Олаф, сын Улафа

Фьорды и море окончательно очистились, пар поднимался от горячего течения и корабли конунга Улафа спустились к югу, где взяли богатую добычу. Набега викингов никто там не ждал, так как после жестокой зимы думали, что все они померзли в своих ледяных пещерах. Слух о них распространился по всему побережью Балтики. Немецкие магистры пытались выставить против варваров конницу, но она оказалась бессильной и дружины Улафа взяли много трофеев. Драккары уже оседали от добычи, многие были ранены, все устали, и конунг предложил вернуться. Но Льот стал возражать и утверждать, что дальше их ждет еще более обильная добыча и нужно ее взять сейчас, так как год выпал удачный и кто знает, что будет следующим летом. Его поддержали. Тогда Улаф предложил разделиться и отправить все трофеи домой, а самим налегке спуститься по рекам в глубь суши. С общего согласия домой отпустили братьев Харек и продолжили воевать пруссов.

Конунг помнил наставление жены и внимательно следил за людьми. Кольчугу он не снимал, а свой любимый топор не выпускал из рук даже в объятьях женщин. Так же он расспрашивал при каждом удобном случае о некоем Улафе, сыне Эгиля, но одни утверждали, что тот давно мертв, другие спорили, что видели его в Исландии живым и здоровым, где он взял жену с богатым приданым. Сам Льот этот слух не подтвердил, и Волк немного успокоился, начав верить, что его кровный враг сгинул.

Лето подходило к концу. Теперь уже сам жадный Льот предложил возвращаться к родным берегам. Все расстались довольные походом и добычей, уговорившись и на следующий год сделать совместный набег.

Дома конунга никаких особых новостей не ожидало, если не считать, что Хельга Толстушка принесла ему очередную дочь. Сын был здоров и ходил по дому. По всем признаком из него должен был получиться славный воин, потому что был он настойчив, своенравен, тянулся к оружию и кусал мать за грудь. Улаф довольно хохотал, наблюдая за его проделками, и не верил ни в какие сны. Он вообще был доволен этим годом. Во время его похода собрали богатый урожай, волков в лесах было мало, овцы спокойно жирели на пастбищах. Умная Сигурд твердой рукой вела хозяйство и выкупила к осени почти все закладные.

Сольвейг допытывалась у Улафа о сыне Эгиля, но тот сказал, что по всем признаком выходит, что он умер. Улаф подробно пересказал жене все свои расспросы и ответы, упомянув слух об Исландии и разговор с Льотом Бледным, на что Сольвейг напомнила мужу о его раздорах с исландским ярлом несколько лет назад и что тот, возможно, до сих пор таит на него обиду. Улаф удивился. Сам он и думать забыл, что и Льот сватался к Сольвейг. Но причины, почему тот мог утаить слух о сыне Эгиля, конунг не видел.

Ты должен послать верного человека, убеждала Улафа Сольвейг. "Прямо сейчас?" - усмехался Улаф, качая на коленях сына и наблюдая как мальчик тянется к его ножу. За окнами мела метель и можно было спутать где кончается земля и начинается небо. По всему поместью были натянуты веревки, держась за которые передвигались люди, чтобы не унесло бурей, а глаза приходилось заматывать шарфами, чтобы острые снежинки не выбили их в одно мгновение.

Конунгу даже нравилась такая погода. Сами боги заставляли сидеть дома, набираясь сил перед новым походом, просиживать над кожаными картами, прикидывая направления набегов и рассчитывая необходимое количество драккаров, продовольствия, оружия и ратников. Хорошим советчиком в этом деле была Сигурд. Если бы той не приходилось носить юбку, то Улаф с удовольствием взял бы ее в дружину. Она близко зналась со счетом, разбиралась в картах и имела чутье на запасы. Порой ночью Улаф звал к себе Сигурд не для согрева постели, а чтобы посоветоваться о возможности предпринять спуск через Русь к Константинополю, где или наняться на службу, или, если повезет, повоевать и захватить бесценную добычу восточных товаров, нежных рабынь, сильных черных рабов, мечей, словно масло разрубающих любую кольчугу, разноцветных тканей и, конечно, золота.

