Страница 21 из 61
“Так вот ты какой!” — обрадовалась Мария, а сама зевнула, как бы давая понять, что хочет спать. Модест сразу же встал со своего места.
— Разрешите завтра заглянуть? Если, конечно, я не обременяю вас своим присутствием? — Пан Модест поставил вопрос так, что трудно было отказать. И ключ он опять “забыл” возвратить…
Обо всем этом Сливинский коротко рассказал Харнаку. Гауптштурмфюрер лениво потягивал коньяк, наблюдая за паном Модестом из-под полуопущенных ресниц.
— Да, вам придется поморочить себе голову, — резюмировал. — Только запомните: тянуть нельзя. Вчера в городе опять появились большевистские листовки.
— Не беспокойтесь, мы вытянем из нее все, что она знает и чего не знает. За успех! — поднял рюмку Модест Сливинский.
Ганс Кремер любил свой дом. У каждого по-разному проявляется эта любовь: один любит собирать книги и уставляет ими все стены; другой ежедневно натирает пол до зеркального блеска; третий без конца переставляет мебель; четвертый не ходит в пивную, а сидит с кружкой дома в кругу семьи. Ганс Кремер любил украшать свой дом коврами. Все комнаты его двухэтажного особняка были увешаны и устланы коврами — персидскими, бухарскими, кавказскими, китайскими… Места не хватило, и ковры украсили коридоры. Даже на балконе лежала какая-то вычурно-фантастическая циновка.
— Думаю, у меня одна из лучших в Германии коллекция ковров, — похвастал ювелир, когда они со Шпехтом зашли в роскошно обставленную гостиную. — Кстати говоря, если попадется что-нибудь оригинальное, имейте в виду.
Кремер заглянул в холл.
— Лотта! — позвал. — Вечно эта девчонка куда-то исчезает.
Петро посмотрел на старика и подумал, что “девчонке”, вероятно, за сорок. Старик успел предупредить, что она осталась вдовой, и ему рисовалась жирная, с мясистым лицом и тяжелой походкой немка. Тем приятнее он был удивлен, когда увидел в дверях гостиной миниатюрную женщину, коротко подстриженную под мальчика, с мелкими, но правильными чертами лица и яркими пухленькими губками.
Лотта посмотрела на гостя откровенно любопытным взором. Видимо, он понравился ей, так как она приветливо улыбнулась и звонким голоском произнесла:
— Рада приветствовать вас, господин Шпехт, в нашей скромной хижине. Надеюсь, вам здесь не будет скучно! — Игриво опустила ресницы и объяснила: — Иногда у нас собирается приятная компания.
Петро поклонился.
— Уверен, что вес компании, даже самые приятные, можно с радостью променять па ваше общество, — отважился он на тяжеловатый комплимент.
Фрау Лотта бросила на него игривый взгляд.
“А вы мне нравитесь”, — можно было прочитать в ее взоре. Действительно, этот Шпехт недурен собою: не очень высок, но строен, с открытым лицом и презрительно-горделивой морщинкой между тонкими бровями. С характером мальчик!
— Обед через полчаса, — предупредил Кремер. — А сейчас я покажу вам вашу комнату.
Они поднялись на второй этаж. Комната с ковром во весь пол выходила окнами в сад. В одно из них заглядывала большая старая груша, осыпанная золотистыми плодами.
— Чудесно! — воскликнул Петро. — После гостиницы это кажется настоящим раем.
— А вот и райская деталь, — сказал ювелир, приподнимая висевший на стене ковер. — Видите: сейф надежный и хорошо замаскированный. Возьмите ключ. Есть, правда, дубликат, но вы можете быть уверены…
— Как вам не стыдно, господин Кремер! — обиделся Петро. — Ведь это не последняя наша встреча.
Стол был богато сервирован, но обед разочаровал Петра. Хлебая жидкий перловый суп, Кремер разглагольствовал о трудных для немецкой нации временах и о долге каждого внести свой вклад в дело героической борьбы. Произнося эти вычитанные из газетных статей слова, он аккуратно разрезал небольшой кусок мяса на миниатюрные доли и долго, старательно жевал их.
Петро, следуя примеру хозяина, тоже долго возился с куском мяса, который легко мог бы проглотить сразу. Вдруг он заметил, что Лотта подает ему какие-то знаки. Сразу не понял ее и лишь потом догадался — она рекомендовала ему не обращать внимания на болтовню старика.
