Наши люди

А то, что сегодня происходит, -- разве может этому всему быть какое-то оправдание? Нет, не может. Не имели мы права доводить страну до того состояния, в котором она сейчас. А как газеты врут! В письмах больше правды. Я их много получаю, в основном -- денег просят. Фронтовики спрашивают: "За что же воевали? Чтоб сейчас помирать с голоду?" И Чечню я не прощу нашим правителям, не прощу... 100 лет...

Идет фотосъемка Никулина с юбилейным тортом, со свечками. Сюжет степенный, серьезный, но я не могу удержаться от хохота. Потому что когда вблизи торта оказывается клоун, когда он с тортом тет-а-тет, лицом к лицу...

-- Юрий Владимирович! Ну это же несправедливо, что клоун уходит от торта целым и невредимым! Вы сами разве не чувствуете неловкости?

Он оживляется и начинает рассказывать, как это должно выглядеть. В его воображении действие отклоняется от обычной схемы: движется человек, а торт неподвижен. Он дает раскадровку.

Клоун над тортом, наклоняется ниже, еще ниже, вот он уже в торте, и последний кадр (это он объясняет фотографу) -- с кремом на удивленном клоунском лице... Фотограф делает стойку... Но Никулин, вместо того чтобы сыграть по придуманному им же сценарию, встает и одевается -- ехать в цирковой интернат, служить примером для молодежи. Если б не эта вечная спешка... А с другой стороны, так он уже и не клоун, но -- директор, пусть даже и цирка. И ему иногда приходится жертвовать смешным ради солидности.

На торте было, разумеется, 75 свечек.

-- Я жду от медицины новых успехов -- таких, чтоб можно было дожить до ста лет.

-- До ста? У вас что, есть на двадцать пять лет расчерченный план?

-- Нету плана. Просто -- жить. Мне это интересно! А про возраст у меня любимый анекдот такой. Одесский. Две подруги встречаются, одна спрашивает: "Ну как поживаешь, старая блядь?" Вторая отвечает: "А при чем здесь возраст?" Вы же помните, анекдот надо рассказывать к слову... Ах да, вам же это публиковать... Как же быть? Вы знаете что... вместо "блядь" можете написать "курва".

-- Юрий Владимирович, вы извините, но мне кажется, что "курва" -- это обидней, по смыслу неточно, да и как-то менее празднично... Так что с вашего позволения оставим "блядь". И кстати, забыл вас спросить: в чем смысл жизни?

-- Да если б я знал, разве б я с вами сейчас разговаривал?..

1996

HHHH Людмила Зыкина HHHH "Бог дал мне все, чего просила"

"Людмила Зыкина" -- это звучит емко и смачно. Это имя с документной достоверностью передает настроение и вкус советской русской жизни, которой все мы -- одни больше, другие меньше -- жили и дышали, и дышали тяжело. Партия, война, работа, Ленин -- да, всего этого было больше, чем надо в жизни; про все это Зыкина пела много и искренне. А еще -- про молодость, любовь, вообще чувства, про различную красоту и разного рода чистоту. Вслед за Евгением Онегиным Людмила Зыкина тоже энциклопедия русской жизни. И, как Онегин, может вызвать странные чувства у тех, кого неосторожно перекормили ни в чем не виноватой классикой.

Слушаем ли мы Зыкину? Вы скорее всего не поняли вопроса; нет, не мимоходом по радио "Маяк", не в старинных документальных фильмах, а по-настоящему -- чтоб сесть, поставить диск (а то и вовсе пойти на концерт) и погрузиться, вникнуть... Нет, мы, похоже, не балуем ее своим вниманием, потому что кажется, будто мы ее слышали достаточно, что она везде и всегда... Между тем как Зыкина не только эмблема эпохи, не только полпред всего советского и русского, но и просто великая певица с редчайшим голосом, с могучими чувствами, которая способна не только испытывать, но и доносить до нас...

Сейчас, когда эта мода -- ругать все советское -- вроде прошла (мы могли это предвидеть, глядя на восточных немцев в единой теперь Германии, которые давно уже с неожиданной теплотой вспоминают ушедшую в небытие ГДР) и на слово "совок" глупо обижаться, когда никто уж не пойдет жечь по ночам демократические костры у Белого дома, даже на московских концертах Зыкиной ей теперь аплодируют стоя.

