Уругуру

Суперклей соединит воедино все то, что сломалось и порвалось в ходе путешествия, а таких вещей может быть на удивление много. Портативный швейный набор скрепит то, чего не взял суперклей.

Многие вещи нужны для предотвращения дискомфорта, хотя некоторые люди обходятся и без них. Например, это еда и бутылка воды в дорогу – уверяю, вам захочется есть и пить именно в том случае, когда еды вокруг не окажется. Или, к примеру, затычки для ушей – бесценный аксессуар для путешествий по странам третьего мира, где в пять утра с ущербом для ваших барабанных перепонок начинают голосить, греметь ведрами и топать и люди, и животные. В большинстве таких стран место вашего ночлега непременно будет располагаться поблизости от основной трассы населенного пункта, по которой всю ночь с ревом проносятся мотоциклы, а когда они утихомирятся, обязательно проснутся и начнут кричать психованные петухи, срывая себе голос, а вам – здоровый сон.

Мы сидели в креслах на террасе резиденции посла Франции, в окружении корзинок с местными сладостями, и рассказывали о цели нашей этнологической экспедиция на плато Бандиагара, об исследовании культуры и истории догонов с последующей публикацией отчета о нравах и традициях местных племен.

– Это хорошее начинание, – лениво заметил господин посол, отпивая чай и вытягивая ноги перед собой.

– В этой книге, – добавил Оливье, – отдельной строкой планируется выделить, что посольство Франции в Мали и лично вы, ваше превосходительство, оказали нашей экспедиции поистине неоценимую помощь.

При этих словах посол расплылся в улыбке:

– Помощь? Ну, отчего же нет, окажем. Для начала вам нужно коррумпировать Министерство образования, чтобы получить необходимые разрешения на проведение съемок, полевых исследований и прочая и прочая. Можно, конечно, платить более мелким чиновникам на местах, но по совокупности это может быть дороже. Мы раздобудем микроавтобус с дипломатическими номерами для ваших вещей и специальный пропуск, чтобы дорожная полиция поменьше придиралась. Только, когда пойдете на поклон к правительству, – он покосился на Амани, – не берите с собой мадемуазель... Для иностранцев они сделают что угодно, будь ты француз, русский или никарагуанец, но своих – не любят... В Бамако вас повсюду будет сопровождать Мишель, а потом найдем вам и профессионального гида для передвижения по стране.

С Мишелем, скажу, забегая вперед, мы просто намучились. Этот атташе по культуре оказался подлинным интеллигентом и, как и все интеллигенты, душою постоянно рвался на родину. Уже семь лет он жил в Африке и с каждым днем, по его словам, все больше тосковал по улочкам Сен-Жермен-де-Пре, в то же время повторяя, что никогда не уедет из Африки навсегда. В первый же вечер он затащил нас в полуподвальный ресторан без вывески под обманчивым названием «Монмартр», куда пускали только белых, выпил там в течение первых десяти минут полтора литра красного вина и принялся дрожащим голосом, со слезами на глазах, распевать жалобные французские песни, непременно почему-то хватая при этом руку Амани и прижимая ее к своей груди. В середине вечера я пересадил нашего искусствоведа подальше от нее и предложил Мишелю хватать за руку меня. Однако это расстроило его еще больше, и одну из песен, самую надрывную, которую он собирался бросить мне в лицо со смертельным укором в глазах, ему не удалось допеть до конца: он зарыдал и упал головой мне на плечо, немедленно заснув.

Оба наших профессора не участвовали во всеобщем веселье. Жан-Мари поймал под столом цикаду и с азартом совал ее в тарелку Лабесса, доказывая, что открыл новый, мутировавший самым необычным образом подвид перепончатокрылых. Когда наконец мне удалось отвлечь их, убив цикаду, мы втроем вытянули верзилу Мишеля из ресторана и оттащили в такси, из которого еще некоторое время доносилась, слабея по мере удаления, перемежаемая его сдавленными рыдания песня о том, как весенний дождь выстукивает дробь за окном его мансарды на набережной Гренель.

