Иудино племя

- Вадик, - окликнул он парня, который, услышав, старательно завертел головой на тонкой шее.

- Ой, это вы! – обрадовался Вадик, наконец увидев его. – А где папа?

- В Москву уехал. Вот, попросил тебя встретить. У тебя хоть ключи от квартиры есть?

- Да я к маме поеду. Это на Дегтярной. Я вас не очень напрягаю? Рейс задержался, да и я завозился, все уже вышли, а я ручку потерял, еле нашел.

- Да нет, не очень, - улыбнулся Никита, который в этот момент, по совету батюшки, пытался представить, как некто со злорадным хохотом вырывает изо рта у вконец оголодавшего Вадика корку хлеба. Получилось почему-то не жалостливо, а наоборот – забавно. Как в черной комедии.

- Ну и дела тут у вас творятся, - осторожно начал Вадик, когда они свернули со Стартовой на Пулковское шоссе. – Мне папа по телефону рассказал в двух словах…

Он выжидательно замолчал, надеясь, что Никита поддержит разговор, но тот упорно молчал. Вадик повздыхал, поерзал, но успокаиваться никак не желал.

- Наверно, когда столько всего происходит, это уже такого сильного впечатления не производит, правда?

Никита буркнул что-то невнятное, нисколько не заботясь о производимом впечатлении. Вадик посчитает его грубым и невоспитанным? Ну и на здоровье.

Но тот, похоже, даже не обратил внимания на Никитино нежелание общаться и продолжал балаболить:

- Да, вот тогда, на бабушкином юбилее – тогда все в шоке были, правда? Я помню, у Кости даже флюс прошел.

- Какой еще флюс? – машинально спросил Никита.

- Ну, как какой? Обычный флюс. Не помните? Он приехал с распухшей щекой. У него даже полоскание было в термосе. А утром все прошло само по себе. Наверно, на нервной почве. Такое бывает. Вот один мой знакомый в Лондоне…

Но Никита уже не слушал. Он вспомнил.

Вот Костя сидит за столом, то и дело потирая припухшую щеку. «Болит?» - сочувственно вздыхая, спрашивает его время от времени Евгения. «Да ничего», - страдальчески морщась, отвечает он.

А вот Костя за обе щеки, включая опухшую, уплетает… мороженое.

Так вот почему ему не давало покоя это мороженое!

Ну и что?

Да ничего. Просто непонятно. А все непонятное – странно. Если у человека болят зубы, он станет есть мороженое, только будучи конченым мазохистом. А если не болят, то зачем притворяться? Это ведь надо же еще за щеку что-нибудь напихать. И если все же он по какой-либо причине притворялся, то почему не продолжил это делать на следующий день? Забыл?

Никита Юрьевич, тебе еще не надоело, а? Мало ли какие у него причины были. Какое это отношение имеет ко всему последующему?

Он словно держал в руках сверток, завязанный чрезвычайно сложным узлом, и прикидывал, за какой бы конец веревочки потянуть, чтобы не запутать узел еще больше. А может зашвырнуть его, сверток этот, куда подальше, пока из него такое не вылезло?..

                                               * * *

- Что-то у тебя глазенки подозрительно заблестели, - заметила Света, накладывая Никите порцию рагу со свиными хрящиками. – Никак работу нашел? Как и хотел – мести церковный двор?

- Да нет, - он сделал вид, что счищает с брюк Конрадову шерсть. – Думаю вот, может, частным извозом заняться, пока чего-нибудь получше не подвернется?

- Простенько и со вкусом, - усмехнулась Света. – Жить ты теперь будешь исключительно в машине, а все заработанное тратить на бензин, запчасти и взятки гаишникам. Ладно, поиграйся, пока я наследство не получу, уже недолго осталось. Если учесть, что наши ряды поредели, доход явно возрос.

- Ага, только твоего наследства я и жду, - Никита сделал вид, что обиделся. Не объяснять же, что у него очередной приступ сыщицкого зуда. Хотя еще несколько часов назад он считал, что все это просто скучно.

Загадка, вот оно что.

Кстати, оставалась еще записка, которую подбросили в окно Диме. Она еще не получила никакого объяснения. А ведь была же мысль о том, что убийца не в одиночку действовал. Может, и правда, Костя как-то во все это замешан?

Да что за бред?

