Страница 47 из 48
— Ты опять злишься на меня, ты стал на меня злиться!
— Милая, ну ты что? Что ты?
— Я же чувствую все! Ты чужой становишься!
— Но… чт. ДА пАчему???!!!!!!!!!
— Ты пил вчера где-то, сегодня без меня гулять ушел, — она вздрогнула еще сильнее. — Оххх. Ну что ты городишь?! Блин, ну перепил я с ребятами, что за похороны-то теперь! С тобой, кстати, жил — вот и пить разучился!
— Воот… — она вздрагивала все крупнее.
— Да что «воот»?!! Ты хоть нормально объяснить можешь?!!
— Ты и сейчас на меня опять злишься:{…
БЛЯШ!!! ДА ТЫ СЕРАФИМА РАЗОЗЛИШЬ!!
— ?:(
— САРОВСКОГО, БАЯ!
Она опять ссутулилась, резко подняв руки и закрыв уши (голову). И сразу оказалась в прозрачном коконе. За тысячу миль от меня. На другом берегу каньона.
— Солнце?! Милая, ну прости меня, пожалуйста, прости! Блин, я сорвался что-то… — и лепетал еще какой-то бред.
Она словно оглохла и лишь чуть подняла выше плечи. Так делают боксеры, желая защитить уязвимый подбородок. И вот тогда я разозлился по-настоящему. Схватил что-то удобно-круглое и ударил, не целясь, изо всех сил. Так, что еще долго потом болело плечо.
Раздался звонкий «дзззынь!», через мгновение «дзынъ! дзынь!» помельче. На стене расплылась огромная карта неведомой страны, по кухне разлетелись, ударяясь о мебель, осколки. Я переступил, и один из них впился мне в ногу.
Хана чайнику. Его подарили те самые тесть с тещей. Я представил себе, КАК она им это преподнесет, и разозлился от этого еще больше. Она уже плакала в голос. Я понял: еще секунда — разрушения примут характер необратимых, и выскочил из квартиры, на ходу впрыгнув в ботинки и схватив куртку. Выскочив на лестничную клетку, я шарахнул дверью так, что зазвенело в ушах. Лампочка мигнула и погасла, лестничный пролет погрузился в темноту. Сделав шаг в сторону, я немедленно сверзился с лестницы, прогремев костями по каждой ступеньке. И, стукнувшись в довесок локтем, распластался звездой на пол-этажа ниже. Сориентировавшись в пространстве, перевалился на бок, потом сел, притянув к себе колени и нащупал в руке мертво прихваченную пачку сигарет. С трудом разжав пальцы я разворотил пачку, на ощупь нашел окурок подлиннее и закурил. Ну и денек… Через затяжку, когда я понял, что курю фильтр, сил выругаться уже не оставалось. Ну и денек…
Когда я добрался до своей двери, она уже погасила весь свет. Только перед дверью спальни лежала расползшаяся по полу трапеция. Ну и… Я прошел на кухню, открыл холодильник и…
На наших скудных обычно полках лежали:
1) вино грузинское, не паленое;
2) виноград крупный, без косточек;
3) большие ломти свежайшего мяса;
4) прочая снедь.
Подхарчиться кто-то собирался? Ну, вот и славненько… Я нашел стакан, поискал штопор, не нашел, протолкнул пробку зажигалкой. Сел мимо табуретки, стукнувшись задом и расплескав ароматную кровь христову на себя (что в финале этого дня было вполне уместно и даже не обидно). Прислонился к стене и стал пить вино из горлышка, закуривая его обломками сигарет.
ГЛАВА 42
Проснулся. Прислушался. Принюхался. «При… (как это по-русски?) Причувствовался» (ну, где я, в чем я). Открыл глаза. Таковы (и в такой последовательности) были мои утренние действия. Я на подушке, под одеялом. Точнее, на одеяле, под подушкой. Все равно неплохо. Лежу на диване в гостиной, с видом на опрокинутую мебель и телевизор.
