Москва за океаном

Идет, потом проходит вечер. Звон бокалов и бутылок, интимное журчание пивной струи, гомон отдыхающих, щелканье шаров на бильярде, дурной ор музыкального автомата…

И еще дым коромыслом — настоящий густой табачный дым! Это нью-йоркские извращенцы распускают про всю Америку слух, что она-де бросила курить, пить и якобы ест одну здоровую пищу, и худеет (ха-ха!), и вообще чуть не рехнулась. Но вся Москва смеется над наивными простачками, которые в это верят!

Пьяная, обкуренная Москва, вернее, ее остатки расползаются в ночи с активного отдыха. Город закрывается, замирает напрочь, как будто навсегда. И что б вы ни выдумывали, как бы вы ни напрягали мозг, в какие б уголки города ни заглядывали — ни глотка водки, ни бутылки пива не сыскать во всей Москве. Странно наблюдать это жителю русской Москвы — как будто жестокая машина времени закинула его на двенадцать суровых лет назад… И только тот, кто не кончится от жажды, кто, счастливый, дождется девяти утра — тому нальет Джимми Кеноски всего-всего. Он стоит за стойкой главного бара Москвы и ждет момента, чтоб осчастливить вас за весьма умеренную плату…

Глава 18. Морпех из Вьетнама: 30 лет спустя

Беззубый человек пенсионного возраста, в сильно поношенных джинсах и куртке, с выражением лица совершенно неблагообразным, сидел за стойкой бара и выпивал на моих глазах уже четвертую чашку жидкого американского кофе — с теми же ритуальными ужимками, с какими употребляется, к примеру, пиво.

Странное ведь зрелище!

Дело было даже не столько в его нищей, нищенской внешности — в Америке полно таких оборванных, немолодых джентльменов, которые ошиваются по дешевым столовкам типа diners, у каких никогда не хватает денег на медицинскую страховку (см. отсутствующие зубы).

Поведение клиента, все его манеры были вызывающе неамериканскими.

Я, конечно, подсел.

Это оказался местный московский житель по имени Фил Мучицки. По иронии судьбы в бар он ходил пешком и мог спокойно выпивать, не боясь полицейских репрессий, но был абстинентом.

Почему? Поначалу он не признавался, отделываясь отговоркой, что-де просто наскучило пить. После, правда, оказалось, что главная особенность Фила была такая: он — вьетнамский ветеран.

Но сначала о таком непременном при устной самохарактеристике американского гражданина пункте, как этнические корни.

— Я — украинец! — гордо признался он; впрочем, будь он из корейцев или финнов, уровень гордости оказался бы ничуть не меньшим; там многие помнят, откуда они, и им это приятно.

Откуда именно c Украины в 1918 году уехали его дед с бабкой — это еще помнил покойный отец Фила. Он переписывался с родней по фамилии Санко. А Фил уже не знает. Когда ему после отцовской смерти захотелось припасть к заокеанским корням, он прибег к помощи Интернета, но без успеха: похоже, Украина не вся еще покрыта мировой паутиной.

В память об украинской исторической родине Филу досталась крупная сумма в иностранной валюте — керенками и "катеринками".

И еще — экзотические осколки лексики, которая ему мало понятна и применить которую в жизни возможным не представляется.

Осколки эти посверкивают далеким слабым блеском, когда он начинает наизусть неверным речитативом:

— Старый баба, старый хлоп, танцевали ропопоп. Пили виски, пили пиво, танцевали, — выхватывает из памяти он редкие, ему понятные слова.

Или вот еще покруче:

— Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое…

Только при этом вообразите себе тяжелый американский акцент, усугубленный недостающими зубами.

А теперь — по порядку — про другую заграницу.

Это, разумеется, Вьетнам, который и оставшимся на родине украинским братьям Фила тоже, впрочем, не был чужим.

У него наколка на руке, широкие жирные буквы голубого колера: USMC, что значит United States Marine Corps.

— Я был морским пехотинцем во Вьетнаме. Два захода. С шестьдесят восьмого по семьдесят второй год.

— Ты добровольно пошел?

— Морпехи — они все добровольцы.

— Ты защищал демократию, которая вам, американцам, так дорога, или просто по молодости искал приключений?

