Страница 34 из 35
— Ты прав, государь: срок человеку отмечен в божьих книгах. Тут врач бессилен. Однако искусный врачеватель может облегчить страдание. Так что мне все же надобен горный цветок для моего снадобья. А покуда лучшим лекарством будет тебе княгиня. И еще одно: я получил из Крыма вести. Сегодня видел я крымских купцов. В Приволжье была опять великая война, и Менгли-Гирей развеял силы Сейид-Ахмета. В скором времени Менгли станет единственным владыкой Золотой Орды.
— Было бы не худо, лекарь. Ибо сила Менгли-Гирея может поворотиться туда, куда нам надобно.
— Значит, ты ведал о сем, государь?
— Ведал, но снадобье твое от этого не стало хуже, ибо слова купцов подтверждают вести, полученные от Бали-бея, силистрийского санджака[126]. Можешь идти. Изготовь свое зелье и пусть поднесет мне его сама княгиня.
Новые вести — новые думы…
Весной же надо идти походом в ляшскую землю. За всю поруху минувшей осени, что учинило войско Альбрехта, нужно отплатить ответным походом в Польшу по весне. Окажется мало — идти еще раз. Но и этим дело не кончится.
Казалось бы, что лесное побоище у Козмина и Прутское сражение смыли и положили конец коломийскому позору и старым счетам. А если по весне — или когда-нибудь еще — окупится и разорение страны, — нет более причины для усобиц. Но дело обстоит иначе. В поступке Альбрехта таится грозная опасность, неведомая простым людям. Не сам поступок, а коварство короля опасны. Альбрехт вынашивает лукавую мысль оторвать у Штефана руку, державшую крест, захватить Молдавию, лишить вотчины Богдана, сына Штефана-Воеводы. От Альбрехта больше худа, чем от язычника. Покуда на плечах у польского короля цела голова, вынашивающая несправедливые захватнические планы, наследие Богдана в опасности. Теперь у Альбрехта двойная причина напасть на Молдавию: искупить позор и осуществить во что бы то ни стало навязчивую свою мысль. Все на свете опостылеет ему, покуда не истопчет Молдавию копытами коней. Тому, кому знакомо упорство этого молодого сумасброда, не приходится сомневаться в этом. Ни клирики, ни вельможные паны ему не преграда, надменен он и горд до безумия. А потому за Козминским и Прутским сражением должны последовать по весне другие, а затем и еще через год, без пощады, покуда Альбрехт не будет сломлен. Тогда и Польша отступится от него. Ввиду подобных неотложных дел, Штефан возобновил посольства дружбы в Венгрию и снова добился от крымского хана и великого князя московского уверения в приятельстве; кроме того, заключил он тайное соглашение с зятем султана Баязета, Бали-беем, правителем Силистрии и всего Причерноморья.
Неслышно ступая, вошла княгиня Войкица, неся кувшин с зельем. Отпив два глотка, она поставила кувшин на край столика и присела у изголовья мужа. Она была еще молодой и красивой, в косах, увенчивавших лоб, не было ни единого. белого волоска.
— Добрые вести, государь? — спросила она, внимательно всматриваясь в лицо мужа.
— Откуда узнала?
— По лицу, государь. Иначе не узнала бы, ведь ты со мной не делишься. Всю жизнь я печалилась, что не могла принять участия в тайном совете твоем. Не жалуюсь, что господин мой не дал мне этого права. Но теперь у тебя другой товарищ, муж зрелый, сын твоей светлости. От него уж не скрывай ничего, лучшего советника не найти тебе. Ведь ты клятвенно утвердил Богдана своим наследником. Держи его при себе.
— Прежде всего, я его научу хранить тайны, — сказал с улыбкой князь. Княгиня Войкица, сомкнув веки, вздохнула. Господарь сжал ее руки.
— Будь покойна, княгинюшка. Решения мои неизменны. Сын твой будет воеводствовать надо всем, что я ему оставлю, и порадует тебя, когда меня уже не будет. А пока что приноси мне утром и вечером лекарево снадобье. Отведай и сама — ибо в нем чудодейственная сила. И убери его — мне оно не надобно. Ты сама лучшее лекарство для меня. Коли будешь делать так и не пожелаешь знать больше того, что тебе положено, — и я буду спокойней. Только закукует по весне кукушка — возьму к себе твоего сына и познакомлю его с дорогами в Лехию.
— Опять начнется война и погибель?
