Банкет в честь Тиллотсона

Лорд Баджери закрыл глаза и предался мечтаниям. «Нашел!» Подумать только, какая у него теперь будет чудесная комната! Второй такой не найти нигде. Фрески, камин, зеркала, потолок… Вся комната в лесах, а по ним быстро и ловко карабкается крошечный сморщенный старичок – ни дать ни взять маленькая усатая обезьянка из зоологического сада, – снует туда-сюда, водит кистью… Фанни Кембл в роли Бельвидеры, Гектор и Андромаха, а может – чем плохо? – герцог Кларенс в бочонке мальвазии[30]… Лорд Баджери крепко спал.

Вслед за телеграммой не замедлил появиться и Споуд собственной персоной. К шести часам он уже был в Баджери-Хаусе. Его светлость находился в комнате девятнадцатого века: он, раскрасневшись и запыхавшись, выносил из нее разные безделушки.

– А вот, стало быть, и вы! – приветствовал он Споуда. – Как видите, готовлюсь к прибытию великого человека. Ну а теперь рассказывайте о нем, да поподробнее.

– Он оказался старше, чем я предполагал, – отозвался Споуд. – В этом году ему стукнет девяносто семь. Просто уму непостижимо! Впрочем, я начал не с того конца.

– Начинайте, откуда хотите, – улыбнулся лорд Баджери.

– Не стану перечислять детали моей охоты. Если бы вы знали, чего мне стоили эти поиски. Пришлось сделаться Шерлоком Холмсом – признаться, не ожидал я от себя такой прыти. Когда-нибудь обязательно напишу про это книгу. Но все это пустяки: главное, что все-таки я его обнаружил.

– Где же?

– В Холлоуэе. Есть там квартал, где живут обнищавшие интеллигенты. Он старше, бедней, несчастней, чем можно было предположить. Мне, кстати сказать, удалось выяснить, почему он оказался в полной безвестности, почему все забыли о его существовании. Дело в том, что в шестидесятые годы ему вдруг взбрело в голову поехать в Палестину. Он тогда писал на религиозные темы и ему недоставало «местного колорита» – разных там козлов отпущения и всего такого прочего. Он отправился в Иерусалим, побывал на горе Ливанской, а затем двинулся дальше. В общем, он так и застрял где-то в самом сердце Малой Азии – застрял лет на сорок.

– Но чем же он там все это время занимался?

– Писал картины, основал миссию, обратил в христианство трех турок, преподавал тамошним пашам английский и латынь, а также учил их законам перспективы. Потом, где-то в году тысяча девятьсот четвертом, он вдруг понял, что стареет и что слишком давно не был на родине. Он вернулся в Англию, но выяснилось, что все те, кого он знал, умерли, торговцы картинами о нем понятия не имеют, работы его их не интересуют и вообще для всех он просто смешной старый чудак и не более того. С грехом пополам устроился он преподавать рисование в женской школе Холлоуэя – там он и работал, а сам между тем старел, слабел, слепнул, глохнул и вообще потихоньку впадал в маразм, пока наконец его из школы не уволили. Когда я обнаружил его, он начал тратить последние десять фунтов. Живет он в какой-то жуткой дыре, в подвале, где полно тараканов. Когда кончатся его сбережения, ему ничего не останется, кроме как тихо умереть.

Баджери поднял белую руку:

– Довольно, прошу вас! У нас очень мрачная литература. Хотелось бы, чтобы хоть действительность была повеселей. Вы не сказали ему, что я хотел бы поручить ему написать фрески?

– Но он не в состоянии писать. Он еле ноги волочит и к тому же почти ничего не видит.

– Не в состоянии писать? – ужаснулся Баджери. – Но тогда какой же от него прок?

– Ну, если исходить из такой точки зрения… – начал было Споуд.

– Стало быть, пропали мои фрески! Будьте так любезны, позвоните в звонок.

Споуд выполнил его просьбу.

– Какое право имеет Тиллотсон продолжать занимать место под солнцем? – продолжал тем временем брюзжать лорд Баджери. – Ведь только это и было главным оправданием его существования.

В дверях появился лакей.

– Пусть кто-нибудь все снова расставит по местам, – распорядился лорд Баджери, взмахом руки указав на опустошенные шкафы, на груду стекла и фарфора на полу, на снятые с крюков картины. – Пройдемте-ка в библиотеку, Споуд. Там нам будет удобнее.

Они двинулись по длинной галерее, затем стали спускаться по лестнице. Впереди шествовал лорд Баджери.

– Какая жалость, что старик Тиллотсон нас так подвел, – извиняющимся тоном пробормотал Споуд.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом. У меня пропал к нему интерес.

– Но все-таки, не кажется ли вам, что имело бы смысл ему помочь? Между ним и богадельней всего-навсего десять фунтов. Если бы вы видели, сколько в его подвале тараканов.

– Довольно, довольно! Я сделаю все, что вы сочтете необходимым.

– А что, если организовать подписку среди истинных ценителей искусства?

– Где вы таких найдете? – фыркнул лорд Баджери.

– Вы, разумеется, правы, но очень многие примут в ней участие из одного снобизма.

– Снобы раскошеливаются, только когда им это выгодно.

– Вы совершенно правы. Я, признаться, об этом не подумал. – На мгновение Споуд замолчал. – Кстати, почему бы нам не устроить обед в его честь. Грандиозный банкет в честь Тиллотсона. «Старейшина английской живописи». «Живой классик». Вы представляете, какие будут заголовки в газетах. Я и сам напишу о нем. Снобы сбегутся толпой.

– Надо будет пригласить побольше художников и критиков, и прежде всего таких, что терпеть не могут друг друга. То-то будет потеха, когда они перегрызутся, – подхватил лорд Баджери и расхохотался. Затем он снова помрачнел. – Все равно, – добавил он, – это будет слабая замена моим фрескам. Разумеется, сегодня вы обедаете у меня.

– Раз вы так любезны… Чрезвычайно вам признателен.

III

Банкет в честь Тиллотсона должен был состояться через три недели. Споуд, взявший на себя все хлопоты по его подготовке, оказался великолепным организатором. Он арендовал большой банкетный зал кафе «Бомба» и, сочетая непреклонность с лаской, довел хозяина «Бомбы» до того, что тот капитулировал под его напором и согласился приготовить банкет на пятьдесят персон из расчета двенадцать шиллингов с человека, включая вино. Споуд разослал приглашения и занялся сбором средств по подписке. Газета «В нашем мире» опубликовала его статью о Тиллотсоне. Она была написана легко, не без изящества, хотя и чутьчуть свысока, с оттенком небрежной покровительственности, с которой было принято говорить о знаменитостях былых времен. Не забыл Споуд и самого Тиллотсона. Чуть ли не ежедневно приезжал он к нему в Холлоуэй[31] и часами внимал бесконечным стариковским историям про Малую Азию, про знаменитую выставку 1851 года[32] и про Бенджамина Хейдона. Этот осколок далекого прошлого вызывал у него самое искреннее сочувствие.

Комната Тиллотсона была на десять футов ниже уровня мостовой. Серый свет пробивался через решетку и с трудом проникал сквозь тусклое от пыли и грязи окно, а затем, попав в этот подземный каземат, бесследно растворялся – как капля молока, угодившая в чернильницу. В каморке стоял кислый запах мокрой штукатурки и гниющего дерева. Скудная мебель – кровать, умывальник, комод, стол, пара стульев – пряталась по углам и закоулкам этой темницы, лишь изредка попадаясь на глаза. Сюдато и приходил каждый день Споуд, сообщая старику, как идет подготовка к банкету. Он неизменно заставал его в одной и той же позе у окна – старик как бы купался в той крошечной лужице света, что проникала в комнату. «Старее старцев седовласых мир не знал»[33], – говорил про себя Споуд, глядя на художника, которого, строго говоря, нельзя было назвать седовласым – на его неровной лысине уцелело всего несколько волосков. Заслышав стук в дверь, мистер Тиллотсон обычно поворачивался на стуле и смотрел на посетителя моргающими невидящими глазами. Он всегда долго извинялся за то, что не сразу понимал, кто к нему пришел.

30

Согласно распространенной легенде, Георг Плантагенет, герцог Кларенс (1449-1478), был по приказу Ричарда III заключен в Тауэр и там утоплен в бочке с вином.

31

Холлоуэй – бедный, густонаселенный район Лондона.

32

Имеется в виду всемирная «великая выставка», проходившая в Лондоне, где было выстроено специальное выставочное здание – так называемый Хрустальный дворец.

33

«Старее старцев седовласых мир не знал»… – цитата из стихотворения У. Вордсворта «Решимость и свобода».