Страница 20 из 203
Затем Родзянко решил не ссылаться больше на липовые документы, поскольку понял, что они не производят впечатления на Государя, а темпераментно заявил об ужасном мнении общества, которое произошло от запрещения цензуры писать о Распутине.
– Ведь он не подходит под категорию лиц, о которых нельзя писать: он не высокопоставленное лицо, не принадлежит к Царской Фамилии, – убеждал Николая Александровича Председатель Думы, – мы видим, что часто критикуют министров, Председателей Думы и Государственного совета, – для этого запрещения нет, – а о Распутине запрещено писать что бы то ни было! Это невольно вызывает мысль, что он близок к Царской Семье, – бубнил Родзянко.
Царь как будто бы и не слышал увещеваний Председателя Думы. Он продолжал безучастно смотреть в окно. Потом снова на мгновенье повернулся к Родзянке. Видимо, его беспокоила, как истинно религиозного человека, одна мысль.
– Но отчего вы думаете, что он хлыст? – снова вернулся Государь к старому вопросу.
Родзянко воспрянул душой и вынул из-за пазухи тощую и засаленную брошюру.
– Ваше Величество, прочтите брошюру Новосёлова: он специально занимался этим вопросом. Там есть указание на то, что Распутина судили за хлыстовство, но дело почему-то было прекращено. Кроме того, известно, что радения приверженцев Распутина происходили на квартире его друга Сазонова, где Распутин жил…
Чувствуя, что настроение Царя может измениться, а тенденциозная и лживая брошюра наёмного писаки Новосёлова, которая была давно запрещена цензурой, только испортит дело, Родзянко решил бросить свой главный козырь. Он знал о великой любви к сыну Николая Александровича и захотел тронуть именно эту струну в характере самодержца.
Он заговорщицки наклонился к Николаю Александровичу и вполголоса сказал ему:
– Речь идёт не только о троне и престиже Царской Семьи: ведь может быть и серьёзная опасность для Наследника…
– Как? – вздрогнул Государь, который не ожидал такого поворота в аргументах Родзянки.
– Ваше Величество, при Наследнике нет серьёзного ответственного лица, при нём деревенский парень матрос Деревенько – он, может быть, очень хороший человек, но это простой крестьянин. Невежественные люди вообще склонны к мистицизму. Что, если с Наследником случится что-нибудь? Это всех волнует… Обаятельный ребёнок, которого все так любят… – не преминул польстить Государю опытный царедворец.
Император, как счёл Родзянко, был сильно взволнован. Он взял уже третью папиросу и закурил её. Но на самом деле речи Председателя Думы не очень задели его. Он давно уже читал все эти аргументы в докладах тайной полиции, слышал как сплетни, передаваемые Императрице Аней или Лили Ден. Всё это многократно проверялось, но ни одного достоверного факта найдено не было. Всё ограничивалось областью слухов, как и теперь у Родзянки.
Он размышлял о том, искренен ли в своих монархических убеждениях Председатель Государственной думы и как проверить эту искренность.
Повернувшись от окна к Михаилу Владимировичу, он проникновенно посмотрел наконец в глаза собеседника и спросил его:
– Читали ли вы доклад покойного Столыпина?
Родзянко встрепенулся, он воспринял вопрос Государя как хороший знак.
– Нет, я слышал о нём, но не читал.
– Я ему отказал после проверки фактов, – сказал Император.
– Жаль, – быстро отреагировал толстяк, – всего этого не было бы, Ваше Величество. Вы меня видите крайне взволнованным, мне тяжело было говорить Вам жестокую истину. Я молчать не мог, не мог скрывать опасности положения и возможности страшных последствий. Я верю, что Господь поставил меня посредником между царём и представителями народа, собранными по Его державной воле, и мой долг русского и верноподданного сказать вам, Государь: враги хотят расшатать трон и Церковь и замарать дорогое для нас имя царя. Я всегда помню слова присяги: «О всяком же вреде и убытке Его Величеству своевременно извещать и предотвращать тщатися». Умоляю Вас во имя всего святого для Вас, для России, для счастья Вашего Наследника, – прогоните от себя грязного проходимца, рассейте мрачные опасения верных трону людей…
– Его теперь здесь нет, – быстро сказал Государь.
– Позвольте мне всем говорить, что он больше не вернётся во дворец? – нахально-просительно вымолвил Родзянко.
Государь подумал, помолчал, а затем сказал спокойно:
– Нет, я не могу вам этого обещать.
– Верите ли Вы, Государь, что возбудившие запрос о Распутине в Думе были движимы самыми верноподданническими чувствами преданности к престолу, что их побудили к тому те же чувства, которые заставили и меня Вам докладывать? – с озабоченностью вымолвил Родзянко.
– В вашем докладе я чувствовал искренность и верю Думе, потому что верю вам, – без аффектации сказал Государь. Затем он открыл ящик стола, достал оттуда какую-то папку и протянул её Председателю Думы: – Это доклад Столыпина. Он секретный, и я прошу вас никому его не показывать и не говорить о нём. Я хотел бы, чтобы вы проверили содержащиеся в нём факты и доложили об этом мне конфиденциально. Затем мы с вами решим, что делать дальше…
«Посмотрим, выдержит ли Родзянко испытание и куда записать его после этого – в друзья или во враги?» – подумал Николай. Решив проверить искренность Родзянки, Государь не упомянул о том, что вскоре после первого доклада поступил ещё один документ Петра Аркадьевича, в котором он, проверив факты, опровергал ранее изложенное, назвав его клеветническим вымыслом. Поэтому Николай и не волновался, отдавая доклад Столыпина, поскольку он был уже тщательно проверен и опровергнут.
– Спасибо, Ваше Величество, – умильно пророкотал Председатель Государственной думы, – обещаю, что сохраню всё в секрете…
Государь проводил гостя до мраморной веранды Коттеджа, у которой Родзянку ждала придворная карета, пожелал ему счастливого пути. Громоздкий человек забрался внутрь, устроился на подушках и перекрестился. Кучер щёлкнул бичом, лошади взяли с места.
«Какая удача, что царь отдал мне доклад Столыпина! – подумал Родзянко. – Сейчас приеду в Думу, сразу вызову несколько переписчиков на всю ночь, чтобы сделали для меня десяток копий этого документа, а потом позову Гучкова, члена Государственного совета Карпова, двух-трёх самых доверенных депутатов Думы и расскажу им слово в слово разговор с Императором… Ну, а потом мы решим, что делать дальше!..»
Благороднейшему представителю дворянского сословия, Председателю Государственной думы, столь рьяно борющемуся за государственную мораль, чистоту помыслов и деяний приближённых ко Двору, как-то не вспомнилось, что он только что обещал Императору не распространяться об их разговоре и никому не показывать секретный доклад Столыпина о Распутине до проверки и обсуждения её результатов с Императором. Хотя он и говорил Государю со слезами в голосе о присяге, которую принял, всё это были только слова. Весь разговор о морали, страшных грехах и прегрешениях нужен был только для того, чтобы бросить новую тень на Императрицу, на Царскую Семью. Председатель Государственной Думы, верующий православный дворянин, давно был готов предать своего Государя ради популярности у «общественности» и власти.