Я сел в кровати, разогнув затекшие до состояния спагетти ноги (телевизор и прочий скарб принял нормальное положение), и потянулся. Из ванной раздавались утренние звуки, за окном была обычная промозглая свежесть. Даа, что-то я вчера перебрал… Я пошел на звук и скоро добрался до ванной. Дернул за ручку раз, другой — дверь была заперта. Раньше такого не случалось. Пошел на кухню и принялся искать сигареты, но нашел только довольно длинный окурок в пепельнице. Подняв глаза, я слегка оторопел. А, ну да. Это я сам вчера. Нечего сказать, погорячился…
Она зашла на кухню в своем новом халате, вытирая белым полотенцем волосы. Волосы такие густые, что оставляют на махровом полотенце серые следы влаги. Глаза перемещаются со стола к холодильнику, к окну, к плите. Только не на меня. Я стою столбом посреди кухни, ухмыляюсь, а она включает чайник (интересно, где она будет заваривать чай?), кидает в тостер хлеб, делает салат — и все это старательно обходя стол посередине кухни. Я пытаюсь (нерешительно) взять ее за руку, за рукав, за полу халата, а она старательно меня не замечает. Умора. Ладно, белые начинают и выигрывают.
— Роднуш, ты сердишься?
— Ад!
— Солнце, не сердись, пожалуйста, — интересно, сколько раз я уже говорил то же самое за последние три дня?
— Не сердись, давай поговорим, а?
— О чем?
— Ну, посмотри, ты же даже не спрашиваешь, что случилось…
— А что случилось?
— Ну… Мы с братом поругались.
— Амм. И ты решил еще и со мной, до кучи, поругаться?
! — Понимаешь…
— Я все понимаю. А ты можешь понять, что мне можно хотя бы позвонить! Что я тоже могу переживать?! — ее голос поднялся высоко и оборвался на визге.
Тяжелый случай… Я хмыкнул и пошел чистить перышки. Включил воду, сел на край ванны и тупо воткнул на неприятно шумящую струю, иногда осторожно трогая ее пальцем. Через некоторое время я собрал волю в кулак и умылся, а когда вышел из ванной, она уже стояла в прихожей, одетая и готовая от меня уйти. Я опустил глаза вниз, зачем-то посмотрел на ее руки. Наверно, боялся увидеть там сумки. Но сумок не было.
— Ты уже уходишь?
— Ухожу.
— Так рано?
— На часы посмотри, — с легким недоумением.
— …Тебя встретить?
— Как хочешь.
Мда, вот так вот. «Как хочешь». Кривлялки. Начались эти бабские ужимки. Я думал, все будет не так прозаично. Я закрыл за ней дверь и обреченно поплелся в комнату. Обреченность усиливалась тем, что на работу я явственно забивал. Время действительно было не самое раннее. Зато выспался.
Прихлебывая чай, заваренный в кружке (приходилось все время сплевывать чаинки), я сидел у окна. Мне всегда раньше нравилась осень, она мне казалась чем-то вроде нового года. Летом всегда есть шанс кого-то не найти, куда-то сорваться самому. Осенью все в сборе. Ну и что? Старые друзья собрались для развешивания новогодних «не подумайте, что пряников» на одного из них. Заодно и «елочное» прозвище подходит. А, ебись оно все! Уеду к тетке, в глушь, в Пердищев…
…Вечером я стоял, прислонившись спиной к дереву, в дрожащем кружке тени, образованном кроной, и не спеша цедил пиво. Наверно, это была одна из последних бутылок пива на воздухе в этом году. Та самая «скоро осень, все изменится в округе» пришла и ушла, моя двадцать пятая осень. Осень похожа на новый год, замечательная возможность начинать все заново. Подвести какой-то итог. Время течет медленно, света все меньше и меньше, и в этом есть чарующая медитативность.
Остановись, прохожий. Это мрачное здание советской школы тоже заканчивало свой день, утомленно выпуская из дверей все более малочисленные кучки учащихся. Я с интересом разглядывал нынешнюю трудную молодежь. Попадались вполне зрелые русалочки, с ревнивым интересом разглядывающие меня. Не исключаю, что им было лестно отбить парня у собственной же училки, но я пока не давал мокрощелкам ни шанса. Прошло несколько молодых бойцов, в дешевых бомберах. Они тоже посмотрели на меня с интересом, надеюсь, только с профессиональным. О времена, о нравы! «Профессиональные хулиганы»;).