Произведения

КАПЛУНЫ

При жизни Салтыкова напечатано не было. Первоначальная редакция (начало 1862 г.) впервые — в журнале «Нива», 1910, № 13, стр. 250–254;[228] позднейшая редакция (конец 1862 г.) впервые в «Литературном наследстве», т. 67, М. 1959, стр. 321–326.

Сохранились: 1) черновой автограф первоначальной редакции очерка с заголовком «Каплуны»; на полях листа 3-го рукою Салтыкова помета карандашом: «О том, что самое воздержание от жизни нужно подготовить»; 2) цензурный экземпляр корректурных гранок первоначальной редакции (предназначалось для «Современника», 1862, № 5), с заголовком: «11. Каплуны. Последнее сказание», эпиграфом из Гейне, многочисленными вычерками и подчеркиваниями цензора Ф. П. Еленева и с запретительной резолюцией министра просвещения А. В. Головнина, такой же, как на гранках «Глуповского распутства». Текст гранок восходит к неизвестной нам беловой рукописи. От чернового автографа текст гранок отличается большим количеством авторских изменений и дополнений; 3) корректурные гранки позднейшей редакции очерка в цикле-подборке «Глупов и глуповцы. I. Общее обозрение. II. Деревенская тишь. III. Каплуны» (для «Современника», 1863, № 1–2); 4) корректурные гранки январской хроники «Наша общественная жизнь» за 1863 г. с ненапечатанным в «Современнике» окончанием, представляющим собою переработанную часть очерка «Каплуны».

В настоящем издании печатается по цензурному экземпляру корректурных гранок майской книжки «Современника» за 1862 г. без учета цензорской правки, с проверкой по автографу. Переработанная и сокращенная редакция, предназначавшаяся для январско-февральского номера «Современника» за 1863 г., печатается по корректурным гранкам в разделе «Из других редакций» (стр. 505–512). Редакцию, которая вошла в состав «Нашей общественной жизни», см. в т. 6 наст. изд. («Из других редакций»).

Приводим важнейшие варианты черновой рукописи:

Стр. 245, строка 15 сверху. После: «в наше тревожное и тяжелое время» — в рукописи было:

И сытость и довольство собой (эти два, несомненно, главнейшие условия действительно счастливой жизни) так удачно сочетались в нем, что оба находятся в постоянном равновесии и служат как бы необходимым друг к другу дополнением. Сытость благоприятно действует на расположение духа, сообщая ему ту ясность и благодушие, которыми никогда не могут обладать птицы голодные или оборванные, а довольство душевное, с своей стороны, помогает его организму отчетливее переработывать всякую предлагаемую снедь и покрываться слоями жира с тою неторопливою, но прочною постепенностью, которая составляет предмет неистощимых утех для истинных знатоков и любителей каплуньей породы. Понятно, что после этого каплуны, по всей справедливости, считают себя вправе претендовать на всеобщее уважение.

Стр. 247, строки 1–2 сверху. После: «вера в непогрешимость булавочной головки» — в рукописи зачеркнуто:

Каплуны либо безусловно верят текучей, будничной жизни, либо считают ее не больше как шуткой, не больше как случайным и даже досадным эпизодом, ставшим поперек сочиненным ими идеалам. Первые — каплуны настоящего, вторые — каплуны будущего, но со временем также сделаются каплунами настоящего. При недостатке действительных жизненных интересов каплунство становится заразой, легко проникающей во все слои общественного организма; оно приобретает права гражданственности, оно делается силой почти всемогущею.

Стр. 251, строки 10–13 сверху. Вместо: «Очевидно… результатом соединенных усилий» — в рукописи было:

Как бы ни прекрасно было будущее, сулимое идеалами, но не сделается же оно само собой, но оно тоже должно быть результатом соединенных частных усилий; не будет этих усилий, не будет и будущего, просто ничего не будет.

Стр. 254, строка 18 сверху. После: «чтоб увлечь толпу сразу» — в рукописи зачеркнуто:

надобно иметь гений толпы, надобно носить в груди сердце ее. Как ни общеизвестны, как ни истасканы эти истины, но для каплунов они новы. Каплуны зарядились своим курлыканьем, каплуны жиреют, благословляют судьбу, посадившую их на пенсионное положение, а от нечего делать надзирают за поведением людей, у которых все органы в целости. Каплуны не понимают, что мысль, как бы она ни была велика сама по себе, но покуда сосредоточена в кабинете, покуда обращается в тесном кругу знакомых каплунов и не пущена в толпу, до тех пор это не мысль, а одинокое любострастное самоуслаждение, что мысль хороша на улице, хороша в поле, а не в душной и затхлой атмосфере четырех стен.

