Москва за океаном

— Я все время чему-то учусь, — подхватывает она. — За двадцать лет брака я столькому у него научилась! И он так меня удивляет. Это восхитительное приключение — быть замужем за ним. (Она сентиментальна и за немцев, и за евреев, вместе взятых, за всех своих предков. — Прим. авт.). Мне больше ничего не нужно. Мы — лучшие друзья, самые близкие. Вот когда хочется что-то рассказать, то, что рассказываешь обычно близкому другу, — так я мужу рассказываю. Нам больше не нужен никто.

— Даже психоаналитик?

— Даже. Он очень широкий и яркий человек.

— Какие у вас развлечения?

— Друзья. Чтение. ТВ не смотрим, а кассеты берем иногда напрокат. Играем с собакой. Пишем, читаем, разговариваем. Мы получаем удовольствие от людей, это важно.

Он совсем расслабился и капризничает — не в беседе со мной, а в жизни:

— Я отказываюсь от очень выгодных заказов, если мне не нравится работать с редактором, который их предлагает. Вот одна из причин, что мы не богаты, — что мы переборчивы в работе…

Она улыбается профессиональной улыбкой модели — на русский вкус в ней не хватает искренности, она уж слишком ровна, но ведь это и есть дело вкуса — и мечтательным голосом говорит:

— Это замечательный городок, я так не хочу, чтоб тут что-то изменилось. Они не любят чужих, и это правильно — нельзя ничего менять.

— А вам-то что ж тогда делать?

— Как что? Становиться своими, — и она рассказывает, как с большим трудом внедрилась в общественный комитет по уходу за кладбищем. Чтоб быть ближе к массам и сходить за свою. Ну и давнишний тот вертолет — тоже хорошее подспорье. Когда местные кривят нос, что-де понаехали лимитчики, Салли им гордо напоминает, что тот вертолет, 1955 года, вызвала ее тетя, — те затыкаются.

Дэниел вспоминает пример из прошлых путешествий, и ему, как профи, это легко, эти примеры, наверно, лезут ему в голову бесконечно и топчутся в утомленном странствиями мозгу:

— Взять, например, Молокаи, это Гавайи. Там население шесть тысяч всегда было. А теперь стало расти, и местным не нравится, что столько чужих. (Ну, понятно, эти аборигены типа латышей. — Прим. авт.) Они там очень любезны с гостями, но если кто-то объявляет, что пришел навеки поселиться, — так они становятся очень неласковы. Они не хотят чужаков, которые могут изменить их жизнь.

Пока что в их Ньюфаундленде население меньше, чем на гавайском островке, всего 5 тысяч. Некоторые, вот странно, ездят каждый день на работу в Нью-Йорк, а это два часа пилить без пробок! А утром и вечером как раз самые пробки! Это такие медленные самоубийцы. Они не сразу кончают с собой, а укорачивают жизнь на четыре часа в день. За год набегает два месяца, хороший, кстати, темп.

— Мы еще романы сочиняем.

— Вы пишете романы — вместе?

— Нет, — отвечают они хором. И она дополняет:

— Это единственное в жизни, что мы делаем порознь.

— А вы много написали?

— Мы ни одного еще не докончили, — говорит она бесстрастно. — Мы написали вместе… Сколько вместе написали книг?

— Пять книг, — подсказывает он.

— Пять книг, — повторяет она. — Про путешествия и про компьютеры. Две про путешествия и три про компьютеры.

— Она прекрасный фотограф, — опять хвалит жену Дэниел.

— Спасибо, — отвечает та весело.

Но все равно она от него безнадежно отстает: она всего в 80 странах была, а он в 105, и уж не догнать, они ведь теперь только на пару путешествуют.

— Я не жалею ни о чем, что с ним было до меня, ни даже о его первом браке, ни о его прежних любовях. Но когда мы познакомились и поженились, я сказала ему — если он куда поедет, то я с ним, потому что новые путешествия изменят его, а я не хочу, чтоб он менялся один, без меня, я хочу меняться с ним… Мы будем путешествовать вместе, хотя… у меня нет больше такого желания. Мы наездились. Сейчас мы изучаем наш внутренний мир. Что внутри нас, внутри близких нам людей? (Вы, конечно, узнаете термины, которые часто применяют артистические дамы в любимых ими разговорах на возвышенные темы… — Прим. авт.) После того как мы поездили, можно уже осесть. Мы были почти везде. Самая большая правда, которую я узнала в путешествиях, — что люди везде одинаковы. Чтоб их знать, не надо путешествовать. Я хочу быть тут, это место, где я хочу умереть.