Ее пока что никому еще не удавалось перепеть. А поет она ни много ни мало 50 лет. Спасение утопающего

Среди многих заслуженных регалий Людмилы Георгиевны Зыкиной, которая, кажется, получила все мыслимые звания и награды, несправедливо не хватает одной: медали "За спасание на водах". Но тут Зыкина сама виновата -- отчего она такая скромная? Отчего не дала ход тому делу? А дело это было так:

-- Как-то в Австралии пошли мы с Гридиным (это был мой муж) на пляж. Зашли в воду, отплыли от берега. Неподалеку от нас еще какой-то купальщик. И вдруг он весь исчезает под водой, только рука торчит! Я говорю мужу: "По-моему, человек тонет". Ему тоже так показалось. Ну, мы и вытащили этого иностранца -- он был вроде англичанин.

-- Вы с ним как-то объяснились?

-- Куда! Он такой был несчастный. Не мог поверить, что остался жив. Ему было не до "спасибо". Да и я далека от этого -- чтоб ждать от кого-то благодарности... Попытка искусствоведения

Самый понятный (в хорошем смысле слова) теоретик масс-культуры (в хорошем смысле и этого слова тоже) сегодня -- Леонид Парфенов. Именно к нему автор обратился за профессиональным разбором творчества Зыкиной и научным объяснением причин ее славы.

И вот что рассказал культуролог:

"Зыкина -- это такой песенный Василий Теркин. Это наша Монсеррат Кабалье. Это Кабаниха русской эстрады -- величественная, царственная.

Проще всего было бы сказать: это китч, рядящийся в псевдонародный костюм. И было время, когда яйцеголовые к этому относились как к убожеству, мещанству, пошлости. Да, это лубок, -- ну и что? Все жанры хороши, кроме скучного. А менее всего можно этим песням приписать скучность. Слава Богу, мы дожили до постмодерна, который все признал искусством и все признал состоявшимся. Такие вещи, как "На побывку едет молодой моряк", "Ивушка зеленая, над рекой склоненная", "Оренбургский платок", "Мама, милая мама" и, конечно же, "Течет река Волга", -- это абсолютные шедевры, где ни слова не убавить, не прибавить.

Это часть русского послевоенного космоса, это часть образа жизни страны. Шла российская урбанизация. Люди массово переезжали из деревни в город, селились в слободах -- и Зыкина обслуживала эту слободскую культуру. Когда "На побывку едет молодой моряк", то он держит путь как раз в поселок городского типа. Песню слушали и любили миллионы пролетариев.

И все это время у власти в стране были люди, в эстетическую систему которых Зыкина входит неизбежно. Что такое высокая лирика, например, для Черномырдина? Не что иное, как зыкинское пение.

А является ли это строгим искусством? Не важно. Этот вопрос выходит за рамки настоящего исследования. Важно, что Зыкина вошла в историю как классик. Мне, как человеку, занимающемуся ТВ, невозможно не принять во внимание вот чего: граждане этой страны не могли не слышать Зыкиной: дома по радио, во дворе из окон рабочего общежития, у бабушки на пластинке или еще в какой-то ситуации. Они непременно знали про "оренбургский платок" и что "издалека долго...". Люди, которые этого не знают, меня абсолютно не интересуют -- не являясь гражданами этой страны, они не являются моей аудиторией. До той степени, до какой мы -- дети своих родителей (а мы на сто процентов их дети), до той степени мы и аудитория Зыкиной, нравится нам это или нет". Первые песни

Откуда есть, пошла Зыкина Людмила Георгиевна?

Она родилась в рабоче-крестьянской семье, небогатой и работящей. Семья была далекая от мыслей насчет чистого искусства и из всех видов труда хорошо себе представлявшая только физическую работу: отец -- рабочий на хлебозаводе, мать -- санитарка. Петь -- это у них было для души и, разумеется, совершенно бесплатно. Когда Зыкина стала профессиональной артисткой, родня страшно удивлялась, что такое сугубо застольное времяпрепровождение может называться работой и оплачиваться лучше, чем труд даже молотобойца.

Пением семья интересовалась и увлекалась до самой невероятной, неправдоподобной степени. Чуть что -- сразу петь, причем с фанатической самоотдачей. Главной певуньей была бабка. Зыкина вспоминает: "Бабка моя из рязанского песенного села, знала сотни припевок, частушек, свадебных, хороводных песен, заплачек и шутовин. Мать тоже любила и умела петь. И отца моего они в дом приняли по главному для них принципу -- он понимал пение и сам пел, пел всегда -- и когда грустно, и когда радостно". Насчет отца, которого брали по вокальному цензу, -- это, кажется, не шутка.