Страница 82 из 203
Понедельник оказался совсем не тяжёлый. При чудной погоде гуляли, играли в теннис. Хорошего настроения не испортил даже приезд министра внутренних дел Маклакова с докладом о разгорании забастовок и увеличении числа хулиганских проявлений рабочего сословия против властей и почему-то против трамвайных вагонов. На трамваи нападали толпы вандалов, портили внутреннее оборудование и разбивали стёкла. Решили казаков с нагайками в дело не пускать, чтобы не дать иностранным газетным корреспондентам излюбленной пищи – казаки и нагайки – для писаний о России в нынешние сложные времена, а ограничиться усиленными нарядами полиции у казённых заводов, особенно военных. Единственное, что больно кольнуло Императора в докладе Маклакова, так это ссылка на какого-то чиновника германского посольства, который в частном разговоре сказал о после Пурталесе, будто тот в своих телеграммах Вильгельму преувеличил число забастовщиков в Петербурге – назвал цифру в полтора миллиона – и на этом основании сделал вывод, что Россия не может вести войну.
Утро вторника, 28-го, опять тёмным крылом накрыло разум и сердце Императора. Приехали военный министр и начальник Генерального штаба. Каждый из них принёс всё более тревожные вести из Австрии и Германии о военных приготовлениях Центральных держав, о шовинистической истерии, сербо– и русофобии, царящих в толпах германских бюргеров на улицах Берлина и на страницах венских газет.
За завтраком, накрытым на балконе Фермерского дворца, успокоения также не последовало. Чёрное настроение только усилили разговоры о несчастных южных славянах с приехавшими в Петербург и приглашёнными на царский завтрак Еленой и Верой Черногорскими. Родные сёстры «черногорских галок» – Анастасии и Милицы, дочери экспансивного и эгоистичного короля Негоша появились в России словно по заказу сторонников войны, среди которых особенно рьяно выступали великие князья Николай и Пётр Николаевичи и их супруги-черногорки Анастасия и Милица. Сидя за столом и слушая глупо воинственную болтовню «младшеньких галок», которые продемонстрировали, как и их старшие сёстры, плохое воспитание, говоря одновременно и притом с полными ртами о том, что всё славянство переживает исторические, священные дни кануна сражения с пангерманизмом, Николай начал тихо злиться. В довершение всего он вспомнил, как недавно, во время визита французского президента в Петербург, дядя Николаша, супруг Станы, давал после парада в Красном Селе обед в честь Пуанкаре у себя в саду. Тогда старшая «галка» – Милица – с нарочито громким энтузиазмом болтала о том, что их отец, Негош, прислал ей телеграмму, в которой объявлял своим дочерям, что ещё до конца месяца будет Большая Война с Австрией и от Дунайской монархии ничего не останется, а русская и французская армии соединятся в Берлине. Потом она демонстрировала почётным гостям бонбоньерку, куда якобы два года тому назад, будучи во Франции, насыпала земли с территории французской провинции Лотарингия, оккупированной немцами, и которую носит теперь всегда с собой как амулет. Государю пришлось грозным взглядом остановить её подстрекательские излияния…
«А Стана, хозяйка обеда, тоже хитрая дура, – молча думал тогда Николай, – велела украсить стол почётных гостей не цветами, а чертополохом и объявила, что семена этого сорняка, который входит в государственный герб Лотарингии, привезла тогда же с отторгнутой немцами территории и вырастила теперь в своём саду… Разумеется, Вильгельму сразу же доложили об этих «геройствах» русских великих княгинь, и Вилли тогда же не преминул воспользоваться столь германофобскими поступками великокняжеского семейства, чтобы устроить скандал… А теперь Стана вспоминает эту опереточную историю, чтобы позлить германского посла Пурталеса, а её супруг приказал играть на смотру только французские «Лотарингский марш» и «Марш Самбры и Мезы»… Пришлось изменить собственной сдержанности и приструнить тогда и Стану. Неужели она не ведала, что говорила? Ведь из-за этого польются потоки крови!.. Хорошо их отцу, Негошу!.. Сидит себе за горами на берегу Адриатики, получает по два миллиона золотых рублей от России в год и хочет чужими руками себе новые территории загрести…»
Парадный завтрак с роднёй так и не принёс Императору никакого удовлетворения, а только ещё больше обострил чувство ответственности, которое и так давило на его плечи. Он терпеть не мог, когда его заставляли делать что-то, что было против его убеждений или намерений. Но черногорки явно толкали его на войну, хотя и знали, что он не хочет ввергать Россию в вооружённый конфликт, и это было ему особенно неприятно.