Выходит, остановись, мгновенье?

Лишние люди

Нет, пока что не время, потому что у меня остался последний к ним вопрос:

— Отчего ж у вас нет детей?

Глаза Дэниела расширяются от ужаса.

— Если б ты побывал в Калькутте, ты б так не спрашивал… Калькутта — это катастрофа, это страшное место… Там миллионы нищих и несчастных, и убогих, они сидят на головах друг у друга и умирают в грязи и мучениях… А еще Шанхай и Мехико! Это будет со всем миром, если мы не ограничим рост населения.

— То есть ты в первых рядах, личным примером?..

— Да, это моя философская позиция… И все-таки сожалеем ли мы об этом? Иногда, иногда…

Глава 33. Американский художник Кулагин

Из Филей художник Игорь Кулагин эмигрировал в Подмосковье. Только там он, собственно, и состоялся. Потому что русское искусство, по наблюдениям Кулагина, в Америке страшно ценится. Однажды ему посчастливилось за выходные продать этого высокого искусства на три тысячи долларов.

Жить в Америку Кулагина увезла из Москвы американская жена по имени Ким…

Он бросил пить, а она — троцкистскую партию, и теперь оба живут в Америке долго и счастливо. У них приятная работа, две машины и на носу покупка собственного домика.

Жизнь удалась.

А ведь, по всему, не должна же была удаться!

Прежде чем стать преуспевающим американским художником, Игорь Кулагин сначала был киевлянином, после чего стал москвичом и занимался тоже важными делами: крепил оборону СССР, служил в МИДе, охранял окружающую среду и воспитывал подрастающее поколение.

Оборону он крепил в комендантском взводе: облагораживал кистью Ленинские уголки в войсковых частях Реутова и Одинцова. В МИДе он трудился не на Смоленской, а на улице Василисы Кожиной (там мидовская автобаза): писал на траурных лентах поминальные слова, если кто помирал за рубежом. Среду Кулагин охранял в Филевском парке, вырезая лавки. А детей воспитывал дома, в Москве, пока с той первой женой не развелся.

А как развелся, выпил однажды с ребятами и едет домой в метро. Там сидит девушка и рыдает: ограбили! Ни денег, ни документов, и ночевать негде. Кулагин пожалел прибалтийку со смешным акцентом и повел к себе домой ночевать, а сам строго пошел к другу на диван. Прибалтийка утром оказалась американкой, но при Горбачеве американок уже было можно… И вот ночная гостья как-то постепенно стала у него жить.

Как Ким занесло в Москву? А потому что здесь духовная родина революционеров. Ким же как раз состояла в партии под названием worker's world, это такая социалистическая рабочая партия троцкистского толка, стоящая на позициях 4-го Интернационала; надеюсь, вы не из тех, кто путается в номерах интернационалов, и все замечательно поняли.

Странно вообще, как это американская девушка из хорошей семьи (у нее папа был профессор математики) попала в такую подозрительную компанию?

Она охотно рассказывает об ошибках молодости — о том, как пристрастилась к левацким делам:

— Я училась, можно сказать, на советолога. В Мичиганском университете, город Анн Арбор (кажется, половина самиздата была оттуда; этот "Анн Арбор" часто стоял в выходных данных. — Прим. авт.) У них большой факультет русского языка и литературы. У меня степень магистра по изучению России и Восточной Европы. Я интересовалась историей политики.

А где ж политика интересней нашей? Вот она и влипла, и начала вязнуть. Пошла в ООН работать — а там, пожалуйте, курсы русского как рабочего языка. Дальше и вовсе стажировка в Ленинграде, ну и пошло-поехало. До Москвы добралась… Долго искала работу и таки нашла.

А что ж страна победившего коммунизма, духовная родина? Сурово обошлась она с духовной дочкой: на ней Ким сразу ограбили, и при этом еще сильно поколотили, поскольку она по приобретенной в свободном мире привычке противилась произволу. Далее Кулагин, который приютил ее в Филях. Он с легким злорадством вспоминает приключения своей жены в стране коммунистов: