Страница 22 из 203
За ней следует с достойной, но не чрезмерной робостью мужик среднего роста, худощавый, черноволосый, на продолговатом лице которого выделяются будто горящие неземным светом голубые глаза. Белая шёлковая рубаха, вышитая красными узорами, подчёркивает цвет и сияние его глаз. Серые суконные брюки заправлены в высокие лаковые сапоги.
Уже издалека он вместо приветствия осеняет Императора крестом. Приблизившись, Государь мило здоровается с фрейлиной, а с мужиком – обнимается и целуется, словно на Пасху.
– Наш Друг хочет помолиться у кроватки Алексея, – торопит Николая Вырубова.
Государь простецки берёт Распутина под руку и ведёт его кратчайшей дорогой, прямо по газону, в Нижний дворец. Флигель-адъютант Митя Ден предупредительно распахивает перед ними дверь. Перед тем как вступить под сень дома, Григорий Ефимович истово крестится, словно перед храмом. У Императора вырывается вздох облегчения.
13
Громко топоча сапогами по железной лестнице, Старец Григорий поднимался на второй этаж, в комнату Алексея. Александра Фёдоровна из-за своего нездоровья и викторианских привычек терпеть не может громких и резких звуков в ближайшем своём окружении. Но звук знакомых шагов человека, который должен был принести её сыну избавление от болей, нисколько не раздражал её, а звучал барабаном надежды.
Она поднялась с кресла, в котором ждала прихода Распутина, но он только слегка кивнул ей и сразу направился к кровати мальчика. Аня Вырубова поняла, что она здесь лишняя, и тихонечко прикрыла дверь.
Алексей, как только увидел Друга, перестал постанывать от боли, которая никак не отпускала его, и потянулся всем своим существом к Григорию Ефимовичу. Глубоко посаженные и близко сидящие глаза Старца, которые на людей, его не любящих, производили отталкивающее впечатление, а всех остальных поражали силой взгляда, и раньше действовали на Цесаревича как магнит. Они притягивали к себе, вливали в него какую-то добрую энергию, которую Старец щедро передавал тем, кто в него верил и любил.
В Алексея вдруг стала входить сила, которая тёплым потоком наполняла всё его тело и гасила боль. Мальчика, который только что не мог найти себе места от пронзительной и ломающей боли, начало охватывать приятное оцепенение. Внимательно и добро глядя на Цесаревича, Распутин тихонько провёл рукой по его груди, больному предплечью и голове. Потом он опустился у кровати на колени, положил руки на голову ребёнку и стал глуховатым голосом бормотать молитву. Словно сквозь туман видел Алексей его глаза, они светились голубым светом. Закончив молитву, Старец поднялся с колен, но встал в ногах у мальчика и стал делать руками широкие пассы в его сторону. Рукава его рубахи обвевали маленькое тельце Алексея, словно крылья белого лебедя.
Алексей хотел сказать, что боль уходит, что он не спал ночь и теперь хочет заснуть, но язык ему не повиновался, и он стал засыпать. Лицо ребёнка просветлело, и вместе с ним светлело лицо матери, наблюдавшей за целителем. У Аликс разглаживались морщины и распрямлялись плечи, сгорбленные от страданий за сына. Из несчастной старухи, которой она была ещё час тому назад, Императрица вновь превращалась в красивую женщину средних лет. Её даже не портила причёска из полуседых волос.
Более суток Государыня находилась в ужасном напряжении. Когда вчера вечером Деревенько сообщил о болях в руке Наследника, а затем об усилении этих болей, Аликс безумно испугалась и вспомнила приступ гемофилии, поразивший Алексея давешний год в Спале. Он явно был тогда при смерти, и доктора отказались уже от дальнейших усилий. Весь этот ужас снова нахлынул на неё, и только слабая надежда на Григория Ефимовича оставалась теплиться в её груди.
Теперь, когда она снова увидела чудо, сотворённое Григорием, мысли её от земного обратились к Богу. Александра Фёдоровна повернулась к иконам с теплящимися лампадами, которыми была увешана восточная стена комнаты, встала перед ними на колени, поклонилась им и стала мелко-мелко креститься, молча вознося молитвы.
