Страница 51 из 63
За несколько недель мы купили у местных охотников еще несколько чертовых обезьянок, в том числе и самочек, у которых шерсть зеленовато-серая с проседью, а личики черные, обрамленные редкими, тускло-желтыми бакенбардами. Эти обезьянки обоего пола на жаргоне местных жителей Суринама называются «таки-таки», «бела-лисы уанаку» и «черна-лисы уанаку», что соответственно можно перевести примерно как «белолицые уанаку» и «чернолицые уанаку».
Наше пребывание в саванне подходило к концу, но тут вмешалась сама судьба. Самые крупные тушки животных подвергаются в дождливую погоду большой опасности. В отсутствие жаркого солнца кисти передних и стопы задних лапок не успевают высохнуть, и личинки мух принимаются за свое дело. Мы познали это на горьком опыте, поэтому в ненастную погоду вводили в конечности тушек формалин при помощи громадного шприца. Одного из наших драгоценных саки мы ненароком пропустили, и когда я как-то утром пощупал его лапки, они оказались пугающе мягкими. Я сказал об этом Фреду, и он начал обычный утренний ритуал с инъекции этому экземпляру, который необходимо было сохранить. Игла застряла в кости, и Фред, изо всех сил стараясь ее вытащить, одновременно дернул шприц и случайно нажал на поршень — рука соскользнула, игла осталась в кости, соскочив с насадки шприца, а сильная струя страшно едкой, жгучей жидкости, ударив в канюлю иглы, брызнула обратно, прямо ему в глаза.
Можно себе представить, какая это была дикая боль — веки у него покрылись большими пузырями, глазные яблоки были обожжены, тонкая слизистая оболочка внутри, под ресницами, была съедена начисто — до кровоточащих алых полосок. В таких случаях даже горячее сочувствие бессильно, и мы, облегчив по мере сил его страдания при помощи подручных средств и лекарств, поспешили доставить его в Парамарибо. А там я — надо же случиться такой глупости! — подхватил инфлюэнцу, свалился в постель и на некоторое время выбыл из строя.
Среди тростников
Свой следующий временный дом мы построили, как нам показалось, на заросшем тростником берегу реки. Речушка, по которой мы поднимались вверх с натужным пыхтением, многие мили текла среди высокого леса, и вдруг мы вышли из зеленого коридора в пойму, где река вилась среди безлесных берегов. Вместо деревьев здесь росли гигантские тростники и травы, и, хотя безлесные участки тянулись всего ярдов на сто вдоль реки, вглубь леса они простирались больше чем на милю. Это был неожиданный, странный уголок, где потоки солнечного света, стрекотание миллионов насекомых и густой аромат прибрежных растений смешивались в почти осязаемый воздушный настой, действовавший одновременно на все органы чувств. За то время, что мы там пробыли, ветерок ни разу не тронул листву деревьев. Мне частенько казалось, что зелень вокруг растет буквально на глазах, со скоростью, грозящей в будущем задушить нас и стереть с лица земли наш след. Тростники и трава вымахали на наших глазах почти на целый фут!
Собственно говоря, мы попали сюда проездом, намереваясь работать гораздо дальше, а в этом местечке собирались только переночевать. Кроме того, проклятый цилиндр, единственная наша тягловая сила, подгадал как раз к тому моменту, когда мы вышли из леса, и со зловещим шипением и скрежетом отказался работать. Когда замерли лязганье и стук единственного поршня, а труба испустила последний гулкий вздох, кругом воцарилась полнейшая тишина. По открытой травянистой долине раскатистое эхо разносилось и вправо, и влево. Радостное стрекотание насекомых поднялось со всех сторон в предзакатном сиянии, но оно скорее усиливало, чем нарушало, тишину затерянного мирка. Когда мотор заглох (а это у него вошло в привычку), никто из нас долго не находил слов. Всех, особенно Фреда, удручала реальная перспектива провести долгие нудные часы за копанием в грязных, истекающих маслом внутренностях мотора. Мы начали было привыкать к безмолвию, когда Фред внезапно громко чертыхнулся, и тут даже Андре едва не потерял равновесия — таким громом прокатилось по обоим берегам, бесконечно повторяясь, слово «черт». Представьте, что вы от всей души выпалили это слово и услышали, как его со всех сторон повторяют с той же интонацией окружающие вас величавые деревья-великаны.
