Живодер

Сидевший рядом мужчина с поднятыми на противоположное сиденье ногами взглянул в окно и достал свой мобильник: "Привет, это я. Если ты собираешься сегодня в город, я возьму машину… в Ларкмиде сошел поезд с рельсов… Да… трупов пять… не меньше. Ладно, до вечера. Пока".

Лондонский вокзал, оставшийся в моих воспоминаниях, теперь был превращен в торговые ряды с ютящимися в углу поездами. Толкаясь и пихаясь, я выбрался на улицу, тонувшую в автомобильном грохоте.

В отличие от поезда, автобус, на который я сел, оказался точно таким же, как и тридцать лет толу назад, разве что проезд в нем стоил дороже.

Казалось, Лондон не сильно изменился, думаю, если смотришь телевизор, то столичные метаморфозы не остаются для тебя незамеченными.

Поскольку расположение улиц не изменилось, я довольно легко отыскал магазин старых шляп на Бервик-стрит. Он назывался "Девочкам/Мальчикам/И всем остальным" и кроме шляп торговал меховыми нарукавниками, хлыстами и кожаными бикини для мужчин и женщин. Я зашел внутрь.

За прилавком стояла симпатичная продавщица лет тридцати. На ней была надета прозрачная рубашка из марлевки и обтягивающие черные кожаные шорты. V-образная цепочка крепилась к кольцам, продетым сквозь соски, и уходила вниз под шорты, вероятно, заканчиваясь у нее между ног.

Однако, несмотря на ее одеяние и ухмылку, в ней было что-то симпатичное, и я не сомневался в том, что передо мной добрая и честная девушка. Раньше, думал я, она могла бы быть горничной или стенографисткой, ездящей на работу в дешевом костюмчике и шляпке. А теперь она работает в Сохо с цепью, пристегнутой к причинному месту.

Я подошел к прилавку. Думаю, я выглядел довольно странно в этом магазине — некоторые детали моей одежды сохранились еще с той роковой встречи с Блинком. Например, серебряные запонки, кашемировое синее пальто и старые отцовские часы. Отсутствовали на том обеде белая египетская хлопчатобумажная рубашка, темно-синий шелковый галстук, белый крепдешиновый носовой платок с монограммой и сорокапятилетний двубортный костюм в тонкую полоску с подобранными к нему черными туфлями, которые я купил в Нортгемптоне за девятнадцать фунтов и девяносто девять пенсов. Учитывая тот факт, что мы теперь пребывали в XXI веке, я решил не надевать шляпу.

— Простите, — сказал я продавщице, — нет ли у вас серой шляпы "May May"?

— "May May"? — переспросила она. — "May May". Их уже много лет не выпускают. Иногда они бывают у нас, но сейчас нет.

— А я так надеялся, — огорченно сказал я. — У меня друг в полном отчаянии. Даже не знаю, что делать. Может, вы посоветуете м-м… какой-нибудь другой магазин старых шляп?

Она слегка забеспокоилась при виде моего возбуждения, но ответила:

— Нет, я таких не знаю.

— Даже не знаю, что делать. Я живу в маленькой деревне в Нортгемптоншире и впервые за много лет приехал в город…

— Сочувствую.

Она подняла руки, рукава рубашки опустились до локтей, и я увидел, что обе руки у нее покрыты мелкими точками и красными рубцами. Часть шрамов была старой и едва заметной, зато у запястья они были глубокими и свежими, а местами покрытыми запекшейся кровью. Я тут же понял, что это такое.

— У вас шрамы на руках, — сказал я.

— Да, — глядя исподлобья, угрюмо ответила она, инстинктивно одергивая рукава своей тонкой прозрачной рубашки, чтобы прикрыть шрамы. Я понизил голос, чтобы дать ей понять, что я понимаю ее положение, и посмотрел ей прямо в глаза.

— У вас ведь… — я помедлил, — у вас есть… кот, да?

Она на мгновенье смутилась, а потом тихо произнесла:

— Да, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие, но в ее карих глазах зажегся радостный огонек.

— И как его зовут? — спросил я.

— Адриан, — возбужденно ответила она; теперь она говорила быстро, и голос ее вибрировал от любви. — У него есть такая пищащая игрушка, с которой он любит играть, и еще он любит, когда я играю с ним, но иногда он так увлекается, что вцепляется мне в руку… ну а иногда царапается, потому что хочет есть, а иногда вообще просто так. Это ведь всем кошкам свойственно. А у вас есть кот?