— Приключений… Ну и демократию — да, тоже.

— Русских видел там?

— Нет, но техники много было русской.

— Ты кем там был?

— Сначала взрывником, а после пулеметчиком в вертолете.

— Опасная это была работка!

— Yeah! — смеется он беззлобно. И стучит себя по колену, потом по другому. Слышен неживой стук. Там, внутри, — пластиковые суставы — подстрелили снизу из джунглей, когда летел на вертолете.

— Ну и что ты сейчас думаешь про ту войну?

— Та война была stupid (глупая).

— Вот интересно, что ты думаешь про вьетнамцев сейчас?

— У меня против них prejudice (предубеждение). Я с этим ничего не могу поделать. Они наших убивали, мы их, ничего хорошего. Не то что я их ненавижу просто нервничаю, когда они мне попадаются.

— Они что, были сильно жестокие?

— Не больше, чем мы. Одно и то же делали — уши отрезали у убитых и раненых. Самому не доводилось, но наши ребята, другие — случалось и отрезали.

— А вот у ветеранов, говорят, проблемы с психикой и отсюда якобы запои?

— Не знаю насчет всех ветеранов, а у морской пехоты точно с психикой что-то. Это ж люди, профессия которых — убивать. Так чего от них ожидать? Девяносто процентов нашего брата тогда сразу разошлись по тюрьмам — в первые же три месяца, как из армии вернулись. (Вместо "войны" или "Вьетнама" он употребляет относительно мирное слово "армия". — Прим. авт.)

"Морпехи — ненормальные!" — Это он, он сказал, не я.

Фил продолжает:

— Я сам пил день и ночь, как вырывался в увольнение. Не переставая. Это было stupid — пить. Я вот раньше собирал ружья. Было двести стволов, хорошая коллекция! А потом продал все, как запил… Дружки мои все пьют, а я такой один — бросил и два года держусь!

— А ты почему бросил?

— Да я просто понял, что уж совсем допился (и то правда, от хорошей жизни люди ведь пить не бросают. — Прим. авт.). Жена боялась дома показываться, когда я бывал выпивши. А это уж все…

— Тяжело теперь жить, одиноко? Без водки, без собутыльников?

— Нет, я по алкоголю не скучаю. Ремонтирую компьютеры — на дому, надомник я. Самоучка. Всегда думал, что для компьютерщика я туповат. И вот как-то у сына сломалась компьютерная приставка к телевизору. Я ее отремонтировал, ну и стал дальше копаться и научился… И по Интернету общаюсь с людьми — с Германией связываюсь, с Россией. На какой предмет общаемся? Так, рассказываю про свою жизнь.

— Вот ты говорил про сына. Сын взрослый у тебя?

— Сыну двадцать два года, а он все дома живет, с родителями (это для американского быта — клинический случай. — Прим. авт.). Он лентяй! Ведь была у него работа, так он ее потерял — из-за лени. Я его критикую, а он отвечает: "Посмотри на себя".

— Это за Вьетнам он тебя корит?

— Нет-нет. За жизнь, но не за Вьетнам.

— То есть это раньше была антивоенная истерия, а теперь нету?

— Да. Это было когда-то, но уж давно кончилось.

При вопросе про отпускные поездки Фил смеется: не с его доходами путешествовать. Он только за казенный счет путешествовал, ездил за границу, правда, с оружием.

— В Атлантик-Сити ездил пару раз. А так-то — home buddy (домосед). Читаю книжки.

— Да ну?

— Точно! Особо я люблю научную фантастику. Айзек Азимов у меня самый любимый автор.

И то верно — американцы самые удачливые и яркие фантасты.

Америка вообще не похожа на страну, даже на очень чужую, — это как бы другая планета. Ее заселили земляне, и что-то земное тут, конечно, есть. Но в основном просто какой-то Марс… Он у американских фантастов, если вы заметили, часто встречается — может, и не зря, военная такая планета, а чужие планеты и континенты или страны без войн-то не даются.

— У меня книг полно дома! — хвастается, как какой-то "шестидесятник". А ведь раньше дом весь винтовками был уставлен. Вот перемена! Что-то похожее, кстати, и с нашими "шестидесятниками" случилось — они ленинизм поменяли на склонность к демократии…