А почему, собственно, бред? Может, они готовили что-то вместе, но потом Костя решил выйти из игры, поэтому и записку написал тайком. Тогда непонятно, почему Алексей его не убрал в первую очередь?

Никита почувствовал себя совершенно глупым и беспомощным. Он снова ничего не понимал. Абсолютно ничего. И почему-то никак не мог уговорить себя плюнуть и забыть. Любопытство? Как там насчет любопытного Володи? Ему, кажется, прищемили нос в комоде?

Он вышел в коридор, оделся и побренчал ошейником с поводком. Конрад обреченно выглянул из комнаты и подошел к нему, кряхтя по-стариковски и цокая по линолеуму когтями. В последнее время пес все больше лежал и спал, не выказывая к прогулкам никакого интереса. Света даже предложила поставить ему на балконе кошачий туалет: и дела свои будет делать, и воздухом дышать. Но Никита считал, что десять лет для собаки – это еще не самая глубокая дряхлость, и что Конрад просто обленился.

- Пап, купи лимонаду, - крикнула из комнаты Маша.

- Какого?

- «Фанты». Или «Спрайта».

Было уже темно, и на пустырь Никита не пошел. Огляделся по сторонам, нет ли соседей, всегда готовых устроить скандал при виде спущенной с поводка собаки, и отпустил Конрада. Пока тот возился под деревом, он стоял на дорожке, обдумывая план действий, а потом снова прицепил поводок и повел пса к ближайшему ларьку.

- Никита!

Он обернулся. Какая-то женщина махала ему с другой стороны улицы. Она явно его знала, а вот сам он никак не мог вспомнить, кто это. На женщину падал яркий свет витрины, и тем не менее он не мог ее узнать, хотя ее лицо было ему смутно знакомо. Видя его замешательство, она перешла дорогу и приблизилась к нему.

- Не узнаешь? Это же я, Лида.

- Что ты с собой сделала? – довольно бестактно спросил Никита и тут же поправился: - Нет, очень красиво, но я действительно тебя не узнал.

Лида Шумская работала вместе с ним в «Эсцельсиоре», но уволилась недели на три раньше, так что он не видел ее уже больше месяца. За это время она превратилась из длинноволосой брюнетки в коротко стриженную блондинку. Лида сказала, что была рядом в гостях и даже захотела зайти к нему, узнать, как дела, но постеснялась. Они поболтали минут десять и разошлись, но эта встреча придала Никитиным мыслям новое направление.

Они с Лидой сидели за соседними столами без малого полгода, и ее изящную мордочку с пикантно вздернутым носиком и крошечной родинкой над верхней губой он изучил, что называется, от и до. И все же не узнал при встрече. Только из-за того, что она изменила прическу и цвет волос.

Женщина, которая подошла к ним около поликлиники в тот день, когда увезли Машу, тоже показалась ему знакомой. Правда, она была в темных очках, и все же было что-то в ее лице что-то такое… Какая-то деталь.

Он закрыл глаза и попытался восстановить в памяти каждую черту. Это ему удалось, но общий облик все равно ускользал. И тогда он пошел по самому простому варианту. Лида изменила цвет волос и прическу и стала совершенно другой. Предположим, та женщина сделала то же самое. Например, надела парик, который радикально ее изменил бы. Допустим, на самом деле она не длинноволосая брюнетка, а такая же, как Лида теперь, коротко стриженая блондинка.

И моментально все стало на свои места. И даже «говорящая» деталь нашла свое место, как недостающий кусочек паззла. Тонкая полоска усиков над верхней губой.

Анна Израилевна Муращенко собственной персоной.

Так вот почему эти два «похищения» – Артура Пастухова и Маши – были так похожи. А он-то, дурак, думал, что люди Серого пасут каждый его шаг и слушают все телефонные разговоры: вдруг он как-то свяжется с Евгенией. Его просто пытались со всех сторон запугать – бандиты, чтобы не врал им, и Алексей, чтобы не путался под ногами. Просто так уж совпало.

Непонятно одно. Если Алексей так жестоко обошелся с Вероникой и Зоей, то почему сделикатничал с детьми? Потому что они дети? Но, между прочим, в доме Суровцевых тоже жили дети. А если бы концентрация газа была побольше, то от дома этого мало что осталось бы. Вместе с детьми. Ладно, теперь это уже не важно.