Последний удар по теплившимся ещё надеждам нанёс Сазонов. Он приехал перед обедом, чтобы сообщить ужасную новость: сегодня в полдень Австрия объявила войну Сербии… При этом министр только вскользь упомянул о возвращении Вильгельма наконец в Берлин.
Если первое сообщение Сазонова опустило душу Николая в бездны отчаяния и свинцовый груз ответственности стал почти невыносим, то возможность связаться теперь с Вильгельмом оставляла, как он стал надеяться, хоть какой-то шанс избежать войны. Чтобы не беспокоить своим дурным состоянием близких, которые любящими сердцами безошибочно чувствовали взлёты и падения его настроений, Государь сразу после обеда, который прошёл в тягостном молчании, удалился в кабинет и стал сочинять телеграмму кузену Вилли.
«Я рад Твоему возвращению…» – написал Николай по-немецки, но скомкал листок и выбросил его в корзину для бумаг. «Вот ещё, буду я писать ему на его родном языке, отдавая тем самым Вильгельму незаслуженную почесть! Ведь он сразу мог остановить своих младших братьев в Вене, чтобы они вели себя корректней, но не сделал этого… Напишу-ка я по-английски – он всегда хвалится, что хорошо владеет этим языком, хотя произношение у него чудовищно германское, с рыкающим «р»…» – решил Государь, взял другой листок и написал ту же фразу по-английски. Затем продолжал:
«В этот весьма серьёзный момент Я призываю Тебя помочь Мне. Позорная война объявлена слабой стране. Возмущение в России, полностью разделяемое Мной, огромно».
Николай поставил точку и задумался: «Надо дать ему понять, что дело кончится плохо и мы можем выступить в защиту Сербии, тем более что меня со всех сторон толкают к этому – Сухомлинов, Сазонов, послы Франции и Англии, черногорки, великие князья, так называемая «общественность», наконец!.. Может быть, Вилли говорил правду, когда заявлял, что не хочет войны? Проверим теперь!..» И продолжал с лёгким нажимом пера формулировать свои мысли: «Я предвижу, что очень скоро Я буду сломлен давлением, оказываемым на Меня, и буду вынужден принять чрезвычайные меры, которые приведут к войне. Чтобы попытаться предотвратить такое бедствие, как европейская война, Я умоляю Тебя во имя нашей старой дружбы сделать так, чтобы Ты мог остановить Твоих союзников, зашедших слишком далеко».
Государь закончил свой набросок и задумался: как подписать? Если поставить «Николай», то будет пока слишком официально – ведь он воззвал к старой дружбе, в которой два десятилетия кузен заверял его в своей преданности и искренности. Поэтому он черкнул короткое «Ники» и вызвал дежурного флигель-адъютанта Арсеньева.
– Немедленно передайте на телеграф, не шифруя… – приказал Император, протягивая листок.
Когда флигель-адъютант со всех ног бросился исполнять поручение, Николай снова задумался. Тяжёлое чувство не оставляло его. Он вспомнил паническую телеграмму сербского престолонаследника Александра с просьбой о помощи, когда австрийцы предъявили грубый ультиматум, свой ответ, который фактически был обещанием помочь: «Россия никогда не останется равнодушной к судьбе Сербии…», и ему стало казаться, что, может быть, зря он сразу не объявил войну этой подлой Австрии, которая так низко обманула в 1909 году Россию и весь европейский концерт держав, захватив Боснию и Герцеговину и выставив на посмешище российского министра иностранных дел Извольского…
«Это было бы благородно, но… Эмоциями делу не поможешь… Они только вредят… Решать надо на холодную голову…» – приводил он сам себе доводы, почему ещё питает надежду на переписку с Вилли – ведь речь идёт о жизни, которую Бог дал людям, а война способна в одночасье отнять её у десятков, даже сотен тысяч! И такой грех непросто будет отмолить у Создателя и Богородицы…