Возвращение в «Кресты»

А потом она быстро нацепила платье и выскочила из комнаты, как ошпаренная, не желая больше рисковать. И только на пороге, ощущая себя в безопасности рядом с вертухаем, она обернулась, чтобы одарить меня презрительным взглядом.

– Разин! Выходи!

Вели поначалу, вопреки обычной вертухайской привычке – без грубостей и затрещин по поводу и без оного. Как будто, добившись моего поражения, утратили интерес.

Нет, это только так показалось.

– Что, Разин! – Прапор смотрел на меня, слегка наклонив голову к плечу. – Взялся за ум, стало быть?! Ты там на суде ничего только не вздумай выкинуть! А то я вас, умников, знаю – всякий себя считает великим оратором, только трибуны не хватает! Довыступался уже, блин!

Железные дверцы фургона захлопнулись, раскрылись ворота, обязательная процедура с документами в «шлюзе» – и машина выехала из тюрьмы.

Итак, суд! А что за суд?! Настоящий?! Вполне может быть – Аркадию Андреевичу не составит труда организовать и это. Только... Только вот если информация просочится в прессу, то может заинтересовать кого-нибудь из журналюг, и что тогда?! Как бы ни был могущественен Карабас Хопин, а на всякий роток ни накинешь платок.

Нет, значит, заседание будет, скорее всего, таким же липовым, как и следствие.

Все повторялось почти вплоть до мелочей. Но все же кое-какие отличия имелись – даже Карабас не мог реконструировать события с безупречной точностью. Вот, например, когда меня перевозили в тот самый, первый, «мифический», по утверждению карабасовой свиты, раз, шел дождь и стучал по крыше. А теперь за бортом машины был ясный день. Я полюбовался солнышком в тюремном дворе, когда садился в автозак, и от души рассмеялся. Да, управлять погодой Карабас был не в состоянии.

А вот когда мы высаживались во дворе здания суда, солнце уже спряталось за набежавшие тучи. Будь я посуевернее – счел бы плохой приметой, но сейчас было не до суеверий. Выбор у меня небольшой – или пан, или пропал! Упекут в лагерь, как в прошлый раз, и можно смело писать завещание. В прошлый раз мне удалось неплохо устроиться: и козлить на начальство не стал, и кое-какие привилегии имел благодаря своей профессии. Даже побег смастерил в конце концов, хоть и не срослось сразу, но оставил неволю и всласть погулял.

Было бы смешно рассчитывать на то, что Хопин позволит мне снова так благоденствовать. Тем более, что у него не только мусора с вертухаями – шкуры продажные, на подхвате, но и блатные. Аркадий Андреевич наверняка понимает, что я не сдвинулся, несмотря на все его старания, и признание подписал только для того, чтобы не попасть к шизикам! Понимает он также, что я не успокоюсь. И коли удалось мне сбежать один раз – попытаюсь снова. Хоть и не будет у меня поддержки с воли, не будет схронов на долгом пути из лагеря, что мне тогда организовали добрые люди. И где гарантия, что мне все-таки это не удастся. Что ни говори, до недавнего времени я мог с полным основанием назвать себя чертовски удачливым сукиным сыном! Угодил за решетку по ложному обвинению, к тому же за убийство, подстроенное весьма влиятельными товарищами! И, не будучи знаком ранее даже понаслышке с тюремными нравами, не пропал, выжил, стал большим человеком...

Да и сейчас не пропал – почти сразу оказался в почете у братвы благодаря все тому же Бахве. Только рассчитывать, что дальше все пойдет по старому сценарию, – не следовало. Хопин не даст. Что там у него по плану с лагерем? Может, пристрелят меня на болотах, где когда-то едва не пропал я при неудачной попытке побега... Так или иначе, выбраться мне не дадут.

Так что сегодняшний приговор, независимо от его формулировки, будет для меня смертным. Ну а смертнику терять нечего, кроме его цепей!

На маляву, переданную на волю Ольгой, ответа я так и не дождался. Клялась на последнем свидании, что все сделала как надо. В глаза смотрела. Глаза честные, только веры им нет – никому я теперь не верю. Могла, вполне могла отдать маляву Мухе или самому Хопину – просто чтобы шкуркой своей не рисковать понапрасну. Потому как любовь – чувство, конечно, прекрасное, но охотников умирать из-за нее в наше время не сыщешь. Ну, если не считать совсем юных дурех, режущих себе вены из-за популярных актеров и певунов. Ольга, однако, уже вышла из этого возраста, да и характер не тот.

