Поп

– Помилуй Боже, господин Ырютс, откуда ж нам взять учителей? Разве если бы вы нас взялись обучать. Правда, я к языкам не весьма способен. Греческий и латынь-то с трудом освоил. Французский учу, потому что на нём говорила народная героиня Жанна д’Арк. А эстонский… Куда мне! А матушка Алевтина выучила бы. Так, матушка?

– Это по-чухонски-то? – возмутилась Алевтина Андреевна. – Да ни в жизнь! Что я, с ума сошла? Шёл бы ты отсюда, чудь белоглазая, – подвинула она господина Ыырюютса веником. – Наследил-то! А туда же, цивилизация, Еврооопппа!

– Это осень плоохо, сто у вас нет учителей эстоонского, – малость испугался матушкиной дерзости господин Ыырюютс. – Приказыте вашим слугам погрузить васы дрова и перевести их к насему доому.

– А, так вы грабить нас приехали! – продолжала напирать на свободного эстонца матушка. – Так и скажите, как немцы говорят: «Цап-царап махен». Это мы понимаем и без Европы! Только даже немцы сами всё забирают и увозят, а у вас, лодырей, и на это сил нет?

– Она права, – согласился батюшка. – Если вы честные грабители, так соблаговолите сами всё забрать, погрузить и вывезти.

– Это сааботааж! – возмутился господин Ыырюютс и стал говорить по-русски гораздо живей. – Мы будем вас судить и повесим.

– Э, голубчик, – улыбнулся отец Александр. – Меня в моей жизни не один раз и вешали, и расстреливали и даже комиссары грозились на крюк под рёбра повесить. Однако, как видишь, я всё ещё живой. Забыл, как тебя? Ы… ю…

45

Дрова забрали на другой день. Привели под ружьём двух мужиков из числа невоцерковлённых, и те исполнили эту грязную работу, да и то безо всякой охоты. Ни один из прихожан отца Александра не согласился содействовать шуцман-батальону «Плескау» в грабеже священника.

На эстонцев отец Александр пожаловался Фрайгаузену, когда тот Великим постом приехал в Закаты и с удивлением обнаружил батюшку в другом жилище.

– Просто «Калевала» какая-то, язычество, – говорил батюшка. – Очень много о себе понимают. Дошли до того, что обращаются ко всем только на своём языке и требуют, чтобы и мы изучали чудское наречие. Что делать, Иван Фёдорович?

– Они будут наказаны, – уверял Фрайгаузен. – В пределах Восточных земель Эстония ограничена генерал-бецирком Эстлянд. Да, Эстонии переданы Печоры и Изборск, но Плескау… простите, Псков не входит в его состав. Я не знаю, кто внушил этому Иирюйтсу подобную ахинею. Мы вовсе не заинтересованы в расширении эстонского государства, хотя жители Эстонии охотно с нами сотрудничают, обильно вступают в батальоны «шума», то есть Schutzma

– Дай-то Бог, а то уж больно нагло калевалят! – вздохнул батюшка. – А сами вы, я гляжу, охотно к нам приезжаете.

– Мне понравилось общаться с вами, не скрою. Вы – редкий тип русского сельского батюшки.

– Точнее сказать, нередкий.

– Точнее сказать, рядом с вами я чувствую Бога больше, чем где-либо.

– За это спасибо, – стеснительно улыбнулся отец Александр. – Знаете, иные есть, у которых и чудеса происходят. А мне Господь чудес не посылает. И мученическую кончину не даёт, хотя сколько раз она была рядом. Теперь бы мне ее послать самое время – война, страдания народные. И сыновья мои уже взрослые, сами по жизни шагать могут. Ах, как бы мне хотелось хоть что-либо узнать о них!.. Но сейчас не о том. Я бы хотел снова ходатайствовать о лагере в Сырой низине. Грядет Пасха. Что может быть утешительнее для человека в тяжких условиях, чем Воскресение Христово? Ведь несчастным узникам никто даже крашеного яичка не поднесёт! А разве они виноваты в том, что были призваны в армию и с оружием в руках защищали Отечество? Иван Фёдорович, посодействуйте, чтобы и на сей раз еда и вещи попали к заключённым, и чтоб я мог провести в лагере пасхальную литургию.