Распутин ещё раз провёл ладонями над мальчиком от головы до ног, словно стряхнул болезнь со своих рук за край кровати, где было широко открыто окно, и удовлетворённо вздохнул. Почему-то он весь вспотел, его запавшие к мясистому носу щёки, казалось, впали ещё глубже, свет в глазах погас.
Он подошёл к царице, погладил её по поникшему в молитве плечу.
– Молись, молись, Голубка! – глухо сказал он. – Бог видит твои страдания и послал меня облегчить их!..
– Спасибо, Григорий Ефимович! – склонила перед мужиком свою голову гордая Аликс, – Господь дал нам вас в помощь и утешение!
Легко, словно сбросив непосильный груз, поднялась она с колен и подошла к сыну. Мальчик спал с безмятежным выражением лица. Боли, видимо, совсем отпустили его, и он навёрстывал бессонную ночь. Аликс едва уловимым касанием поцеловала ребёнка и с окончательно просветлевшим лицом обратилась к Старцу.
– Григорий Ефимович, не откушаете ли с нами чаю? – совершенно по-русски пригласила она.
Распутин довольно погладил свою бороду, глубоко посаженные глаза его излучили искру радости.
– Было мрачно – теперь Солнышко вышло! Как рад! Теперь можно и душу чайком да беседой с Батюшкой царём да Матушкой царицей погреть! – в пояс поклонился Старец Александре Фёдоровне.
Под дверью, на площадке лестницы, сидела вся в ожиданиях Аня Вырубова. Она рывком поднялась со своего места.
– Бог помог! – кратко сказал Григорий Ефимович и перекрестился. Не пропустив вперёд ни Государыню, ни фрейлину, Распутин стал спускаться первым.
– Вот сюда пожалуйте, Отец Григорий! – показала на дверь в зелёную гостиную Императрица. У неё на щеках появился румянец, глаза заблистали, в счастливой улыбке полуоткрылись губы. В ней не было ни капли надменности или гордыни, которые ей вечно приписывали недоброжелатели. Это была милая и радушная хозяйка уютного дома, которая пригласила своих друзей на чашку вечернего чая.
Император уже ждал их в гостиной. По виду жены он понял, что и на этот раз Григорий Ефимович сотворил чудо.
– Садитесь, добрый наш Друг! – показал Николай на кресло у стола Распутину.
– Благодарствуйте! – важно и без подобострастия ответил Старец. Здесь, во дворце царя, в присутствии Государя всея Руси и его Супруги, он держался так, словно в деревенской избе у приятеля.
Усевшись и расправив складки своей рубахи, Распутин заинтересовался серебряным Потсдамским кубком, водружённым в центре стола.
– Что же это за диво? Ведь не церковный сосуд есть? – простодушно изумился он.
Николай с доброй и открытой улыбкой рассказал ему, что этот кубок – память о рыцарском турнире, который почти сто лет тому назад был проведён дворянами в германском городе Потсдаме в честь Супруги его Прадеда, Государя Николая Первого, и его Прабабки Александры Фёдоровны.
– Вишь ты, стало быть, и Прадед с Прабабкой, и Вы, Папа и Мама, полными тёзками оказалися! То, наверное, Господь на счастие послал! – выразил своё отношение Распутин. – А эти картинки, стало быть, гербы тех царей германских, которые пред светлыми очами нашей Государыни бились? – указал он тыльной стороной ладони на геральдические щиты немецких дворян, украшавших серебряный кубок.
– Воистину так, Григорий Ефимович, – с доброй улыбкой согласился Николай.
Принесли чай, к нему – бисквиты, печенье, сухари, сладкий хлеб, жёлтое вологодское масло. На столе появилась также большая ваза с конфектами, сделанными придворными кондитерами. Государыня решила сама разливать чай по чашкам. Аня сходила в столовую и принесла две вазочки варенья – чёрносмородинового и малинового.
Когда всё было готово для трапезы, Григорий Ефимович сложил молитвенно ладони, возвёл очи горе и его губы беззвучно задвигались, повторяя:
«Отче наш, Иже еси на Небесех! Да святится Имя Твоё, да приидет Царствие Твоё, да будет воля Твоя и на земли яко на небесех. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго».