Наши люди

-- Брат вам рассказывал про эту несчастную любовь? Вы же были страшно дружны...

-- Нет. Брат никогда об этом не говорил. А стихи про это были:

Иль дула кисловатый лед,

прижав о высохшее небо,

в бесплотный кинуться полет

из разорвавшегося гроба?

Нет, я достойно дар приму,

великолепный и тяжелый,

всю полнозвучность ночи голой

и горя творческую тьму.

А с Верой он встретился почти сразу после разрыва со Светланой. И вот она как раз... не то чтобы воспользовалась, я не хочу этого сказать -- она как раз именно попала в должную минуту, когда он оказался один. Они познакомились на балу каком-то русском, она была в маске и не сняла эту маску, несмотря на его просьбы, а потом они где-то встретились, и он как-то узнал, что это она была под маской...

Солженицына не читал,

телевизор не смотрел

-- Однажды к вашему брату хотел приехать Солженицын -- и не приехал. Вы помните?

-- Да... Он хотел с ним встретиться как с человеком, который выказал очень большую храбрость, в этом смысле.

-- А читал он книги Солженицына?

-- Нет. Нет...

-- Он расстроился, что Солженицын не пришел?

-- Нет.

-- Кого он читал из современных русских писателей?

-- По-моему, никого. Он признавал только... ну вы знаете, их двое писало... похождения... Ильф и Петров! Он считал, что это замечательная книга -- "12 стульев". И еще Окуджаву мой брат очень любил.

М-да, советскую литературу Набоков ужал до крайности. Поэзия -Окуджава, проза -- Ильф и Петров. А больше ничего и не было. Может, точно -не было?

-- А из американцев он кого уважал?

-- У меня сейчас что происходит -- я фамилии не помню. Такой недостаток памяти. Помню... Миллер такой... который писал довольно неприличные книги. Брат считал, что это полное ничтожество.

-- А телевизор он смотрел?

-- Никогда! Нет, впрочем, один раз было такое. Когда? Ну вот подумайте! Угадайте! Да. Американцы на Луне. Только для этого! Это его страшно волновало. Он считал это замечательным и невероятным. И вот тогда телевизор взяли напрокат и тут же унесли назад.

-- А он не говорил патриотически, что все-таки русские первыми полетели?

-- Не было такого разговора. Вообще он не интересовался событиями. Я думаю, что он никогда в кинематографе не был. Грустно -- я любила музыку, а он терпеть музыку не мог. Никогда ни на один концерт не ходил.

-- Да... Непросто, наверно, было с ним разговаривать -- о чем? Политика, новости, музыка, ТВ-передачи, кино -- это все ему неинтересно. Чтоб привлечь его внимание к массовой культуре, для этого надо по меньшей мере запустить людей на Луну. Тяжело, наверно, с ним было!

-- Нет!

-- Ну это вам не тяжело.

-- Я не о себе. Вот один раз пришел человек, который написал "Защиту Сталинграда", -- или как? Как его фамилия? Некрасов. Это была... картинка. И я приехала. Вот идет разговор... Причем я чувствовала, что брат не переносит того, что говорит Некрасов, это было ни к чему для него, понимаете? Но тем не менее мой брат был страшно, необыкновенно мил. Как всегда.

-- А книги Некрасова ваш брат читал?

-- Нет. Потом Некрасов написал об этом в каком-то журнале. Статья начиналась с того, что вот он собрался идти к Набокову и потому вымыл голову. Вот что он вымыл голову, это меня поразило: при чем тут голова?! И дальше он выдумывал. Будто бы мой брат сказал: "Давайте выпьем по рюмочке". Хотя водки там не было, а был чай -- ну, может, еще вино.

-- А что, кстати, ваш племянник Дмитрий?

-- Дмитрий? У него очень красивый голос, чудный голос. Но почему-то ему не удалось пройти конкурс, чтоб петь тут, в Женеве.

Однажды Дмитрий выступал в опере, он пел в "Богеме". В Реджио Эмилья, это в Италии. Мы поехали туда с братом... Ему очень понравилось! Настолько, что -- это странно сказать -- когда хоронили моего брата, то оркестр играл отрывки из "Богемы". Это Вера распорядилась, он ей успел сказать. Он не любил музыку -- но это был сын.

(На самом деле он давно уж прислушивался к "Богеме". "Другие берега" вышли в 54-м, задолго до возвращения Набокова в Европу, лет за двадцать до того концерта! И там было признание: "Могу по бедности понять и принять цыгановатую скрипку или какой-нибудь влажный перебор арфы в "Богеме". -Прим. авт.)

-- Что, и пластинок в доме не было?

-- Нет, Боже сохрани.

-- Ваш брат... Его радовало это богатство, которое началось после "Лолиты"?

-- Нет. Он страшно удивился, когда у него купили права на фильм, по его книге "Камера обскура". Заплатили 250 тысяч долларов, ему это казалось невероятным, он никогда не видел такой суммы. Но все эти деньги не изменили его жизни, она осталась такой же, как прежде.

-- Но, может, он стал себе что-нибудь позволять -- шампанское, икру, казино?

-- Нет. Никогда я икры не видела у него. Это было ни к чему. На обед был, ну, суп какой-нибудь. Потом второе, какое-нибудь мясо, потом фрукты или компот. Подготовка к бессмертию

-- Сколько он собирался прожить, он не говорил вам?

-- Нет... Так и не выяснили, от чего он умер. Был ли это рак предстательной железы? Очевидно.

-- Что же, он умер как мужчина.

-- Да...

-- Вы помните свою последнюю встречу с братом?

-- Он тогда был уже в больнице, в Лозанне. И значит, он просил, чтоб я ему привезла томик рассказов Чехова, он обожал Чехова. Привезла, и он начал мне рассказывать какие-то странные истории -- насчет санитара, который его якобы куда-то привязал. Я поняла, что он что-то не то рассказывает. Ну а потом через три дня он умер.

"Видите, как оно бывает: Чехов перед смертью просил шампанского, а Набоков -- Чехова. Это благородно", -- подумал я и спросил:

-- Вы пишете мемуары?

-- Да. Для своих внуков, по-французски. Я не дошла еще до конца. Мне так скучно это писать... Надо иметь этот дар, которого у меня нет. Я не писательница.

-- Вы как-то будете участвовать в юбилейных торжествах? (Тогда как раз надвигалось 100-летие Набокова.)

-- Нет... Я безногая, безрукая, что я могу сделать? Я уже не выхожу совершенно никуда, я не могу выходить.

-- Кого бы в литературе вы поставили рядом с вашим братом?

-- Гоголя. Ну Пушкина, конечно. Толстого -- в некотором смысле. А больше -- некого!

1998

HHH Александр Кабаков HHH

"Писатель-пророк -

это вам не баба Ванга"

В пророки он попал 12 июня 1989 года. В тот день вышел шестой номер журнала "Искусство кино" с повестью "Невозвращенец". Произведение нашумело в СССР, а также, будучи переведенным на различные языки, еще в 20 с чем-то странах. После чего слово в слово сбылись раскиданные по тексту повести предсказания Кабакова: саперными лопатками разогнали демонстрацию, перестройка потерпела крах, случился путч, развалился СССР, а на его территории стряслись гражданские войны...

Однажды за обедом в любимой узбекской пельменной Кабакова мы с ним обсудили вклад писателя-пророка в литературу. Промолчи -- попадешь в стукачи

-- Саша! Как тебе в голову пришел столь странный для восемьдесят девятого года сюжет?

-- Это было в восемьдесят восьмом году. Я тогда работал в газете "Гудок" редактором отдела информации. И вот вызывают меня однажды в отдел кадров, а там двое мужчин: один помоложе, другой постарше. Они начали меня вербовать. Все. С этого места читай "Невозвращенца".

-- То есть это репортаж?

-- Фактически -- репортаж. Я там даже сохранил имена-отчества этих людей, только поменял их крест-накрест. И портретное сходство сохранил. Один такой пухлый, молодой, а другой худой, этакий человек с плаката, с чеканным лицом. Они потом еще несколько раз приглашали меня на встречи -- в гостиницу "Интурист", в "Центральную", где у них были служебные номера. Это все у меня там описано с небольшим гротеском, с очень небольшим преувеличением. Ну, одежда их превращается в форму НКВД... А то, что они в книге несли чушь -ну, так они и в жизни несли чушь.