Наш маленький караван лениво плыл по инерции и наконец тихо приткнулся к небольшой илистой отмели. Громадные сердцевидные листья фантастического гигантского арума двинулись нам навстречу, пробираясь между нами, будто хотели ощупать наши лица. Золотой свет вечернего солнца создал такое мистически-прекрасное освещение, что мы сидели молча, созерцая закат. В цивилизованном мире непременно надо действовать, особенно в такие минуты, когда у вас произошла поломка в машине и это грозит перевернуть все ваши тщательно продуманные планы. Вся прелесть тропиков в том, что наслаждение красотой там неизмеримо важнее всех дел, а так как у нас было полно еды, воды и времени, то нам просто не пришло в голову, что можно или нужно что-нибудь предпринять.
Стая синих с красным ара, громко крича, пролетела над вершинами деревьев и опустилась на почти лишенные листьев ветви акации прямо у нас над головой. По свойственной им привычке они расселись парочками и принялись лущить длинные зеленые стручки, которые природа словно нарочно развесила гирляндами для их пропитания. Они болтали и перекликались крякающими голосами — ни дать ни взять, конкурс чревовещателей. Болтовня оказалась прилипчивой — Андре и Ричи бойко вступили в общий хор, и волшебное очарование рассеялось.
Со вздохом Фред открыл кожух мотора и заглянул в его дымное чрево. В эту минуту я глубоко ему сочувствовал, сознавая свою никчемность, так как помочь был не в силах. Я ничего не понимаю в машинах; научиться тоже не сумел, хотя, бог свидетель, старался как мог. Поэтому Фреду предстояло в одиночестве воскрешать наш сдохший цилиндр. А если ему это чудо не удастся, нам придется пройти на веслах до Парамарибо удручающе многозначное число миль. Бедняга Фред! Я преклоняюсь перед истинно британским упорством, с которым он снова и снова чинил треклятый цилиндр. Но на этот раз сочувствие меня одолело.
— Брось эту чертову штуку, — сказал я самым командирским голосом, какой смог из себя выжать.
Фред продолжал мрачно глядеть в недра мотора. Он редко отвечает, особенно когда сердит — а на этот раз он был сердит не на шутку.
— Право, не стоит, — уговаривал я. — Эта жестянка не заведется раньше чем через два часа. Посмотри, какая красота кругом. Заночуем здесь, и все. Брось, отвлекись.
— Ума не приложу, что еще там стряслось, — угрюмо пробормотал Фред. — Хоть бы кто мне сказал, что ему от меня нужно.
— Хррр-грак, хрр-грак, — послышалось в ответ из ближайшей заросли тростника.
Ответ подоспел настолько вовремя, что все мы покатились со смеху. Это подбодрило невидимого запевалу и компанию его приятелей. Зычные «хрр-грак» послышались со всех сторон, разносимые эхом по травянистой пойме.
— Новый вид лягушки, — заметила Альма. В тропических странах очень быстро начинаешь различать голоса самых разнообразных лягушачьих видов. Это вовсе не трудно. Одни лягушки дают двойной свисток, другие тикают, а некоторые такают; остальные издают звуки, которые на бумаге просто не изобразить.
— Ну вот, это решает дело, — сказал я. — Ричи, разводи огонь, пора перекусить.
Несколько минут спустя все были заняты, и про цилиндр благополучно забыли. На нашей маленькой флотилии жизнь текла очень приятно и вовсе не беспорядочно. Скатав занавеску с одной стороны яхты и завернув брезент на примыкающей к ней стороне лодки, мы объединяли свое жилое помещение впереди мотора с буфетной — пространством, занятым ящиками с пищевыми припасами, водой и сигаретами. Опустив занавес, мы получали закрытое помещение на корме яхты для мытья и переодевания; а на корме лодки прибили лист гофрированного железа. На нем можно было разводить костер и готовить пищу. Поближе к корме лодки располагались ящики с посудой и едой. Для дождливой погоды мы приспособили рабочий стол размерами почти в пять на два с половиной фута, который вдвигался в пазы и перекрывал почти все наше жилое помещение. Это создавало поразительно комфортабельную обстановку. В свободное от работы время мы главным образом удили — ловили пири на загнутые булавки, привязанные к бечевке на конце удилищ из пальмовых стеблей. Улов был скудный, зато удовольствия — бездна.