Страница 4 из 13
— Ты должен быть готов к атаке в любое время дня и ночи. — При этом он обычно потирал свой длинный, не раз ломаный нос. — Ты ведь не знаешь, когда и как именно на тебя нападут, сколько будет врагов и как они будут вооружены. Часто в тебя будут стрелять из арбалета или пистоля, а может даже из винтовки, будут колоть кинжалами, кончарами или шпагами, которые становятся так популярны на северо-западе, ну и так далее. Ты же должен уметь держать в руках практически любое из названных мною орудий убийства, а не только отбиваться от них саблей или мечом. Почему? — каверзно спрашивал он, хитро щуря глаза.
— Потому что я не знаю, — отвечал я, — чем буду вооружён в момент нападения.
— И будешь ли вообще вооружён, — добавлял Амир, — поэтому вскоре я начну учить тебя отбирать у врага оружие из рук или из-за пояса.
Так оно и было. Я перехватывал запястье Амира, выхватывая из пальцев рукоять сабли или меча, выдёргивал из-за пояса кинжал или пистоль, или же просто откатывался назад, используя для защиты стул, на котором сидел, часто пинал его под ноги учителю.
Лучан же тем временем постигал совсем иную науку. Он становился всё красивее с возрастом — и из симпатичного мальчишки превращался в красивого юношу, который нравился не только женщинам, но и мужчинам — нравы в халифате были куда более свободные нежели в остальном мире. Мой братец частенько не ночевал в нашей комнате, оставаясь у придворных или гаремных женщин. Таким образом он пробивался к Орлиному трону, став фаворитом Мустафы и гаремным юношей Мехмеда. Он легко воспринимал науки и угождал преподавателям — философам и учёным, он даже разговаривал и, похоже, думал по-халински. Я же отказывался от халинских наук, предпочитая занятия с Амиром, говорил исключительно на родном языке, благо Амир знал его в совершенстве, равно как и ещё несколько, и даже однажды осмелился потребовать от халифа, с которым случайно столкнулся, чтобы мне дали одежду западного образца, вместо той, в которой ходят здесь. Жестокий от природы человек, Мустафа велел выпороть меня, однако одежду мне с тех пор шили западную. Как сказал Амир, когда я обратился к нему вопросом по поводу этого непонятного мне тогда решения халифа:
— Мустафа привык к подчинению, он не терпит дерзостей, особенно со стороны очень и очень молодых людей. Для него — это проявление крайнего неуважения. Но с другой стороны, он всегда ценил в людях не раболепие, а отвагу и, как не смешно, ту же самую дерзость, которую почитает одним из смертных грехов. Ты сумел понравиться ему, можешь гордится.
Мне оставалось лишь чесать в затылке.
Жизнь моя текла медленно и размерено, пока однажды в моём запертом покое не появился Виктор Делакруа. Была ночь, в окно светила полная луна, на фоне которой он казался чёрной тенью, чернее самого мрака. Он шагнул к моей постели и я замер от ужаса, в тот миг мне казалось, что сам Баал явился по мою душу, однако вместо того, чтобы забрать меня в Долину мук, он протянул мне длинный свёрток из чёрной ткани.
— Встань, Влад Цепеш, — произнёс Делакруа, — сын Влада Цепеша — князя Сибиу.
Я едва сумел выбраться из постели и замер перед ним. Он поведал мне о том, что алчный князь Мравии Янош, вместе с боярином Петром Алди — сын разгромленного отцом Александра, подбили жителей Тырговишты на мятеж. Подзуживаемым жителям, не слишком довольным миролюбивой политикой отца в отношениях с халифатом, раздали оружие, привезённое из Мравии, более того в столицу тайно вошли несколько рот мравийских солдат, одетых в цвета Алди. Они ворвались во дворец, скандируя лозунги против моего отца и за "достойного потомка князя Александра". Хотя князем Алди никогда не был, он даже, пускай и формально, являлся вассалом отца. Отец был вынужден бежать из дворца на север, к единственному морскому порту нашего княжества — Констанце, но по дороге, в болотах Балиары, его настигли те самые солдаты во главе с Петром Алди. Спастись удалось лишь Делакруа, он вынес из болот умирающего отца и похоронил в одному ему ведомом месте, дабы враги не смогли надругаться над ней. Перед смертью отец наказал мне вернуть трон и вручил для этой цели меч норбергской работы — подарок кайзера Билефельце и кольцо главы ордена Господнего дракона.
