Страница 99 из 105
- Творить звезды не менее приятно, Танаки, чем их взрывать!
Пальцы безжалостно сминают освобожденную душу, уплотняют, приближают к черному зернышку абсолютной пустоты, невозможной геометрии...
- Я не хочу! - кричит Танаки. - Я не хочу снова и снова сгорать!
- А на что еще годна душа человека? - удивляется Итиро. - Уж поверь мне, кэп, но только на то, чтобы гореть и сгорать! Пребывать в вечной пустоте и оставаться в вечной пустоте, пока галактики не остановят свой бег, пока мир не насытится металлами, и даже самые эфирные души не отяготятся пыльным проклятием эволюции, и тогда... И тогда я решу, что мне делать! Сжать кулак или разжимать его дальше.
Танаки чувствует как бесчисленные стальные челюсти вгрызаются в звездный ветер сверхновой души, как быстро остывают кусочки бренной плоти, насыщая пустоту и болезненно вонзаясь в нежные эфирные покровы. Он еще расширяется, распадается мощными ливнями корпускул и волн, но это лишь тень, отзвук, эхо. Она столкнется с одинокими планетами, населенными случайной плесенью как бы жизни, и изольет на них отблеск давно угасшей звезды.
Идзуми жарко. Ему кажется, что рядом полыхает огромный костер, вздымаясь до неба, и если задрать голову, то видно - от его многоглавого тела отрываются яркие блестки и продолжают свое последнее путешествие в падающие небеса. Каждая блестка - чья-то душа. Каждая душа - лишь крохотная блестка мирового пожара.
Согласно любому справочнику по физике, металлы по достижению критической температуры начинают плавиться. Тусклые пятна - текучие зародыши расплава - постепенно багровеют, затем в них возникают мелкие переливающиеся искринки, ими полнится угрюмая плоть тяжелой массы, искринки сливаются в нити, нити сплетаются в клубки, а уж из них неумолимая физика вяжет скворчащую плоть метаморфоза твердого и надежного в текучее и предательское.
Но ни один справочник не скажет, как горит металл. Это немыслимое и невозможное с точки зрения универсальных формул действо. Нечто непостижимое происходит в глубине стихии огня, где алхимизируются корчащие тела гомункулов во взгоночных ретортах пылающих ракетоносцев. Стальная, титановая, алюминиевая, керамическая оболочка, кожа, покров упрямых машин, продирающихся сквозь жужжащее облако ракет, сквозь взрывы и осколки, минует стадию плавления и вспыхивает в тонкой атмосфере иссякающей анимы.
Идзуми тоже горит. С холодным, ледяным спокойствием он наблюдает, как сквозь оболочку комбинезона прорываются крохотные язычки пламени. Они появляются прежде всего на руках, сжимающих штурвал, быстро поднимаются к шее, опоясывают грудь и спускаются вниз многочисленными ручьями.
В мире, где больше нет анимы, возможно все. Нужно только сосредоточиться, сконцентрироваться на бесформенном ничто, которое безжизненным песком погребает еще живое тело и не сдающуюся, кровоточащую душу.
- Возможно все!!! - кричит Идзуми. - Возможно все!!!
- О чем ты толкуешь, пилот? - интересуется Танаки - сверхновая звезда.
Идзуми коситься на блеск расплывающейся туманности, очертаниями похожей на раздавленного краба:
- Исключительно дрянной вид у вас, кэп!
- У тебя не лучше, - усмехается Танаки. - Ты просто сгораешь на работе, пилот. Что скажет Юри?
- Юри ничего не скажет, мальчики, - говорит Юри. - В конце концов, мы - команда.
- В Конце Концов, - значительно поправляет Танаки, стараясь удержать уносимую колоссальным взрывам челюсть.
- Юри, девочка, ты опять в неглиже, - склабится Идзуми.
- Это тебе только кажется, пилот, - холодно говорит Юри.
От восторга ракетоносец ложится на правое крыло и срывается вниз с проложенной гудроновой трассы, по бокам которой установлены указатели - "Конец Света".
Массивное треугольное тело вдребезги разносит хрустальную магистраль, по которой неумолимый конвейер тащит на переплавку искореженные туши самолетов. Воет сирена, бегают лучи прожекторов, сканеры нарезают пространство тонкими ломтиками, а висящие на турелях лазерные пушки загораются неоном.