– Пасха пятого апреля? – задумчиво спросил Фрайгаузен. – Это ведь день Ледового побоища?

– Не вполне так, – поправил отец Александр. – Ледовое побоище произошло пятого апреля по старому стилю. По новому получается восемнадцатого. А нынче Пасха будет пятого апреля по новому стилю, а по юлианскому календарю двадцать третьего марта. Есть разница.

В тот же день отец Александр не без удовольствия наблюдал за тем, как полковник Фрайгаузен жестоко распекал господина Ыырюютса. Тот стоял навытяжку, а Фрайгаузен громко рявкал на него по-немецки. Ыырюютс в ответ лишь ослекал:

– Иа… иа… ферштейт… иа… иа…

Дрова эстонцы вернули на следующее утро.

– Могли бы и дом вернуть, – ворчала матушка. – Сходил бы ты, отец Александр, к своему полковнику насчёт дома.

Отец Александр в ответ сильно разгневался:

– Ты, Аля, у меня фрауляйтер! А я при тебе как фельдлебель. «Поди туда, сходи сюда!» Мне важнее не дом, а чтоб он насчёт лагеря договорился.

– Дом ему не важен… Детей поназаводил, а этот дом щелястый, дети чихают, соплякают… Давай теперь всех военнопленных к себе переселим!

– Ну надо будет, так поселим! – вдруг грозно отрезал отец Александр, и матушка испуганно прижала ушки…

Нежданно Фрайгаузен с двумя эстонцами привез ещё одну подводу не распиленных и не колотых дров. Стали пилить и колоть. Сам Фрайгаузен, сбросив китель, залихватски махал топором. Потом пришёл к отцу Александру:

– Батюшка, угостишь обедом? Чай, я заработал?

Потом он сидел по-дружески за столом и рассказывал о своей жизни, как воевал против большевиков в Гражданскую, как тяжело было расставаться с Россией, как обживался в Германии, как радовался, когда в сорок первом Германия побеждала, стремительно освобождая Россию от безбожной власти и почти не встречая сопротивления, как надеялся, что война будет быстротечной и почти бескровной…

46

Кончался Великий пост.

Бессердечная зима потихоньку отмирала. Люди со всех окрестных сёл и деревень стали всё чаще и чаще приходить в Закаты. Войдут, бывало, в батюшкин храм и сразу к печке – отогреваются. Садились прямо на пол…

На Страстной седмице случилось хорошее событие. Из деревни Боровик пришёл молодой крестьянин лет тридцати, дождался своей очереди на исповедь, исповедовался, а когда отец Александр отпустил ему грехи, промолвил:

– Даже не знаю, как сказать-то…

– Что такое? Ещё какой-то грех вспомнил?

– Совсем иное. Я, батюшка, много лет болел ухом. Каждый год ездил в Ленинград. Однако пройдёт, а после опять начинается. И вот теперь вылечился… акафистом.

– Да ну?!

– Ага. Недовмоготу стало! Боль страшенная! А куда теперь? Какой Ленинград? Я стал молиться. Тут Великий пост. Я пощусь изо всех сил. А боль всё хуже. Стал читать акафист Божьей Матери. И вдруг лопнуло, гной вытек, боль прошла. А сейчас, страшно признаться, как будто совсем никогда не болело! Начисто сняло акафистом! Заступнице… А ведь как болело! Недовмоготу было! Вот прямо-таки недовмоготу!

В тот же день пришло еще одно радостное известие: Фрайгаузен договорился-таки с комендантом лагеря в Сырой низине: тот позволил «священнику местному, сиречь отцу Александру пасхальные службы служить, а также продуктами и вещами пленным помочь».