Страница 7 из 203
Обедня началась, и все, кроме Петра, погрузились в торжественно-молитвенное настроение. Но юноша никак не мог справиться со своим радостным волнением, хотя выражение его лица от усилий быть серьёзным приобрело уморительно нахмуренный вид. Великая княжна Татьяна, в глазах которой прирождённое веселье, казалось, не избывало даже во время молитвы, поняла состояние своего сверстника. Она по-дружески прикоснулась к его согнутой левой руке, на которой покоилась уланская шапка с четырёхгранной площадкой и пышным белым волосяным султаном над ней. Это лёгкое касание словно ожгло Петра. Он посмотрел на Татьяну, встретил взгляд её глубоких серых глаз и понял, что полюбил на всю жизнь. Великая княжна медленно, словно нехотя, отвела свой взор от вспыхнувшего уже другим волнением лица юноши и перекрестилась, возвращая свою душу от мирской суеты Богу. Но Пётр успел заметить своим сердцем, что делала она это без удовольствия, а только в силу внутренней дисциплины.
Всё остальное богослужение проходило для корнета словно в тумане. Воспитанный своей матушкой и дедом в строгой православной вере, он хорошо знал церковную службу и очень уместно вступал своим баском в прекрасный епархиальный хор, сопровождавший ектеньи настоятеля собора. Искренность его молитвы снискала одобрительный взгляд Императора, большого любителя и знатока церковного пения.
После молебна Пётр естественным образом вместе с Царской Семьёй и свитой проследовал в дом боярина Михаила Фёдоровича Романова, основателя династии. Сейчас здесь были собраны некоторые старинные предметы из обихода юного царя Михаила и его матушки, инокини Марфы. Архидьякон Троицкого собора густым басом рассказывал эпизоды из жизни боярина Михаила Романова в этом доме, о том, как гневалась его матушка на людишек Московского государства, которые «измалодушествовались» и изменили уже нескольким царям, как сердилась и стучала посохом инокиня Марфа на депутацию Земского собора, которая прибыла в Ипатьевский монастырь известить Михаила и его мать об избрании представителя великого московского рода на царство. Как Михаил долго отказывался и депутация принялась уговаривать инокиню Марфу, чтобы благословила она своего сына на Московский престол. Долго отказывалась и Марфа, боясь, что её ненаглядного сыночка изведут московские воры и изменники, как извели они уже семена других высоких боярских родов. Умолили Марфу только тем, что, не воссядь Михаил на Московский престол – и смута и кровавый воровской мятеж снова начнут полыхать на несчастной Руси…
Пётр вполуха внимал архидьякону. Истории Дома Романовых в Ипатьевском монастыре с детства были ему хорошо известны, как и легенды о сокровищах богатейшей монастырской ризницы, хранившейся теперь в этом здании. Поэтому он следил глазами только за Татьяной Николаевной, изредка ловя её встречный лукавый взгляд. Он понял, что обнаружил слишком много чувств, только тогда, когда услышал весёлый смех великих княжон. Поотстав в одной из зал второго этажа, они развлекались, глядя, как похоже насмешница Анастасия передразнивала его походку и манеру держать уланскую шапку. Пётр засмущался и покраснел, чем вызвал новый приступ девичьей смешливости. Несколько понурясь, он догнал основную часть свиты и вскоре смог несколько реабилитировать себя, ответив на какой-то сложный вопрос Государя вместо замешкавшегося архидьякона. За это он был вознаграждён благосклонными улыбками царя и царицы и новой лукавой смешинкой в глазах Татьяны…
Выйдя с одним из свитских на высокое крыльцо терема Романовых, уланский корнет неожиданно попал на фотоснимок, сделанный придворным фотографом для Августейшего Семейства и прессы. Но это был последний миг счастья влюблённого юноши. Сразу после экскурсии по дому бояр Романовых Государь, его Семья и небольшая свита отправились на пароход завтракать. Хотя на прощанье Государыня вновь пожаловала руку для поцелуя, а Государь удостоил корнета рукопожатием, свет ясного Божьего дня померк для Петра. Он окончательно понял, что безнадёжно и безответно любит царскую дочь и, в силу неравнородности, никогда не получит её руку и сердце. Весь свет заслонила ему отныне красавица великая княжна. Он стал считать минуты, когда завтра на церемонии закладки памятника 300-летия Дома Романовых он снова увидит Её…
…Часы на самой высокой колокольне Поволжья отсчитали одну тысячу триста двадцать минут. В чётком полукруге гвардейских офицеров верхом, каждый со штандартом своего полка, корнет граф Лисовецкий чувствовал себя беспокойнее всех. Ему ещё повезло, и его место в шеренге было обращено лицом в сторону, откуда должен был показаться Крестный ход, возглавляемый Государем и его Семьёй. Они должны были пройти пешком от Богоявленского собора к месту закладки памятника высоко над Волгой. По улицам стояли шпалеры войск, за ними толпились обыватели.