Я был полон ненавистью к Яношу и Петру Алди, той самой, что сжигает сердца юношей (а мне тогда только-только исполнилось шестнадцать), мои мысли имели лишь одно направление — враги, убийцы моего отца.
— Я пришёл сюда, чтобы помочь тебе бежать, — вырвал меня из плена жестоких мыслей об отмщении голос Делакруа, — и вернуть себе трон Сибиу.
— Я сделаю это, — ответил я, разматывая свёрток и вынимая из нож меч. — Пускай сам Господь или Баал встанут у меня на пути, но я выпущу кровь из жил Петра Алди и взойду на трон Сибиу. И враги мои проклянут тот день, когда они убили Влада Цепеша, сделав своим врагом Влада Цепеша — сына дракона.
— Во дворе нас ждут кони, — произнёс Делакруа. — Стоит поторопиться, пока…
Он не договорил, потому что дверь распахнулась — на пороге стоял Амир. Почему он решил устроить мне проверку именно в ту ночь?! Не разобравшись толком в ситуации, он кинулся на Делакруа. Я никогда не видел более смертоносного человека нежели Амир, но до того, как увидел в бою Делакруа. Как и откуда верный советник моего отца успел выхватить меч — не представляю, но сабля Амира отлетела в сторону, а через мгновение — на пол упала голова учителя фехтования.
Я замер, глядя на тело человека, практически заменившего мне отца на долгих четыре года. Но Делакруа подхватил меня под локоть и практически потащил в коридор, по полу которого грохотали подкованные сапоги стражей, услышавших звон стали. Первый попытался достать меня саблей, но я опередил его — сработали рефлексы, выработанные долгими тренировками у Амира, отбив клинок вверх и вонзив свой меч ему живот. Остальных троих прикончил Делакруа — я и не заметил его движений. Он бежал впереди меня, указывая дорогу и убивая попадавшихся на пути охранников, от его меча не ускользнул ни один. Наконец, мы прибежали к огромному, в полстены, окну — дальше бежать было слишком опасно, дворец уже гудел от топота сапог, а ушах отдавался звон стали и скрип доспехов. Мы забаррикадировали обе двери разной мебелью, ведшие в зал с окном, и Делакруа без предупреждения выпрыгнул в окно, не потрудившись открыть его. На пол брызнули разноцветные осколки стекла — витраж, помнится, всегда поражал меня своей красотой. Однако я без промедления последовал за своим освободителем, потому что в двери уже ломились, я слышал отчётливый стук топоров по дереву.
Во дворе Делакруа оглушительно свистнул, призывая двух здоровенных вороных коней, мы вскочили в сёдла и помчались на север — к границе моей родины, Вольного княжества Сибиу.
Глава 2
Я не очень люблю вспоминать дорогу домой, хотя именно тогда я научился подлинной жестокости. Я трижды проклял свою глупость, потому что западная одежда выдавала во мне беглеца и каждый стремился схватить меня и вернуть халифу, как выяснилось несколькими неделями позже, за хорошее вознаграждение. Так что приходилось убивать практически любого из тех, кто встречался нам на пути. Мы беззастенчиво крали еду из домов селян — города мы обходили седьмой дорогой; а если нас обнаруживали, убивали тех, кому не повезло встать на нашем пути.
Однажды мы забрались в дом сельского старосты (не знаю, как он звался здесь, в халифате) и пока Делакруа рылся в погребе, в поисках съестного, в дом вошла девочка лет десяти — не больше. Она замерла на пороге, открыв рот, и явно была готова закричать. Я вскинул руку с кинжалом и метнул его. Девочка осела на глиняный пол дома. Мне навсегда запомнился её взгляд, когда я склонился над ней, чтобы вытащить из груди кинжал. В нём было лишь удивление и ни капли страха, она попросту не успела испугаться.
— Идти к цели любыми путями, — положил мне руку на плечо Делакруа, — хорошее качество для будущего князя. Поспешим, пока сюда не нагрянули её родители.