Но если по вечерам Мишель здорово сдавал, в течение дня, надо признать, он в основном держался молодцом. Пытаясь реабилитировать себя за ночную слабость, он рьяно взялся добыть для нас все необходимые бумаги в различных учреждениях. С ним вместе отправились я и Оливье.

Государственная система Республики Мали действует по неписаным законам, которые, впрочем, досконально известны всем жителям страны и понятны на интуитивном уровне. Наличие законов обыкновенных, писаных, при этом никого не смущает – ни чиновника, ни гражданина. Оба они понимают: зарплата у государственного служащего низкая, жить надо всем, и потому решение любой проблемы с помощью чиновника – это вопрос договоренностей, основанных на единственном юридическом принципе: количестве франков КФА.

В то время мы еще не были знакомы с малийской дорожной полицией, представляющей собой квинтэссенцию этой системы управления. Малийские гаишники ведут поистине ужасающий образ жизни. Целыми днями они сидят на блокпосту в своих соломенных шалашах, в безлюдной степи, возле шоссе, перегороженного железными бочками с песком. В час по дороге проезжает две-три машины – они-то и предоставляют заработок полицейскому и его семье. Если машина имеет дипломатические номера или символику ООН, к бочкам бегут два мальчугана-добровольца, неимоверными усилиями отодвигают их, и джип уносится вдаль, оставляя за собой мечты о несбыточном и медленно оседающие клубы желтой пыли. Во всех остальных случаях мальчуганы не трогаются с места – они знают: им предстоит стать свидетелями долгого разговора. Вместо них к попавшему в сеть насекомому отправляется сам паук, нацепив свою полинявшую от климата форменную фуражку.

– Привет, как дела, как семья, как жена, как работа? – неторопливо перебрасывается он дежурными фразами с водителем: люди в Мали здороваются друг с другом очень долго и со всеми подробностями.

– Куда едем? – раздается затем вопрос по существу.

– В Бандиагару, – отвечает, к примеру, несчастный водитель.

– А документы на машину?

– Вот они.

– Водительские права с формой 3E и четырьмя печатями?

– Вот. Тут форма, тут печати. Раз, два, три, четыре.

– А отметка об экологическом сборе?

– Она вот здесь, куда же я без нее.

– Паспорта пассажиров?

– Имеются, глядите.

– Туристы? А где ваша лицензия на туристическую деятельность?

– В наличии, она всегда со мной.

– Но ведь она не подтверждена путевкой?

– Подтверждена, вот и путевка.

Устав от пререканий, офицер теряет добродушие. Он в отчаянии несколько раз обходит машину кругом чувствуя на себе невозмутимые взгляды пассажиров и переживая жестокое унижение как профессионал. Мальчики-добровольцы перестанут его уважать, его бросит жена, над ним будет смеяться вся деревня! Вся деревня скажет, что он не сумел оштрафовать даже каких-то жалких французских туристов!

– Ага! – осеняет его. – Да у вас же трещина на лобовом стекле! Как же так, куда это годится?

Выходите-ка из машины.

Водитель не пробует возражать. Здесь нечего возразить: трещина на стекле – свидетельство вопиющего преступления. Он покорно бредет в шалаш вслед за полицейским, и мальчики-добровольцы демонстрируют на лицах суровую решимость. Теоретически можно возразить офицеру, что трещина на стекле не фигурирует в списке нарушений правил дорожного движения. Но в глухой степи, в пятидесяти километрах от ближайшего города, это можно ему доказывать часами без всякого успеха. Полицейский просто будет держать документы у себя, ему торопиться некуда. Так можно потерять и полдня, и целый день. В конце концов водитель платит две тысячи франков КФА и продолжает путь, получив полное освобождение от грехов вплоть до следующего полицейского поста.

Часто с полицией можно поторговаться. Например, офицер оценит вашу несчастную трещину в десять тысяч франков, а вы больше тысячи дать за нее не готовы. Вы ссылаетесь на незначительность нарушения, его случайный характер, а также на свою голодную семью, ждущую вас где-нибудь в Мопти, прозрачно намекая при этом на влиятельных друзей в полицейском департаменте Бамако, которые не поленятся приехать сюда и сровнять этот блокпост с землей. Вы сходитесь на двух тысячах и ударяете по рукам.