Вот от собора прокатилось молодецкое «ура!» и стало приближаться к скверу с памятником Ивану Сусанину. Вот уже стал виден Крестный ход с хоругвями и знамёнами. Вот уже можно было различить лица идущих впереди.
Пётр видел только Татьяну. Сегодня, в тёплый весенний день, она была одета немного легче, чем вчера. По мере того как Крестный ход приближался к месту закладки памятника, сердце корнета стучало всё чаще и чаще. Когда передние ряды Крестного хода во главе с Царской Семьёй подошли к цели и расположились по другую сторону площадки, также полукругом, Петру стало казаться, что его сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Оно только чуть успокоилось, когда юноша заметил, что великая княжна и её сёстры довольно часто поглядывают в его сторону. Он несколько раз встретился глазами с Татьяной, и в эти моменты его сердце совсем было готово остановиться.
Все члены Царской Семьи, начиная с её Главы, поочерёдно укладывали каждый свой камень в основание будущего памятника, а сверкающий на солнце парадными ризами и митрой архиерей освящал каждое движение, окропляя камни при помощи масличной ветви святой водой и крестообразно знаменуя их святым елеем. «Благословляется камень сей помазанием святаго елея сего, во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь!» – торжественно провозглашал святой отец, и хор голосов продолжал стихирой «Благослови, Господи, дом сей…».
Когда Татьяна положила свой камень, Петру показалось, что она метнула быстрый и весёлый взгляд на него. Сердце юноши ёкнуло от тайной надежды. Как он хотел бы именно сейчас совершить какой-нибудь великий подвиг в её честь, только бы она дольше и ласковее смотрела на него.
Но торжество, как казалось ему, в какие-то секунды окончилось, погасли свечи, возжжённые на основании будущего памятника, замолк церковный хор. Войска, возглавляемые конной командой гвардейских полков со штандартами, в которой на правом фланге сдерживал своего строевого коня Пётр, прошли перед Царской Семьёй церемониальным маршем, и всё закончилось. Правда, Пётр снова увидел обращённые на него глаза Татьяны и её белозубую улыбку, но после этого мир надолго померк для него.
Корнет раньше времени оставил пирушку собратьев в офицерском собрании по случаю благополучного окончания для них торжественных церемоний. В надежде увидеть хотя бы проезд колясок с Царской Семьёй он бродил по улицам между губернаторским домом, где Государь принимал в саду волостных старшин и представителей белопашцев, и Богоявленским женским монастырём, куда после закладки памятника отправилась Императрица с Детьми.
Из расписанного Протокола он знал, что нынешний день – последний в костромском этапе путешествия Царской Семьи. В восемь часов вечера предстоял ещё парадный обед на царском пароходе и дальнейший путь на Ярославль. Разумеется, он мог ещё попытаться воспользоваться вчерашней милостью Государыни Императрицы в Троицком соборе и явиться на «Межень», чтобы хотя краешком глаза увидеть царевну. Но гордая польская кровь уберегла от неловкого шага, который мог сделать его посмешищем. А русское безрассудство толкнуло Петра на другой отчаянный поступок.
Собиралась гроза, когда он, снова положив в карман латунную подзорную трубу, взобрался на верхнюю площадку кремлёвской колокольни, чтобы оттуда увидеть отплытие парохода, на борту которого – Она.