Обычно умная жена качала головой и принималась убеждать конунга в опасности такого предприятия. Да и требовало оно много времени и столь больших вложений, что только их деньгами тут было не обойтись, нужно было звать других ярлов и не какого-нибудь голодранца Льота, чье богатство составляли одни вулканы да кипяток, пропахший тухлыми яйцами, а таких конунгов, как Фридгейл Дикий, Торстейн, или, скажем, Гюра, Аринбьяна. Они тяжелы на подъем, как все конунги, но если их убедить, то можно собрать достаточно воинов, чтобы пограбить южные страны вволю.

К тому же, Константинополь уже не тот, что был раньше. Когда Улаф ходил на прусов, приезжал оттуда Эйнар Звон Весов, заезжал к конунгу, подарил маленькому Улафу щит и рассказывал о своей службе у тамошних христиан. Много чудесного он болтал, например, что метлы в том городе сами метут улицы, что ходят по ночам медные болваны с разведенным в животах огнем и горящими глазами, охраняя порядок и дыша пламенем на лихих людей, что летают по небу повозки, запряженные крылатыми драконами, а по морю плавают корабли размером с десять самых огромных драккаров и не нужно им парусов, так как движет их сила божественная.

"Любопытно, - говорил Улаф, - когда мне там довелось бывать, то ничего подобного я не видел, а помню хорошо, что по улицам там и днем ходить опасно - или прирежут, или помои на голову выльют. А у Эйнара как был язык без костей и видения наяву, так они у него, видать, и остались".

"Все так, - соглашалась Сигурд, - я и сама ему не доверяю, но утверждает он, что теперь на юге новый бог появился. Тощий и изможденный, не в пример Тору, но могучий и грозный. Теперь Константинополь под его рукой находится, поклоняется ему, возводит специальные дома с его фигурами и изображениями. Иисусом зовут бога и поэтому в знак подчинения ему христиане носят крест на груди. Эйнар восхищался его могуществом и говорил, что подумывает самому перейти в веру христианскую. За это обещано ему право стать наместником в Норвегии, но он пока колеблется".

"И что же его останавливает?" - улыбался Улаф, представляя Звон Весов наместником Норвегии. Да... Разве что он умудрится притащить сюда сотню болванов огненных, да летающих драконов...

"Нет, не боится он, - качала головой Сигурд, - и не о том наместничестве толкует, не о власти земной, а о власти духовной говорил. Мол, будет он здесь христианство проповедовать, жизнь богобоязненную, скромную, райские сады и ангелов, но нужно ему для этого сан принять, в церкви жить и от женщин отказаться".

"Ну все, - смеялся Волк, - не видать нам теперь христианства! Чтобы Эйнар от женщин отказался, ха-ха-ха, скорее Молотобоец юбку оденет, чем этот кобель перестанет за любой сучкой бегать. Там, в ихнем Константинополе, наверное, уже половина всех младенцев со светлыми волосиками и голубыми глазками резвится благодаря Эйнарову семени!"

Они с Сигурд весело смеялись, а потом с удовольствием возились под медвежьей шкурой, толкая недовольно ворчащую Сольвейг. Страшненькая была Сигурд, чуть краше трольчихи, но горел в ней огонек, так влекущий Улафа. Рассказы о чудесах юга постепенно проникали в сердце конунга. Он уже всерьез обсуждал с женой те препятствия, которые стоят на их пути. Прижимистость Сигурд позволила конунгу скопить много денег, но поход действительно не стоило предпринимать в одиночку. Когда метель стихла, Улаф велел отправить гонцов к другим конунгам и ярлам с предложением совместного набега.

Но и Сольвейг даром времени не теряла. Собрала она верного человека из рабов, что служил еще ее отцу, владел секретами ядов и был хитер, как сам Локи. Ждать конца зимы Сольвейг не собиралась. Отсыпала щедрой рукой рабу золота и велела любым путем добраться до Исландии и выведать все о сыне Эгиля Лысого, и если там этот выродок, то отправить его и все его потомство к Тору в Валгаллу. Раб поклонился, взял двух коней и исчез. Сольвейг была не сильна в землеведении и ее не заботило - как в сезон штормов и бурь, когда самый опытный моряк сидит дома с собакой и даже драккар не смолит, переберется ее посланец в страну вулканов и тухлых озер.