Страница 62 из 108
В этих мыслях я незаметно заснул. Да и время было, потому что письмо мое и без того уже вышло из пределов обыкновенной газетной корреспонденции.[82]
Я проснулся в десятом часу утра. Горячее солнце стояло уже высоко и обливало желтоватым светом внутренность вагона. Кругом царствовало суетливое движение: пассажиры громко разговаривали, собирая свои пожитки, в виду скорого достижения цели нашего путешествия.
— А вот и наша Рыбна! — весело воскликнул Иван Иваныч, указывая пальцем в окно.
Я потянулся, протер глаза, и, сознаюсь откровенно, первою моею мыслью было воспоминание о взятых у меня десяти рублях.
— Итак, — сказал я, — вы должны мне десять рубликов, почтеннейший Иван Иваныч!
— Христос с тобой! никаких я у тебя денег не брал! Во сне ты это видел.
— Слушайте! это наконец ни на что не похоже! — не на шутку разгорячился я, не тут мой взор случайно упал на полу моего пальто, и все мои опасения мгновенно рассеялись. Вчерашняя моя десятирублевка оказалась пришитою на самом видном месте к поле пальто и так тщательно, что я употребил немало труда, чтоб отшить ее. Разумеется, добродушный хохот моих собеседников оглашал стены вагона все время, покуда продолжалась операция отшивания.
Подхалимов 1-й.
3
От редакции газеты «Краса Демидрона». Сегодня мы получили от нашего дунайского корреспондента следующую телеграмму, которая, мы говорим откровенно, привела нас в некоторое изумление:
Кинешма (не Кишинев ли?). Сейчас получено известие, что мы перешли через Дунай. Город иллюминован. Отец Макридий сказал приличное обстоятельствам слово. Завидую вам! Ура!
Подхалимов 1-й.
Во-первых, каким образом корреспондент наш мог попасть в Кинешму — мы решительно недоумеваем. Скорее всего мы склонны думать, что следует читать: «Кишинев», превратившийся в Кинешму вследствие одной из тех прискорбных ошибок, от которых, к величайшему нашему сожалению, телеграфное наше ведомство далеко не может считать себя свободным. Во-вторых, предположив даже, что наш корреспондент, вследствие разных замедлений, неразлучных с военным временем, достиг только Кишинева (о Кинешме мы, конечно, и не думаем), каким образом могло случиться, что телеграмма наша попала по назначению лишь через неделю после того, как радостная весть о переходе наших войск у Мачина, а потом и у Систова, уже облетела всю Россию, была опубликована во всех газетах и сделалась драгоценнейшим достоянием всего русского народа?
Все это наводит на весьма невеселые мысли о действиях нашего полевого телеграфного ведомства. Жалобы на его неисправности слышатся не только у нас, но проникли и за границу, что в особенности важно в такую минуту, когда глаза целой Европы устремлены на нас. Мы говорим это не в виде упрека (сохрани нас бог!), но не можем не констатировать факта, который, как он ни прискорбен в данном случае, но все-таки поправим. И мы надеемся, что впредь ничего подобного не случится, ибо мы уже обратились по этому предмету куда следует с ходатайством, которое, конечно, будет уважено, ежели, впрочем, начальство, всегда к нам благосклонное, не найдет более уместным оставить нашу просьбу без рассмотрения.
Вообще, наши военные корреспонденты причиняют нам много забот, а иногда даже служат источником горестного изумления. Конечно, это дело совсем новое, и невозможно требовать, чтоб оно шло как по маслу, но нам как-то особенно не посчастливилось в этом отношении, хотя мы не щадили ни трудов, ни издержек, чтоб прочно поставить это дело на ноги. Наш дунайский корреспондент, очевидно, увлекся. Происходя сам из народа, он последовал за волной народных восторгов и, вероятно, пробыл в Рыбинске более, нежели следовало. Вот отчего он только теперь достиг Кишинева, куда мы, впрочем, имеете с сим посылаем ему дружеское приглашение не медлить более и постараться, сколь возможно скорее, присоединиться к нашей армии, дабы быть очевидцем предстоящих великих событий. Что касается до нашего малоазиатского корреспондента (Подхалимов 2-й), то об нем мы решительно не имеем никаких известий. 9-го мая мы простились с ним и знаем, что он был совершенно здоров, в полном рассудке, дышал отвагой и оставил нас с твердым намерением выехать в тот же день из Петербурга с последним пассажирским поездом. Знаем еще, что у него есть в Чебоксарах родные, к которым он хотел заехать, но не более, как на один день. Однако с тех пор он как в воду канул. Напрасно мы посылали узнавать на его петербургскую квартиру, потом телеграфировали в Чебоксары, в Тифлис, в Кутаис и наконец в Александрополь — отовсюду мы получили отрицательные ответы. Очень возможно, что он взят в плен, и в таком случае нам приходится только пожалеть об участи талантливого юноши и сотрудника, который нам был особенно дорог своею готовностью выполнять поручения редакции. Как бы то ни было, но это должно объяснить публике, почему наши сведения с малоазиатского военного театра еще слабее, нежели с Дуная.