— Сейчас нет. А в свое время было довольно много. — Я вздохнул и помолчал, прежде чем продолжить. — Это одна из существенных неприятностей, связанных с возрастом, — понимаешь, скольких ты пережил, и со временем это становится слишком тяжело. Они живут так мало, а мы так долго — такое ощущение, что производишь на свет череду детей с какими-то редкими заболеваниями и заранее знаешь, что через десять-пятнадцать лет они их унесут в могилу…

— Да, — согласилась она, — но зато какое удовольствие они доставляют — так приятно чувствовать, что рядом есть живое существо.

— Я знаю, и мне этого страшно не хватает. Но с каждым годом терять котов становится все тяжелее и тяжелее. Это чувство накапливается со временем, и потом, когда умирает очередной кот, наступает такой момент, когда ты понимаешь, что никакое удовольствие не может сравниться с той непереносимой болью, которую доставляет их смерть. И каким бы тяжелым и неприятным ни было это чувство, понимаешь, что лучше больше не заводить котов, — ты лишаешь себя удовольствия, но, по крайней мере, избавляешься и от страданий.

Впрочем, в том, что я говорил, безусловно был элемент расчета. Я не знал в Лондоне ни одного человека, который мог бы дать мне совет относительно старых шляп… и не знаю, о чем я думал, флиртуя с девушкой, которая была младше меня на сорок лет, но именно этим я и занимался. Наверное, это каким-то образом было связано с рассказом Порлока о том, что он живет с двумя женщинами. Если он может, то почему бы и мне хотя бы не пофлиртовать с молодой симпатичной женщиной? Все казалось возможным. К толу же вряд ли бы мне удалось ее охмурить. Да и что бы я стал с ней делать?

— Знаете, по-моему, лучше любить и потерять… — промолвила она, лениво поигрывая серебряным колечком, продернутым через ее гулок, сквозь которое цепочка уход ила вниз в лоно тьмы.

— Только не тогда, когда теряешь уже пятнадцатого… — возразил я. — Вся моя жизнь разделена на разных Полли, Принцев и Бинго…

— Томас Элиот?

— Что-то вроде.

— У него много стихотворений о кошках.

— Да, хотя в данном случае я пытался сделать кошачье переложение "Бесплодной земли". Вы любите поэзию? — спросил я.

— Только стихи о котах.

— Да?

— Да нет, я шучу. Мне нравится кое-что из прошлого века. Оуэн, Оден, Макнис, Бетжемен, Джон Хели. Раньше я их не понимала.

Я не ожидал, что она упомянет мое имя, но почему-то расстроился, когда не услышал его.

— До этого тоже писали стихи о котах, — заметил я. — Вот помню "Оду на смерть любимого кота, утонувшего в аквариуме с золотыми рыбками" Томаса Грея.

Она задумалась.

— Как-то это очень печально звучит. Послушайте, вам действительно так нужна эта шляпа "May May"? — помолчав, спросила она.

— Да, у меня есть приятель, который просто жить не может без нее, — ответил я.

— На Камденском рынке по воскресеньям торгует один парень, у которого она может быть. Если хотите, я съезду туда с вами завтра… Я все равно туда собиралась, так что мне это не составит труда.

— Да, это было бы замечательно. Где мы встретимся?

— В час у станции метро "Камден".

— Отлично. Как вас зовут?

— Мерси, Мерси Раш. А вас?

— Хилари Уит.

— До завтра, Хилари.

— Увидимся в час, Мерси.

Я абсолютно одурел от счастья и полдороги до вокзала прошел пешком, прежде чем пришел в себя. Каким-то образом мне надо было взять себя в руки: она была всего лишь любезна, она проводит меня до прилавка и уйдет, нет, она пригласит меня в клуб, и мы… да прекрати же ты, глупый старик.

Времени оставалось много, и я не знал, чем его занять. Я полагал, что мне без проблем удастся вернуться в Нортгемптоншир. Однако объявление на газетной стойке избавило меня от этого заблуждения: "Страшная железнодорожная катастрофа, движение приостановлено"— жизнерадостно сообщало оно. Таким образом, на весь субботний вечер я застрял в Лондоне.