсь, зову, бегаю перед потоком замерших автомобилей и наконец обнаруживаю его распростертого на тротуаре — два гиганта осыпают его ударами, бьют смертным боем, один дубинкой, другой пинает сапогами.

— There! There! — заорал я, тыча рукой в противоположную сторону улицы, как если бы там происходило нечто чрезвычайное… «Fire! Fire!» — подначиваю я их. Мне удалось-таки отвлечь внимание этих быков… Ворча, они удаляются в том направлении, куда я указывал.

— Ой-ей-ей, Учитель, что с вашей головой! — обращаюсь я к Состену. — Да вы помрете!.. Кровищи-то сколько!..

Он порывисто дышит, валяясь в сточной канаве. С головы стекает кровь… Срываю с него изодранное платье — совсем будет некстати, если его узнают… Побоище продолжается повсюду, страсти по-прежнему накалены. Фараоны свирепо работают дубинками напротив «Лайонз». Есть возможность испариться. Пытаюсь поднять Состена, поставить его на ноги.

Его изрядно отделали: глаза заплыли, нос так распух, что на нем нашлось бы место для трех, даже четырех ноздрей, и отовсюду течет кровь.

Крепко досталось ему.

— Не везет вам, дорогой Учитель! Что-то не подействовала Мощь!..

В эту минуту началась паника, толпа отшвырнула, сдавила, потащила нас. В данной ситуации весьма кстати, ведь сам по себе Состен не удержался бы на ногах. Рот его полон кровавой каши, волос, выбитых зубов, пенящейся слюны…

Мало-помалу он выплевывает все это на окружающих, но никто ничего не замечает. Он пытается что-то сказать, но у него начинается рвота — облил меня шоколадной жижей. Его отбрасывает в сторону… Догоняю. В невообразимой суматохе ему удается все же вымолвить:

— Неужели не подействовало?

Похоже, он в недоумении.

— Вы простудитесь, — бросаю ему в ответ.

Толпа тащит и тащит нас, валом валит в сторону Шафтсбери. Подвигаемся порывисто, толчками — то сдавит так, что нечем дышать, то переводим дух… От натиска хрустят кости, со всех сторон мне в ребра упираются чужие мослы… Припечатало к фасаду лавки. Передо мной маячит Состенова физия. Из носа у него течет кровь. Он еще легче меня, и толпа несет его, точно щепку… По счастью, стоит более или менее приличная погода, ведь на нем только сорочка да брюки, мокрые насквозь, извоженные, вывалянные в сточной канаве…

В конце концов мы выбрались из этого столпотворения… Продолжая вопить, люди все бегут мимо нас. Мы притуливаемся в сторонке, за небольшим выступом, образованным входной дверью какого-то дома. Состен уже способен стоять без поддержки, несколько приободрился, но лицо залито кровью, течет даже из ушей.

— Может, выпьем?

Не хватало только, чтобы он напился!..

— Нет уж!.. — отвечаю. — Едем домой!

Садимся в 114-й. Через Марбл-Арч ехать недалеко… В голове у меня мелькнуло, что на Пикадилли еще продолжается, наверное, побоище, как, впрочем, и бунт, и пляска…

— Ну и кашу вы заварили, Учитель!

Чтобы он не подумал, что у меня плохо со зрением…

Он отмалчивался, подтирал нос… А в общем, что тут говорить?.. Главное, скоро будем дома. Мне не терпелось свидеться с Вирджинией, узнать, как дела. Пока Состен, сидя на империале автобуса, очищал себе ноздри, зажимал пальцами нос, чтобы прекратилось кровотечение, я вновь завел разговор об обстоятельствах скандала, о его неосторожных поступках, об опасности, которой он подверг себя, упомянув и о том, что спас ему жизнь… вырвал его из лап обезумевших от крови полисменов…