Надеемся, что читатели не посетуют на нас за это откровенное объяснение. Можем прибавить к этому, что ввиду глубокого интереса, возбуждаемого настоящей войной, мы и еще раз не пожалели трудов и издержек. А именно: отыскали, на замену без вести пропавшего малоазиатского корреспондента нашего — другого, г. Ящерицына, которого испытанное и вполне нам известное проворство не оставляет желать ничего лучшего. Вчера мы лично присутствовали на дебаркадере Николаевской железной дороги при его отправлении и можем сказать с полною уверенностью: он уехал. Таким образом, через месяц, никак не более, читатели наши будут иметь подробнейший выбор самых свежих новостей, почерпнутых прямо из первого источника. При этом считаем нелишним напомнить почтеннейшей публике, что розничная продажа нашей газеты никогда не была воспрещена, а тем менее приостанавливаемо самое издание газеты, и что слухи, будто бы мы прекращаем нашу деятельность по недостатку средств, — чистейшая ложь, выдуманная нашими противниками, в видах распространения их вредных и очень часто недопускаемых к розничной продаже изданий, что, как известно, при совокупном применении системы предостережения, влечет за собою приостановку оных на более или менее продолжительные сроки, а иногда даже и совершенное прекращение, по усмотрению начальства. А от этого, кроме потребителей розничной продажи, очевидно, страдают и годовые подписчики.
4
Варнавин. Вас, конечно, удивит, что я пишу из Варнавина. Что делать, волны народной восторженности увлекли меня дальше, нежели я предполагал. Впрочем, я из Кинешмы[83] уже телеграфировал вам, что русские войска благополучно переправились через Дунай у Зимницы и еще в каком-то месте — забыл. Следовательно, главное вам известно.
Пожалуйста, извините меня, что я медленно спешу. Действительно, я не поспел к переходу за Дунай, но к переходу через Балканы поспею, это — верно. Впрочем, собственно говоря, ввиду той копеечной платы, которою вы меня награждаете, и извиняться не стоит…[84]
В Рыбинске я пробыл всего три недели и, признаюсь, расстался с моим амфитрионом без особенной горести. Слишком испытательный характер его шуток с каждым днем приобретал все более и более острый характер, так что под конец я не мог без опасения смотреть в глаза будущему. Я не говорю уже о том, что когда всем подавали за обедом уху из живых стерлядей, то для меня, как он сам выражался, специально готовили таковую из дохлой рыбы; но были шутки и покрупнее. Так, например, воспользовавшись моим восторженным положением по случаю взятия Баязета, он уложил меня, сонного, в гроб, покрыв старой столовой красной салфеткой и поставив по четырем углам сальные свечи, так что когда я ночью проснулся и увидел себя в комнате одного и в такой обстановке, то чуть в самом деле не умер со страху. В другой раз, воспользовавшись таковым же моим положением по случаю взятия Ардагана, он вывез меня на дрогах в городской лес и бросил в канаву, так что я, будучи пробужден воем собак, должен был для спасения своего лезть на дерево и в другой раз чуть не умер со страху.
82
Напротив того. Чем больше подобных фактов, тем лучше, и мы просим нашего корреспондента не стеснять себя. Но в то же время присовокупляем и другую покорнейшую просьбу: поспешить на Дунай. Примеч. той же редакции. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)
83
Таким образом, помещенная нами в одном из предыдущих нумеров телеграмма г. Подхалимова 1-го разъясняется. Он, действительно, телеграфировал из Кинешмы, а не из Кишинева, и мы глубоко извиняемся перед полевым телеграфным ведомством в той неосмотрительности, с какою поспешили обвинить его в неисправности, в которой оно оказывается совершенно невиновным. Впрочем, с одной стороны, это нас отчасти и радует, так как, по всем вероятиям, и те обвинения против телеграфного ведомства, которые проникли в иностранную печать, окажутся столь же неосновательными, как и наше, и таким образом означенное ведомство выйдет совершенно чистым в глазах просвещенной Европы. Затем, чтоб сложить с себя хотя часть ответственности перед читателями за поступки наших корреспондентов, мы заявляем: 1) что мы не только не одобряем странного образа действий г. Подхалимова 1-го, но даже строго порицаем его; 2) что мы не видим ничего любопытного, ни даже забавного в его корреспонденциях; напротив того, находим их вполне неуместными, и если за всем тем печатаем их, то потому только, чтоб хотя отчасти восполнить издержки, употребленные нами на посылку корреспондентов; 3) что вместе с сим мы вторично и с строжайшею настоятельностью предлагаем г. Подхалимову 1-му прекратить свои блуждания и отправиться на театр военных действий — немедленно; и 4) что в этих же видах нами отправлено письмо к г. варнавинскому уездному исправнику, которого мы просим подействовать на г. Подхалимова 1-го путем убеждения, а буде это окажется недействительным, то подыскать на место его кого-либо из местных жителей, оказывающего склонность к правописанию, и немедленно отправить на Дунай, а нам телеграфировать об издержках, которые мы, без упущения времени, с благодарностью возвратим. Примеч. редакции «Краса Демидрона». (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)
84
Это — наглая ложь, за которую мы, по окончании военных действий, непременно призовем г. Подхалимова к суду. Мы платим не по копейке, и по три копейки за каждую строку; сверх того, приняли на себя все путевые издержки, по расчету за место в вагоне 2-го класса, и кормовых по пяти рублей в сутки, за каждый проведенный в пути на месте военных действий день. Примеч. редакции той же газеты. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)