И если так, то, может, и права была! Скорее всего – Карабас предусмотрел такую возможность и установил за ней наблюдение. Либо, что тоже очень вероятно, – подмял под себя воров, так что обращение к ним кончилось бы очень печально для моей вестницы.

Нет, Знахарь, тебе самому из этого дерьма выбираться! В одиночку, и шансов сдохнуть при этом гораздо больше, чем уцелеть. Но помирать, так с музыкой! Всю дорогу я накачивал себя, разогревал кровь, готовя к предстоящему судилищу. В старину перед битвой горячие северные парни жрали мухоморы – пишут, что помогало в битве. У меня под рукой не было ничего стимулирующего – мухоморам сейчас самый сезон, да только далеко до леса. Но и так ярости хватало. Что мне терять, скажите, люди добрые?!

Вот она, знакомая лестница. Дальше – короткий коридор и зал суда. Сколько раз потом мне снился он. Мы одни – я и конвоиры. Конвоиров было двое. Оба молодые парни – и не из суперменов. Декорация, а не конвой. Оно и понятно – бежать отсюда, из здания суда, мог решиться только сумасшедший.

Что ж, предположим, это я он самый и есть!

Правый конвоир задержался на мгновение на лестнице. Чудесно, в ту же секунду наручники раскрылись. Я успел заметить удивленное выражение на лице моего спутника. В следующее мгновение мой кулак врезался в упомянутое лицо. Что-то хрустнуло – судя по всему, носовая перегородка. С этого момента опасности он не представлял.

Второй конвоир потерял несколько драгоценных секунд, пока выбирал между резиновой дубинкой и пистолетом. Наконец его рука судорожно рванула вверх клапан кобуры. Напрасно – времени снять свой «макар» с предохранителя и передернуть затвор у него все равно не было. Хотя и дубинку он бы не успел пустить в ход.

Кажется, я издал что-то вроде рычания – да, на какой-то миг контроль был точно потерян, и если что и вернуло меня к реальности, то это по-мальчишески растерянное лицо.

– Не обмочился, мусорок?! – поинтересовался я у него.

Хватило одного удара в грудь, чтобы сбить ему совсем дыхание. Интересно – физической подготовкой у них кто-нибудь занимается, или считают, что достаточно нацепить на молокососа мундир и дать ему в руки резиновый «демократизатор»?!

Наручники перекочевали на руки его напарника. Тот подвывал от страха и боли, захлебываясь в крови. Это картина окончательно деморализовала второго мусора. В зал мы вошли, как и было спланировано – я вел щенка в погонах, приставив ему к виску пистолет и заломив руку за спину. Охрана у входа отступила.

– Руки за голову, оба!

Ну вот, теперь я готов войти в зал суда.

Судья – дородная баба в черном платье – казалась почти опереточным персонажем. Я хорошо помнил ее лицо, двойной подбородок, слегка выпученные глаза – следствие базедовой болезни. Антонина Михайловна Копытина – в моем списке заклятых врагов ее не было. Когда мне довелось впервые попасть на скамью подсудимых, сиротливо дожидающуюся меня за решеткой за убийство Эльвиры Смирницкой, не было оснований ожидать, что эта дама встанет на мою сторону, учитывая, что все факты говорили о моей виновности, а сука Живицкий – защитник хренов – был меньше всего заинтересован в моей защите.

Однако теперь ей предстояло осудить меня второй раз по тому же делу. У Антонины Михайловны плохая память?!

Интересно, что большая часть юристок, виденных мной, обладала приличными габаритами, как и те дамочки, что промышляют на ниве астрологии, гадания и прочего шарлатанства. Как и самозваные ведуньи-колдуньи, они занимались своего рода шарлатанством...

При моем появлении в зале возникло легкое замешательство. Зал был полон, но у меня было подозрение, что посторонних здесь нет. Вроде как на процессах сталинских времен, когда залы на процессах над «врагами народа» заполнялись НКВДэшниками, дабы осужденные не вздумали ляпнуть что-нибудь с трибуны.