— Будь разумной, Войкица, — ласково шепнул господарь, лаская ее лоб, — коль уж дано быть государыней и родить сына, коль хочешь видеть его князем — то должна уразуметь, что он не может знать иного ремесла, чем то, которое ему положено по сану. Заберу его у тебя, дабы любила его побольше, а меня поменьше. Нет нужды говорить, и слез понапрасну не лей. Отведай зелья и знай, что я больше тебя люблю нашего сына. Но у тебя, как у всякой матери дня сегодняшнего, я же думаю о завтрашнем дне и пекусь о нем неусыпно.
Княгиня вздохнула опять и скрестила на груди руки. Воевода-Штефан, делая вид, что глядит в потолок, следил за нею краем глаза. Она, как всегда, лукавила, думала все о своем; но он легко читал ее мысли. Штефан, сын Алексэндрела, живший в Царьграде — вот ее главная забота. Ее забота — узнать, кто среди радных бояр мог бы стать его сторонником. Ее забота — во всем охранять сына. Ее забота — видеть мужа бодрым еще некоторое время, покуда не оперился Богдан.
— Выпей, государь, оставшуюся половину зелья.
— На этот раз я тебя послушаюсь, княгинюшка. А потом помолчим, послушаем, как шумит за окном вьюга. Вот так же, как она, метались в заботах и дни мои. Но за непогодью приходит весна, и снова оперяются кодры. Испросим у господа мира для той поры, когда меня уже не будет.
Князь закрыл глаза. Княгиня слушала некоторое время шелест вьюги, затем склонилась над больным, но все еще несломленным телом мужа.
Когда закуковала в дубравах кукушка, а хлебопашцы, пересчитав овец и колоды, засеяли просо и яровую пшеницу, предвкушая, как они давно привыкли в княжение Штефана-Воеводы, новый изобильный год, вышло повеление чиновным людям в городах и боярам в вотчинах, собраться по зову господаря на обещанную ратную потеху в ляшскую землю. Собрались конные полки, и сучавский портар Лука Арборе повел их в Покутье. Случилось, однако, что в это же время поднялся и лихой охотник Альбрехт-круль, не ведавший покоя в погоне за утерянной славой и величием. Он тоже дожидался, чтобы дороги подсохли, дабы обрушить свой гнев на Молдавию.
В быстром броске окружит он со своими лучшими воинами логово, где старый зверь греет на солнце поющие кости. Счастье охотника всегда прилетает внезапно, словно, на крыльях ветра.
Так он и сделал: переправившись тайком через Днестр, ляшские отряды за день достигли берегов Прута, а на второй уже жгли села под Ботошанами[127]. Однако прав был пан Мечислав Домбровский: зверь оказался куда опасней и свирепей, чем подозревали опрометчивые охотники. Легкая конница молдавского правителя была в Покутье — это правда. Но наемные Штефановы войска находились совсем в другом месте. По данному знаку сельские жители тоже собрались с топорами и котами у прутских бродов и лесных теснин. Быстрые отряды охотников подверглись страшному разгрому. Тысячи впряженных в плуги пленников вспахали окровавленную землю и забороновали желуди в том гиблом месте, названном впоследствии "Красные дубравы".
— Вся Польша вопияла, возмущаясь не столько диким поступком молдаван, ибо война не ведает законов, — сколько новым безумством Альбрехта. Тогда безмерный гнев и ярость короля обратились против жителей Республики, словно они были повинны в неудаче охотника. Много злых и необдуманных дел совершил тогда король. Черную память оставила по себе в польской земле лихая година гибели шляхетства в Козминской пуще и плугарей, пахавших окровавленную землю. А король упивался злобой, каждодневно помышляя об ужасном мщении. Прав был седовласый воевода: охотник-сей не ведал усталости. Теперь он искал новой рати и, дабы собрать ее, закладывал веницейским банкирам достояние короны.
От этих королевских сумасбродств настали лихие годы для безвинной христианской земли польской, о чем вещали громогласно шляхтичи на своих сеймах. В мае 1498 года санджак Силистрии Бали-бей Малкочоглу, захватив с собою часть крепостных гарнизонов, повел свои войска приморским краем в Польшу и, дойдя до Львова, распустил для грабежа отряды в 40 тысяч человек. Налетев внезапно, они собрали огромную добычу и ушли.
126
Санджак — руководитель турецкой провинции, рангом ниже бея.
127
Ботошаны — область и город на севере Молдовы.