Стр. 254, строка 5 снизу. После: «и по штату совсем не положено» — в рукописи зачеркнуто:

Как ни стары, как ни истасканы эти истины, но для каплунов они новы. Зарядившись курлыканьем и благословляя судьбу, посадившую их на пенсионное положение, они благополучно жиреют и, от нечего делать, надзирают за поведением людей, у которых все органы целы.

И тут-то пускается в ход система бездельнического подглядыванья и подслушиванья, система отвратительного судачения, которая еще в древнейшие времена составляла славу и гордость Глупова. «Глуповцам хлеба не надо, глуповцы сами себя едят», — сказал когда-то некоторый мудрец, и сказал, сам того не зная, великую истину.[229] Глуповцы чутьем слышат, что где-то около них имеется повод к скандалу, и, поднюхав его, выказывают плотоядность примерную. Целая человеческая жизнь призывается к суду, выворачивается наизнанку, распарывается по швам и разглядывается с тою мелочною кропотливостью, на которую способно лишь усердное н продолжительное упражнение в праздности.

Но каплунам весело, каплуны лакомы и, по мере насыщения, приходят все в большую и большую плотоядность: им мало человеческой жизни, они требуют к ответу папеньку и маменьку и призывают в свидетели братцев.

— Я еще его маленьким знавал, — говорит один каплун, — и до сих пор очень помню, как он на меня однажды гувернеру сфискалил!

— А помните, как он однажды на станции писаря по щекам прибил… ведь как хотите, а это неуважение к человеческой личности! — говорит другой.

— А тетка-то, тетка-то его! вы у меня спросите, кто его тетка! — восклицает третий.

Каплуний синедрион свирепеет и, подобно бульону, кипящему на огне, выражает свою спелость разнообразнейшими брызгами и волдырями.

Мы не располагаем точными данными о времени возникновения замысла «Каплунов», Впервые в печати более или менее подробно тема очерка — что и как должна делать в новых пореформенных условиях демократическая интеллигенция? — освещена писателем в очерке «К читателю», написанном в конце 1861 г. («Современник», февраль 1862 г., см. т. 3 наст. изд.), затем она обстоятельно излагается в программе предполагавшегося к изданию и запрещенного властями журнала «Русская правда» (март — апрель 1862 г., см. т. 18 наст. изд.). Примыкая к ним идейно и тематически, «Каплуны» сосредоточены на теоретическом и историческом уяснении конкретных форм и средств борьбы с царизмом и помещичьей реакцией. Активно вторгаться в жизнь, действовать на всех поприщах, не останавливаясь и перед компромиссами, объединять усилия всех «партий прогресса» на почве достижения ближайших целей и таким образом практически расчищать путь, который ведет к «отдаленному» (социалистическому) идеалу, — в этом Салтыков усматривал диктуемые эпохой основы тактики общественных сил нации.

Энергия и страсть, с какими защищает автор «Каплунов» свою программу, помимо всего прочего, возбуждались и определенными личными мотивами, проникшими в текст очерка и придавшими всему повествованию большую эмоциональную напряженность. Салтыков был причастен к тактике «практикования либерализма в самом капище антилиберализма», он сам незадолго до написания очерка оставил пост тверского вице-губернатора.[230] Слывшему по службе «красным», даже «вице-Робеспьером», Салтыкову вместе с тем довелось услышать немало задевающих его честь передового мыслителя и художника несправедливых упреков, оскорбительных обвинений. Так, в истории с арестом В. А. Обручева, нелегально распространявшего прокламации «Великорусс», Салтыкову приписывали неблаговидную роль чуть ли не доносчика.[231]

228

Более исправно и с приведением важнейших вариантов черновой рукописи первоначальная редакция напечатана В. В. Гиппиусом в изд. 1933–1941 гг., т. 4, стр. 279–292, 502–503.

229

Первоначально: «Русским хлеба не надо, русские сами себя едят!» — сказал некогда Волынский, и изречение это доныне как нельзя успешнее прилагается к глуповцам.

230

До этого во второй половине 1861 г. он часто и на длительные сроки замещал тверского губернатора. Между 2–9 февраля 1862 г. Александр II утвердил прошение Салтыкова об отставке.

231

Непричастность Салтыкова к делу В. А. Обручева документально установлена (см. комментарии С. А. Макашина в книге «Щедрин в воспоминаниях современников…», стр. 726–729).