После обеда Кремер попросил прощения у гостя и ушел к себе: он привык в этот час отдыхать. Лотта заговорщически подмигнула Петру и подала знак следовать за ней.
— Теперь мы пообедаем, — сказала, пропуская его в небольшую комнату. На столике стояли бутылки рейнвейна, на горячей сковороде шипели настоящие бифштексы. — У отца причуда, — объяснила Лотта, — афишировать, что мы довольствуемся лишь нормированными продуктами. Тот обед, вероятно, лишь раздразнил ваш аппетит… Не стесняйтесь, ешьте.
Она подала ему бифштекс, налила в бокалы золотистого вина.
— За что мы выпьем?
— За вас! — Петро поднял бокал. — За очаровательную фрау Лотту!
— И вам не стыдно? — погрозила пальчиком Лотта. — Вы же вовсе так не думаете…
“А сама требуешь заверений в этом”, — засмеялся в душе Петро. Эта игра немного забавляла его. Дочь хозяина привлекала непосредственностью, живостью характера. Казалось, какой-то чертенок вселился в эту коротко остриженную особу, руководил ее поведением, выглядывал сквозь широко поставленные глаза. Петро нисколько бы не удивился, если бы Лотта вдруг вздумала показать ему язык, а затем продолжала бы разговор как ни в чем не бывало.
После обеда они пили вино. Лотта рассказывала гостю о новых кинофильмах. Она уселась в кресло совсем по-домашнему, поджав под себя ноги.
Петро подошел к окну. Лотта включила приемник. Диктор бодрым голосом рассказывал об успехах гитлеровских дивизий под Сталинградом. Резким движением женщина выдернула штепсель из розетки.
— Не могу, — сказала она, и в голосе ее Петро почувствовал слезы. — Война… война… Скажите, когда это кончится?
Она сжала виски тонкими пальцами, унизанными кольцами, и смотрела на Петра жалобно, чуть ли не плача.
Петро вспомнил рассказ Кремера. Муж Лотты, физик, подававший большие надежды, погиб в Берлине в первые месяцы войны во время бомбежки. “У каждого свое, — подумал он. — Эта маленькая симпатичная немка ненавидит войну, как все женщины”. Ему стало жаль се, но сказал он совсем не то, что хотел, внутренне краснея за выдавленные им из себя фальшивые, напыщенные слова:
— Война принесет нам, фрау Лотта, невиданное процветание. Лучшие люди Германии всегда мечтали об этом, и мы счастливы, что на нашу долю выпало осуществить их мечты.
— И вам нравится ходить с этой палкой? — кивнула фрау Лотта на Катрусин подарок.
— Потери неминуемы, — тянул свое гость. — Но это ничего не стоит по сравнению с тем, что мы приобретем.
— С вами невозможно разговаривать. — Хозяйка безнадежно махнула рукой. — Все мужчины Германии точно обезумели — война, оружие, кровь… А мне ничего не надо… У меня было все, а остались только эти дурацкие, нелепые ковры и перстни на пальцах. А зачем они? Для чего все это, скажите?
“А ведь она вовсе не так проста, как казалось”, — подумал Петро.
Он стоял у окна и не знал, что сказать ей в ответ. В искренности Лотты не сомневался, но имел ли право ответить тем же? Нет, лучше промолчать.
Пауза затянулась. Петро смотрел в окно и сердился сам на себя. В конце концов почему он должен сочувствовать этой Лотте? Скорее всего муж ее был наци, да и сама кто она? Дочь богатого ювелира, барынька, которая всю жизнь ничего полезного не сделала. Да и небось легкомысленна…
И все же Петру было жаль Лотту — он смотрел в окно, а видел ее наполненные слезами глаза и тонкие пальцы у висков. Повернулся и увидел: ломая спички, она пытается закурить сигарету. Поднес зажигалку.
Немного посидели молча, пуская дым, потом Лотта предложила:
— Пойдемте вниз, в гостиную, я вам немного поиграю. Вы любите Бетховена?
Они вышли на лестницу, которая вела в холл. Прислуга как раз кого-то впускала. Лотта, опираясь на руку Петра, стала на цыпочки, чтобы увидеть, кто пришел. Вдруг захлопала в ладоши.
— Боже мой, неужели Роберт?!