- Вижу его! - кричит Идзуми, и Танаки морщится от рева в наушниках. Сошедшая с ума магнитосфера сверхновой воет в унисон с первым пилотом. - Вижу!
Танаки осторожно хлопает Юри по затянутой в кружева попе, закрывающую обзор приборной доски. Юри нетерпеливо отмахивается, не обращает внимание на фривольность пылающей звезды, стремясь что-то высмотреть в узкой щели лобового блистера ракетоносца.
Девушка смотрит вниз, туда, где расколотое яйцо ангела, когда-то бывшее мир-городом, соприкасается с техиру. Медленно, словно во сне, разлетаются осколки металлической скорлупы, описывая пологие дымные баллистические кривые, и вонзаются в ничто.
Они похожи на миллионы атакующих яйцеклетку сперматозоидов, приходит в голову Юри. Да, да, именно так и есть! Каждый мертвый обломок мнит себя ополовиненным геномом, заключенным в дымно-хвостатую оболочку.
Юри хихикает.
- Дайте мне ее хлопнуть, командир, - предлагает Идзуми.
Юри томно вздыхает, изгибается танцовщицей на скрытом в полумраке страсти и желания подиуме:
- Идзуми, милый, хочешь я, наконец, открою тебе свою тайну? - Юри опускает руки пилоту на плечи и доверительно шепчет на ухо, скрытое под жесткой оболочкой гермошлема. - Мне всегда нравились только девочки... Я тебя не очень разочаровала, мылый?
- Не успеем, - качает головой Идзуми. - Не успеем. Как вы, командир?
- Держусь, - хрипит остатками колоссального взрыва Танаки. Он еще светится мириадами звезд, перекрывая блеск средней по размеру галактики, но в мельтешении ослепляющих спеклов возникают чужеродные вкрапления - будущие зародыши грядущего остывания.
- Во всем виновато мое имя, - говорит Юри. - Если бы меня назвали Мелисентой, то у нас был бы шанс, дорогой Идзуми.
Внезапно колоссальные руки хватают и разрывают дымный полог мертвых осколков, бессмысленно падающих на бесплодную техиру. Титаническое тело, закованное в броню, протискивается сквозь силовой пузырь, сдерживающий последние граны анимы, витающей в атмосфере мир-города. Тяжелые ботинки разбрызгивают серое ничто, титан выпрямляется после фантастического прыжка, расправляет сверкающие крылья, в броне открывается множество отверстий, и из них бьет, бьет, бьет золото анимы, душа и свет нового мира.
Нескончаемые червонные потоки изливаются в изголодавшее ничто, в техиру, в то, что вечно ждет преображения. И вот первичная сингулярность, логос, сумасшествие физики, изначальный пункт нового теогенезиса получает первотолчок; перводвигатель, чихая, набирает обороты, и в клокочущей точке неописуемого начинается последний отсчет вечности.
- Юри, - шепчет в ответ Идзуми, - у меня тоже есть тайна, которую я хочу тебе открыть.
То, что было когда-то ракетоносцем, продолжает свое движение сквозь метаморфоз. Металлическое тело оживает, вспучивается, топорщится, ломается. Оно сплетено из множества тончайших лент, которые теперь разворачиваются, расправляются, разбивая могучий монолит, обремененный жаром тысячи солнц, на тонкие, еще неуверенные, изломанные ревущим ничто титановые щупальца. Ожившая машина пронзает техиру и тянется к бронированному колоссу на пограничье того, что когда-то разделяло мир-город и пустоту.
Огненные шары срываются с пологих плоскостей, окутывают мельчайшие выступы кошмарного сна ракетоносца. Техиру впивается в сферические молнии, и те лопаются с оглушительным треском, разбрызгиваясь на все новые и новые капли пламени.
Голодные турбины осатанело перемалывают пустую породу мироздания, и антрацитовая пыль плотным шлейфом тянется за изготовившейся к последнему бою машиной.
Жестокий ветер срывает одежду и уносит ее в жарких объятиях.
- Прижмись ко мне теснее, - шепчет Идзуми. - Видишь, теперь и у меня нет от тебя секретов...
Юри погладила лицо подруги:
- Если бы я не сказала, то ты никогда бы не решилась стать тем, что ты есть, любимая...
- Мы теперь всегда будем вместе...
- Нам еще предстоит пройти последнее испытание...